Сообщений в теме: 573

[Мегана]

А меня не только хвалят! Ещё и ругают! Особенно Граничник)))

[дг сер]

Добротный рассказ =) Не смотря на достаточно большое кол.знаков совсем не кажется затянутым - вот оно, мастерство!
К вышиванию отношусь побоковскому - в том смысле, что оно мне по-боку, но интересно было читать об увлеченном человеке!

Сама-то вышиваешь?

[voyager]

Очень понравился рассказ. Придираться не буду. Да и, положа руку на сердце, особо не к чему Слог хорош, что мной особо ценимо. И за погружение в незнакомый мне мир вышивания спасибо. Фанатичное погружение в мир творчества особенно понравилось.

[Мегана]

Спасибо за тёплые отзывы, дг сер и вояджер))
Тему вышивки выбирала специально: во-первых, я вышиваю (не мастерски, но мне нравится), и немножко знаю эту тему.
Во-вторых, и это главнее: вместо вышивки могла быть сборка старой машины или сборка авиамодели- что угодно. Увлечённый человек живёт этим делом, несмотря на то, что материалы дорогие, страдает семья, работа- но он вкладывает в это дело всю душу и от этого предмет становится особенным.
По сути, вышивка это не столько творчество, сколько ремесло: по одной и той же схеме вышивают одинаковые узоры. Но если вложить душу в то, что делаешь, это уже искусство.

[Мегана]

Тур 3.

Лучник из Овечьего Брода

Часть 1. Живая душа

-Отлично, Шмель! А яблоко сбить сумеешь? – Тана улыбнулась и лукаво наклонила голову. Знала, что до яблони никак не меньше тридцати ярдов – попробуй, попади!

-А если сумею? – лучник повернулся к девушке и посмотрел ей в глаза. В который раз он ловил себя на том, что тонет в этой бездонной синеве. Сегодня глаза Таны были цвета весеннего неба: чистые, ясные; казалось, они светятся изнутри. Нет, не бывает у смертных таких глаз. Не иначе колдунья. И эти ресницы, призванные скромно прикрыть взгляд, на деле только распаляют воображение. Шмель сделал шаг навстречу девушке, и она отступила, комкая в руках передник.

-Ну если сумеешь… То…

-То ты меня поцелуешь!

Тана подняла голову и насмешливо посмотрела на лучника. Теперь в глазах плясали солнечные зайчики. Совсем как озеро в летний день – манит, покоем дышит, а купаться лишь смельчакам по силам: вода ледяная, что огонь жжётся.

-Сначала попади!

Шмель неспешно поднял с земли стрелу, отряхнул пыль с оперения и хвастливо усмехнулся. Смотри, мол, девица, для тебя – хоть в яблоко, хоть мухе в глаз попаду! Стал, широко расставив ноги, наложил стрелу. Чуть слышно запела натянутая до самого уха, тетива. Пора. Шмель тщательно прицелился и разжал пальцы. Вскрикнула тетива, подгоняя стрелу, вспорхнула с цветка потревоженная бабочка, обиженно загудел пронзаемый воздух. Пчелой умчалась к яблоне стрела. Едва заметно качнулись ветки, а через минуту из-под дерева раздался металлический звон и крепкая ругань. Тана всплеснула руками:

-Ой, что будет! Никак в лорда попал!

Действительно, вскоре из рощи показался конный отряд. Красными стягами развевались на ветру плащи, блистали доспехи рыцарей, и Шмель, щурясь от солнца, разглядел фамильный герб: чёрного медведя, что поднялся на задние лапы. Лорд Вертон, хозяин здешних земель, вырвался вперёд и гарцевал на лошади, потрясая пронзившей яблоко стрелой. Время от времени он привставал в стременах и ревел, до смешного напоминая своего геральдического зверя.

-Трусы! Предатели! Взять! Казнить! Колесовать!

Рыцари, наконец, заметили Шмеля и ринулись к нему. Разум кричал парню, что бегство – лучшее, что он может сделать; но, завороженный грацией коней и блеском оружия, он стоял, как вкопанный. Не раз тайком ото всех парень пробирался к хозяйской конюшне, чтобы поглядеть на дивных арабских лошадок, что по словам конюха стоили целое состояние. Не раз просился к нему в помощники, но всякий раз его высмеивали и гнали: не такому холопу безродному за благородными лошадками ходить. Хорошо хоть кузнец в ученики взял – авось, когда-нибудь подковы лошадкам править придётся!

Сколько себя помнил, Шмель обожал оружие и лошадей. Часами мог просиживать в кузнице, наблюдая, как дядько Микита руду отбирает, да плавит, и как потом с неё мечи выходят. Ох, и красивые же мечи у кузнеца получались! Ровные, гладкие, что твоё зеркало! Солнышко в такой меч посмотрится – и уйти не захочет, радугой проступит на клинке. Сказывал дядько, что где-то есть кузнецы, что мечи кровью и тайным словом закаляют, отчего становится металл гибким и прочным - любой доспех таким прорубать можно. А слово тайное кузнецы пуще жизни хранят.

Верил Шмель: когда-нибудь найдёт он меч заговорённый и узнает слово тайное. Придёт к дядьке и покажет ему: вот чему научился! Запляшет в его руке оружие благородных, и все поймут, что не простой холоп Шмель, а мастер. Такому и оружие доверить можно, и коня. И Тана дразниться перестанет.

-Шмель, да очнись же ты! Бежать надобно! Шмель! – Тана изо всех сил тянула его за рукав, не решаясь оставить одного. В отличие от Шмеля, она не питала большой любви к оружным людям. С детства помнила рассказы о бесчинствах благородных: поджогах, похищениях невест, безнаказанных убийствах. Ишь, скачут, мечами машут! А Шмель-то и рад! Порубят – не заметит! Бежать было уже поздно, и Тана от отчаяния пнула его по лодыжке. От неожиданности лучник потерял равновесие и упал на землю, чуть не свалившись на девушку. Вовремя: над головой Шмеля просвистел меч.

-Нет уж, я хочу в глаза его бесстыжие поглядеть! – Красный от злости, лорд подъехал к месту импровизированной казни и, уперев меч в горло парня, заставил его встать.

-Это ты, холоп, на меня покушался? Кто велел?

-Не покушался он! Это я его попросила в яблоко попасть! Меня казните! – закричала Тана, падая в ноги лошади хозяина.

-Не желал я вреда вам, ваша милость,- подтвердил Шмель. – А вины её нет. Сам стрелял, мне и ответ держать.

-Сам стрелял, говоришь? – глаза лорда недоверчиво сузились. – С этого вот места? Да с этого лука? Врёшь, гадёныш! Не позволено холопам оружие покупать и ратному делу обучаться!

-Простите, ваша милость. Лук сам смастерил, а делу ратному даже в мечтах не обучен. Да и что это за лук – ворон пугать разве. - Шмель по опыту знал: чем дольше длятся разговоры, тем легче наказание, а потому старался потянуть время. Глядишь, все живы и останутся. Лорд кивнул оруженосцу и тот, ловко спрыгнув с коня, подал хозяину злополучный лук. Со знанием дела, господин попробовал пальцем тетиву, покачал головой, согнул дугу, довольно крякнул и вновь посмотрел на лучника.

-Говоришь, в мечтах не обучен? Стрелять с ходу не начнёшь! А кто надоумил тебя клеить древесину? А верёвку плести? Маленький лжец! – Лорд осклабился и Шмель понял: как бы хозяин ни грозился, казнить его сегодня не будут.

-Как зовут тебя, мятежник? Кто родители?

-Люди Шмелём кличут. А отца с матерью не помню. Умерли давно.

-Ладно, хватайся за стремя. Поедем в замок, а по дороге расскажешь, как луки делать научился. Учти, если соврёшь, на голову короче станешь!
Лорд подвинул ногу в стремени, позволяя Шмелю ухватиться за грязный металл. Не обращая внимания на девушку, он ударил лошадь каблуками и повернул в сторону замка. Рыцари молча последовали за ним.

***
Лесным пожаром полыхала война по стране. Верные вассальской присяге, уходили сражаться рыцари: в ярких плащах, в сияющих доспехах. Развевались по ветру знамёна, звенело оружие, стучали копыта лошадей. О будущих героях спешно слагали песни менестрели: пусть в бой идёт вчерашний мальчишка - не опозорит род, покроет себя славой, непременно совершит подвиги, что войдут в легенды. И, даст Бог – вернётся домой живым…

О будущем предпочитали не говорить. Весёлые замки перестраивали в крепости, примолкли шумные пиры, кладовые наполнялись припасами на случай осады, увеличивая и без того немалые налоги на крестьян.

Повинуясь приказу лорда, уходили на войну земледельцы и мельники, пастухи и кузнецы. Уходили корзинщики и лесорубы, гончары и плотогоны. Пожалуй, не было ни одной хаты, до которой не дотянулась бы рука в латной перчатке, не забрала отца, мужа, сына, любимого; не отправила умирать за чужие интересы в чужих землях. Уходили хмуро, мрачно. Наскоро прощаясь с семьями, вооружившись вилами и мотыгами, сопровождаемые лаем собак и слезами родных.

О будущем не говорили. Слишком ясно проступало оно в дорожной пыли.

***
-Шмель, не ходи. Прошу. – Голос прозвучал тихо и безнадёжно. Подавив комок в горле, Шмель вымученно улыбнулся и погладил Тану по волосам. Нежно коснулся щеки. В очередной раз поймал себя на том, что просто не может оторваться от её глаз. Они были цвета грозы: пронзительные, синие, того и гляди, дождём прольются. В глубине их молниями билось отчаяние. Кто-то крепко заплатит ему за эту боль, за измождённое лицо, за тёмные круги под этими колдовскими глазами.

-Мы уже говорили об этом, Тана. Куда ж я денусь?

-Куда угодно. В леса, в горы! Я убегу с тобой, поселимся отшельниками, где нас не найдут! Мы будем счастливы!

-Счастливы? Когда твой отец на войне? И зачем ему тогда трусливый зять?

-Мне всё равно. Я люблю тебя! Я не хочу становиться вдовой до свадьбы! – Тана, по-детски обняла его и разрыдалась. «Не отдам!»- кричали её руки. «Не отдам!»- повторяли глаза.

-Я вернусь. Во что бы то ни стало. Верь.

Шмель осторожно поцеловал Тану в лоб и зашагал по дороге вслед за другими ополченцами. Непролитые слёзы душили его, но он скорее отрубил бы себе руку, чем позволил девушке увидеть их. Нельзя. Пусть верит. Пусть ждёт.

-Шмель!!!

Тана бежала за ним, босая, растрёпанная. Когда он обернулся, остановилась, с трудом перевела дыхание и медленно подошла. Протянула небольшой узелок.

-Возьми. Я еды собрала на дорогу…

Шмель обнял её и бережно положил узелок за пазуху. Сжал покрепче новый, в рост человека, лук, поправил колчан с гербом Вертона и, боясь оглянуться, пошёл вперёд. Страшней всего было смотреть в глаза Таны. Она больше не плакала.

***
Сознание медленно возвращалось в избитое тело. Дрогнули ресницы, и свет наотмашь ударил по измученным глазам. Холодно. Сыро. Шмель с трудом повернул голову и встретился взглядом с цепким глазом ворона. Птица склонила голову набок, оценивающе посмотрела на парня и равнодушно клюнула глазницу ближайшего трупа. Присмотревшись, парень узнал его: Владек, сын мельника. Вместе со Шмелём из Овечьего Брода шли. Как и большинству ополченцев, парню дали копьё и в бой отправили, даже не обучив толком. Всю дорогу Владек от страха дрожал на потеху отряду, а как сеча началась – в первых рядах бился. От рыцаря конного Шмеля собой закрыл. Вон, кстати, и рыцарь тот - без головы почивает. Где та голова - поди знай. Может под телами убитых сыщется по весне, когда снег сойдёт. Хотя, он рыцарь, может и раньше родня найдёт, если узнает после вороньей пирушки. Шмелю-то повезло ещё: глянулся он лорду меткостью своей, так его настоящий лучник в замке стрелять учил. Не долго, но зато из лука настоящего - не Шмелевым поделкам чета.

Лук валялся здесь же. Сломанный в нескольких местах, не иначе лошади копытами побили. Колчана и стрел не было. Равно как еды и денег. Ну и ладно. Шмель попытался встать и застонал от резкой боли в плече. Руку словно огнём обожгло, и из вновь открывшейся раны горячим ручьём пошла кровь, заливая и без того окровавленную одежду.

Шмель тихо выругался и с трудом выполз из-под распоротого брюха лошади. Зрелище, открывшееся его взгляду, повергло парня в ужас: поле было усеяно трупами, куда ни глянь. Они лежали, втоптанные в грязь, растерзанные, брошенные на корм воронам. Здесь были все: ополченцы Коалиции, рыцари Королевского Круга, лошади и целые тучи ворон. Изломанные древки флагов и искалеченное оружие валялось без счёта: бери - выбирай! Даже мародёры не сумели утащить всего.

Лучник зажал рану пальцами и с трудом пошевелил рукой. Хорошо хоть кость не задета. Целился рыцарь в шею, да Владек помешал. Шатаясь от боли, Шмель подошёл к мёртвому товарищу и обломком меча отрезал кусок его рубашки. Прости, друг.

-Пить… - услышал он слабый стон и пошёл на звук. Раненого Шмель нашёл не сразу. Он сидел, привалившись спиной к разбитой телеге, и только подойдя поближе, лучник увидел, что в сидячем положении раненого держит копьё, что проткнуло человека насквозь, пригвоздив к телеге.

Раненый оказался молодым парнем, всего на пару лет старше самого Шмеля. Светлые волосы, постриженные «под горшок», местами были покрыты запёкшейся кровью. Веснушчатое, почти детское лицо искажало страдание. Дышал парень тяжело, и с каждым вздохом из раны проступала пузырящаяся кровь. Чёрно-зелёная роба пехотинца была местами порвана и свисала клочьями. Парень был врагом.

-Пить, - снова застонал пехотинец и посмотрел на Шмеля. В мутных глазах мелькнул испуг, который почти сразу же сменился тупым безразличием. – А, ты…

-Дурак, – беззлобно сказал Шмель и отвязал флягу. Удивительно, что выдолбленная тыква не разбилась в бою и не потерялась после боя. На донышке ещё плескалась вода. Лучник присел возле раненого и осторожно полил водой его запёкшиеся губы.

-Чего забыл здесь, вражина?

-Сам ты… вражина. – С трудом прохрипел раненый. – Это ваш король войну объявил. Из-за него… - парень зашёлся булькающим кашлем, и на губах его выступила кровь. Подняв голову, он в упор посмотрел на Шмеля. В глазах невесть откуда появилась надежда.

-Скажи Златке из Чернобрывец, что я всегда любил её. Стах я, бондарь тамошний. Она знает…

Кровь, что прежде выступала на губах раненого мелкой росой, хлынула горлом, как река в половодье. Пехотинец дёрнулся и повис, повалившись на древко копья. В глазах его медленно остывала надежда. Шмель вздохнул и прикрыл ему веки.

Когда солнце, румяное ото сна, вновь поднялось над полем боя, оно с удивлением обнаружило на нём две свежих могилы. На криво связанных из копий крестах развевались красно-белый и чёрно-зелёный флаги.

***
Хороша дорога домой. Зеленеет весенняя трава, щурится солнышко. Даже старая лошадка, запряженная в телегу, бежит весело и бодро. Небо над головой благостью полнится. К дому дорога. Шумят-щебечут птицы, машет рукой Заграва, огибая холмы. Так и чудится Шмелю хлебный дух в воздухе. Вот уж стругу миновали, сейчас мельница дядька Власа появится, а там уж до Овечьего Брода рукой подать.

-Стой, монах! Дальше сам пойду. – Шмель подхватил котомку с пожитками и спрыгнул с телеги прямо в раскисшую весеннюю грязь, гордо именуемую дорогой. – Поклон от меня отцу Игнасию, что нашёл и выходил, от смерти спас. Век не забуду. И тебе от меня благодарность крепкая, что помог домой вернуться.

-На всё воля Божья,- ответил монах и, перекрестив Шмеля на прощание, тряхнул поводьями.

***
Первое, что поразило Шмеля, посеяв неприятный холодок в сердце – это тишина. Не гудели пчёлы, не квохтали куры, не голосила скотина. Даже собаки не оглашали округу заливистым лаем. Не скрипело мельничное колесо, не раздавались из кузницы удары молота, не звонил церковный колокол. Никаких звуков, сопровождающих человека, не слышал он, приближаясь к родному селу.

Взбежав на пригорок, с которого открывался вид на Овечий Брод, Шмель замер и медленно опустился на колени. Его взору открылось пепелище. Обугленные остовы домов печально тянулись к небу, как руки вдовы, задавая немой вопрос без ответа. Ни одного уцелевшего дома. Ни одного живого человека.

Шмель не помнил, сколько времени провёл на пригорке, оцепенело глядя на родное село. Глаза отказывались видеть, затуманивались, обжигали, но парень всё равно смотрел. Со странным упорством вспоминал он людей, которые жили здесь. Вон там жила старуха Грета, там – была кузница, а это – всё, что осталось от дома гончара Сметаны, который в своё время пожалел сироту и растил вместе со своими детьми. Шмель опустил голову и понял, что плачет.

Спустившись в село, он бродил между сожженных домов, бесцеремонно топча молодую траву, покрывшую пепелище. Сбросив жуткое оцепенение, искал следы людей. Не могли все погибнуть. Наверняка убежали, затаились в лесах. Когда узнают, что война закончилась – вернутся.

Шалаш он обнаружил за церковью. Выстояли стены храма, недаром, аж из Выжниц камень везли. Покрылась церковь копотью, треснула кладка, обвалилась крыша, а всё равно осталась Домом Господним. Внутрь парень так и не зашёл, боясь потревожить скорбное величие церкви. Обошёл вокруг, перекрестился и только теперь обратил внимание на неумело построенную хижину.

Человек спал прямо на земле, прикрывшись какой-то ветошью. Охапка прошлогодних листьев служила ему постелью, а обгоревшие доски, явно собранные на месте пожара – крышей. Шмель осторожно тронул человека за плечо, и тот с криком подскочил, ударившись головой об доску.

-Не убивай!

-Успокойся, добрый человек. Я не собираюсь тебя убивать.

Человек дёрнул себя за нечесаную бороду, торчавшую на лице как пакля, и присел, хватая себя за колени. Страшное, испуганное лицо постоянно дёргалось, как будто человек хотел скорчить рожу, но забывал, какую именно, и начинал всё сначала. Шмель посмотрел в безумные глаза человека и вдруг понял: он не стар. Может, это кто-то из местных жителей?

-Я не враг,- как мог ласково сказал он. – Я Шмель. У кузнеца в учениках был. Помнишь меня?

Человек поморгал и жалобно посмотрел на лучника. Шмыгнул носом.

-Не помню. Я нездешний. С Жабьей Лощины пришёл, когда враги уехали.

-Что случилось? Где люди?

Человек помотал головой, словно отгоняя наваждение, и указал рукой куда-то влево.

-Там.

-Что – «там»?

-Люди твои там.

Шмель вышел из хижины и пошёл в сторону, указанную незнакомцем. Очень скоро он увидел большой холм, из которого торчал покосившийся крест. Не понимая, не желая понимать, лучник оглянулся, ища взглядом какую-нибудь подсказку. Может, он просто ошибся?

-Они все тут. – Сказал неведомо как оказавшийся рядом незнакомец. Вблизи он уже не казался таким сумасшедшим, как подумал Шмель вначале.

-Враги пришли ночью. Согнали всех в церкви и подожгли. Кто пытался убежать или спрятаться, находили и убивали. Два дня село палили. Зарево даже в Лощине видно было. Наши потом пришли, мёртвых похоронили…

-А ты остался?

-Так негоже село пустым оставлять. Оно ж умрёт совсем. А будет живая душа - глядишь, и выживет…. Ты останешься?

Шмель медленно покачал головой.

-Нет. Я обещал вернуться.

Часть 2. Слово лучника

Лошадь ударила копытом, и заплясала на месте, не желая сворачивать с пути. Добротные подковы крошили в пыль мелкие камни, которые, подобно искрам, разлетались в разные стороны. Пригревшаяся на солнце ящерица подняла треугольную головку, окинула всадника удивлённым взглядом, и, немного поколебавшись, поспешила скрыться в придорожной траве.

-Ну чего ты, глупая? Видишь, тропа. А раз тропа – к людям ведёт. Неужто испугалась? – Человек потрепал кобылу по холке и решительно сжал колени. – Не бойся. Колдун он или шарлатан, а я пострашней буду.

Шмель хмыкнул. После памятного возвращения в родное село, на него словно затмение нашло. Он искал смерти, но не находил. Зато её находили другие: разбойники, наёмные убийцы, мародёры. Он убивал холодно и быстро. До сих пор по деревням непослушных детей пугали его именем: придёт Шмель-Убийца и пустит стрелу в сердце. Не отбить, не укрыться от меченой стрелы. Поговаривали, что сам дьявол его стрелы направляет. Что ж, пусть говорят…
Про колдуна из Верхней Вешки Шмель услыхал в придорожном трактире. Пьяный паромщик божился, что своими глазами видел, как господин волшебник погасил солнце, а потом вернул его обратно. Правда, после следующей кружки пива он стал рассказывать о говорящих свиньях тётки Стэфы и зелёных девках, что в окна подглядывают. Несмотря на хохот селян, в сердце лучника встрепенулась надежда.

Как одержимый, искал он упомянутого мага. И вот, когда поиски почти закончены – лошадь боится сойти с проторённой дороги!

-Не бойся, Марка,- повторил он, и лошадь послушно потрусила по едва заметной тропе.

***
Колдун сплёл пальцы в замок и повернулся к лучнику спиной. Казалось, единственное, что его сейчас беспокоит – это муха, что медленно шевелила крыльями на подоконнике. Он совершенно не походил на колдуна, которого представлял себе Шмель по рассказам очевидцев. Никакого «высоченного» роста, паучьих пальцев и чёрного балахона. Напротив, колдун был невысок, что компенсировалось хорошей осанкой, носил обычный камзол и чулки, как большинство горожан, а пальцы… Действительно, в тонких и ухоженных пальцах мага было что-то хищное, цепкое, как будто не привыкли они выпускать попавшую к ним добычу. Волшебник не носил бороды, впрочем, волос на его голове и вовсе никаких не наблюдалось. Круглое, всегда чем-то удивлённое лицо никак не подходило магу, в чьих силах погасить и вновь зажечь солнце. И всё-таки, Витольд ван Верде был колдуном.

-Итак, вы хотите, чтобы я воскресил некую девушку, которая вам небезразлична… Я правильно понимаю? – Волшебник, наконец, нарушил молчание, и Шмель вздрогнул от неожиданности.

-Да, именно так.

-Молодой человек, а известно ли вам, что с мертвецами шутки плохи? Я мог бы поднять её, но что вы будете делать с ожившим скелетом?

Шмель представил себе Тану в виде скелета и содрогнулся.

-Я не хочу, чтобы она была скелетом. Я хочу, чтоб Тана была жива! – Он бросил на стол небольшой мешочек с золотом. – Я заплачу, что угодно сделаю, только верни её!

Маг закатил глаза и вздохнул. Всегда одно и то же.

-Поймите, дело не в деньгах. Если человек умер давно, вернуть его душу в истлевшее тело невозможно. Она ушла. Смиритесь с этим.

-Смириться? Я слово дал! Ей слово дал, что вернусь! Я не могу смириться, понимаешь? Она должна жить, во что бы то ни стало! – Шмель рывком развернул волшебника к себе и схватил за горло.

-Верни Тану, или я убью тебя!

В глазах волшебника мелькнул испуг, затем его пальцы сплелись в странную фигуру, что-то щёлкнуло, и Шмель медленно осел на пол, изнемогая от внезапной слабости. Маг раздражённо фыркнул, поправил воротник и навис над лучником.

-Ладно. Есть один способ.… Но платить придётся дорого. И не золотом – душой заплатишь. Не передумал? – на лице волшебника мелькнула кривая улыбка.

-Чем угодно заплачу.

***
Любопытные сороки летели вслед одинокому путнику. Куда торопится? Ишь, как лошадку гонит – пыль столбом курится! Пыль в этих местах густая, мягкая. Всегда в ней найти что-нибудь можно: то червяка дождевого, то зёрнышко, а иной раз и монетка медная сыщется. Часто по дороге люди ездят: кто на ярмарку, кто в город. Песни поют, жизни радуются. Долго летели сороки, но путник не обратил на них внимания, и птицы обиженно отстали. Опять новостей не досталось. Теперь лишь сидеть и ждать остаётся.

Шмель гнал свою лошадь, не заботясь о еде и отдыхе. Не терпелось увидеть село своими глазами, убедиться, что не соврал колдун, выполнил обещанное. Вот струга знакомая, жабьим хором встречает, вот мост и мельница. Всё – как и помнил Шмель. Крутится водяное колесо, шумит вода, вдоль дороги овцы пасутся. Крупные овцы, жирные. Будто и не было войны. Бегут за всадником собаки, лаем заливаются.

С замиранием сердца выехал Шмель на пригорок – стоит село, как ни в чём не бывало. Стучит молот в мельнице, хлебом воздух пахнет, в придорожной пыли дети играют.

-Вот и вернулся я, Марка. Отдохнёшь, овса получишь полную меру, слышишь? – Парень хлопнул кобылу по шее и въехал в село. Всё, как и мечтал: на лошади, с мечом и луком. Вот тебе и холоп без роду-племени! Рассказать кому о приключениях – не поверят.

Остановился Шмель у ограды дома гончарского, спешился, постучал в ворота.

-Вернулся! Шмель вернулся! – Тана выбежала из дома и бросилась ему на шею, нимало не смущаясь правилами приличия. Тот, кого ждала без надежды на возвращение, о ком молилась, кого любила всем сердцем – вернулся. Праздник то какой!

Шмель не слушал радостные речи Таны. Улыбался, обнимал, отвечал на поцелуи, но внутри зябко тянуло пустотой. Не соврал колдун: повернул время, направил вражеский отряд другим путём – не пострадал Овечий Брод. Живи – радуйся! Вот только радости нет. И печали нет. После ритуала магического совсем чувств лишился, одно слово, что душу потерял. Только не жаль ему души. Вон как Тана обрадовалась, всю родню собрала. И дядько Микита здесь, и Влас-мельник с сыновьями, и старуха Грета, и близнецы Ляховичи. Все ему рады, расспрашивают, руки жмут, за стол приглашают. А иначе лежать бы им всем в могиле безымянной. Нет, тут не жалеть, до земли колдуну кланяться надобно.

А Тана всё от Шмеля не отходит, так и норовит обнять, взять за руку, будто не верится ей, что не сон это, а живой человек. Живой ли? Человек ли? Шмель улыбнулся и посмотрел ей в глаза: не изменилась Тана. Всё так же васильками глаза цветут, дрожат от любви, росой полнятся. Никому он эти глаза обидеть не позволит. Никогда и низачто.

-Если старост пришлю, пойдёшь за меня?

Ответом ему был самый жаркий поцелуй в его жизни.

***
Пять лет пролетели, как дикие гуси над озером. «Куда только время ушло?» - думал Шмель, направляясь к дому. Дом у него теперь был свой, добротный, каменный, в три этажа. Дивились люди поначалу – к чему такое расточительство? А когда закончил стройку, открыл корчму – дивиться перестали. Хорошо вложил деньги Шмель. Радовалась Тана: хозяйственный у неё муж, ни в чём не отказывает, не пьёт, не бьёт, подарки дорогие дарит…. Вот только радость её недолго длилась. Всё чаще замечал Шмель, как плачет Тана, уткнувшись в подушку; как ищет что-то в его глазах, до боли стиснув кулачки. Она не укоряла его, но Шмель и сам знал, чего ей не хватает. Увы, чувств у него больше не было и, чтобы хоть как-то загладить вину, он уходил, чтобы вернуться с очередным подарком. Жаль, что у них нет детей. Может, так ей было бы легче…

Шмель открыл ворота и зашёл во двор. Всего-то у него вдоволь: снуют-копошатся в земле куры, горделиво петухи вышагивают, на выгоне пасутся овцы, а в конюшне - целых три лошади. Осенью батраков нанимать приходится, чтоб урожай собрать. Хорошо платит Шмель, а сельчане сторонятся.

Привычно прошёл через обеденный зал, поздоровался с Веськой – служанкой трактира. В испуганных глазах девушки ему почудился призрак беды. Что ж, беда случилась с ним уже давно. Остальное – так, мелочёвка.

-Тана, принимай гостинцы! – стараясь выглядеть весёлым, Шмель взбежал по лестнице и замер у двери спальни. Оттуда явственно доносился смех и возня. Медленно, словно во сне, открыл он дверь и, уже зная, что увидит, стиснул зубы.

-Шмель? – Тана подняла голову, отпихивая раскрасневшегося мужика от своей обнажённой груди. Мужик испуганно оглянулся, присел и заметался по комнате в поисках одежды.

-Шмель… ты это… не серчай… - так и не найдя портов, мужик стал на колени и втянул голову в плечи, руками прикрываясь, как будто ожидая немедленного удара.

-И тебе по здорову, Захар.

Шмель посмотрел на жену, которая уже справившись с замешательством, села на кровати. В отличие от Захара, она не пыталась прикрыться, наоборот, вся её сущность выражала вызов. Гордо вскинутая голова, румянец во всю щёку, растрёпанные косы, что так красиво падают на грудь… Она была прекрасна. Вот только глаза, яркие, такие страстные прежде, сейчас напоминали выцветший подол старухи.

-И что ты сделаешь? Ударишь? Убьёшь? – Несмотря на деланную гордость, в голосе женщины он услышал дрожь и робкий призрак надежды. Ах, Тана! Как хотелось ему и впрямь разозлиться, убить глупого Захара, наотмашь хлестнуть изменницу, но злости, как и ревности, он испытывать не мог. Только боль, седую, как время и горькую, как полынь. Медленно подошёл он к жене и погладил её по волосам:

-Прости меня, если сможешь.

Повернулся к Захару, что спешно натягивал портки и не решался покинуть комнату.

-Любишь её? – в ответ послышалось невразумительное бормотание.

-Так я и думал. Пошёл вон. – Тихо сказал, вполголоса, но Захару другого приглашения и не требовалось. Мухой выбежал он из трактира, забыв одежду.

Шмель бережно укрыл жену, и молча вышел из спальни.

Он не видел, как Тана, скорчившись, рыдает на кровати.

***
Луна сладко потянулась и выглянула на землю, разгоняя облака. Будет дождь; впрочем, для осени это не ново. Дружески помахала звёздочкам, что, млея от собственной смелости, пробивались через тучи. Улыбнулась крестьянам, которые в преддверии Самхейна жгли костры и водили хороводы. Праздники – это хорошо. Луна любила времена года, когда люди, несмотря на темноту, выходили на улицы. Не для зла выходили, а делиться: радостью, счастьем своим, песнями до рассвета, танцами, как огонь, жгучими. В такие моменты Луне и самой казалось, что она танцует вместе с ними. Хотя… может и не казалось.

-Ай, молодой-красивый! Куда спешишь, путь держишь? Сойди с коня, выпей вина с нами – праздник ведь! – Пёстрая толпа цыган вышла на дорогу и затанцевала вокруг путника. На обочине дороги стояла кибитка, а возле неё горел огромный костёр. В воздухе пахло жареным мясом, вином и печёным картофелем.

Шмель бросил мимолётный взгляд на цыганок: волосы - смола кипучая, в глазах лесные огоньки притаились, на золотых дукатах луна пляшет. Одна из девушек подошла и взяла путника за руку:

-Слезай, а я тебе погадаю. Всё вижу: и прошлое, и будущее.

-Правда видишь? Ану, взгляни. – Лицо Шмеля прочертила кривая ухмылка, но девушка её не заметила, изучая руку.

Шмель вздохнул, вспоминая полутёмный сарай своего дома. В прорехах досок запутались лучики солнца, пятная пол прямыми линиями. Редкие пылинки танцевали в воздухе. Именно там нашёл он свою жену. Она висела на собственном поясе, привязанном к балке.

Видит ли цыганка, как он вынимал Тану, уже мёртвую, из петли? Видит ли похороны, на которых, несмотря на всю боль, не смог пролить ни слезинки? Видит ли будущее, которого у Шмеля нет? Видит.

Девушка испуганно отшатнулась от всадника, отбрасывая его руку, как если бы она вдруг превратилась в ядовитую змею. Глаза цыганки округлились, как дукаты, и она схватилась за волосы.

-Неладное ты задумал. Нельзя тебе с колдуном тягаться. Он душой твоей прикрыт: захочешь убить его - сам погибнешь!

-Я уже мёртв. Разве не видишь? – Путник вымученно улыбнулся и ударил коня каблуками. В дорожную пыль полетела золотая монета, но никто из цыган не посмел её поднять.

***
В доме колдуна горел свет. Шмель явно видел силуэт волшебника, склонённого над книгой. Неторопливо снял с плеча лук, достал стрелу. Широко расставил ноги; чуть слышно запела, натянутая до самого уха, тетива. Тщательно прицелился: «Смотри, девица, для тебя – хоть в яблоко, хоть мухе в глаз попаду!»

Что-то почувствовав, колдун подошёл к окну, выглянул в неприветливую осеннюю ночь.

И лучник разжал пальцы.

[Мегана]

Спасибо за отзыв, уважаемый Задумчивый Пёс!
Относительно "окольцовки" я не знаю, она это или нет, но надеюсь, что она. По крайней мере, так мне хотелось сделать.

Спасибо за сравнение со Стругацкими, но на самом деле рассказ навеян больше творчеством Г.Л.Олди. Хотелось немножко поэкспериментировать со стилем. А аллюзия наверное возникла из-за отрывка

После памятного возвращения в родное село, на него словно затмение нашло. Он искал смерти, но не находил. Зато её находили другие: разбойники, наёмные убийцы, мародёры. Он убивал холодно и быстро. До сих пор по деревням непослушных детей пугали его именем: придёт Шмель-Убийца и пустит стрелу в сердце. Не отбить, не укрыться от меченой стрелы. Поговаривали, что сам дьявол его стрелы направляет. Что ж, пусть говорят…

Здесь и правда есть сходство с Руматой Эсторским))

Основная мысль у меня несколько раз менялась по ходу написания рассказа. Думаю, тут всё зависит от настроения читателя: это может быть рассказ о войне, о том, что мечты сбываются, но это не всегда в радость, о выборе... Вообще, очень надеюсь, что основная мысль для каждого будет своя.

[Мегана]

Не только. Ещё в самом начале подготовка к стрельбе из лука.

А, это когда Дон был поражён в пятку?)) Может быть

Сообщение отредактировал Мегана: 22:02:31 - 18.10.2012

[Резкая]

Великолепно! Профи.

[Мегана]

Спасибо, Зверюга)) Очень приятно

[klein]

не большой рассказ. хочу маленький почитать. Меган не обижаемся завтро прочитаю. А да тем более голосовать то наверно можно будет пока идет другой конкурс!

[Автор №3]

Неплохо. Стиль отличный. Основная идея избитая, но реализация на высоте.

[Мегана]

Спасибо, Автор №3! Очень старалась)) Специально из-за вас, между прочим)))

[Автор №3]

Угодили.

[Мегана]

Бендер, огромное спасибо за комментарий.
Жизнеописания кого именно не хватило? Если речь о детстве героя, быте и т.п. - в 30 тыс. знаков мне уложиться не удалось бы(( И так еле поместилась. Поэтому пришлось делать такой "рваный" сюжет и вплетать события по контексту.
Может, после конкурса перепишу, сделаю объёмнее, но вот в чём именно не хватает картинки? Географию, политический баланс добавить?

Глаза девушки - это опорные точки. Специально каждый раз по-разному описывала. Для героя они каждый раз другие, через них была попытка выразить настроение. Поэтому- "цвет грозы" и "подол старухи". Кстати, гроза не обязательно чёрная: она может быть сине-чёрно-фиолетовая)) Есть оттенки. Гроза в глазах Таны- предчувствие беды, "подол старухи"- нечто выцветшее, безжизненное, движение по инерции,причём в фазе, предшествующей остановке. На самом деле Тана очень страдает.

"Оружные люди"- не опечатка. Славянизированный вариант "люди с оружием", "воины". "Вооружённые люди"- не подходит по стилю.

Глазница- это не только ёмкость) Даже когда глаза нет- в этой ёмкости есть мышцы, жировая ткань. Это тоже можно склевать, при желании) Хотя, фразу тоже можно перестроить, если принципиально подойти)))

"Румяное солнце" в любом садике дети рисуют, а ты не слышал! А вообще- метафоры на усмотрение автора))

Относительно "ни за что" сомневалась. Спасибо, что поправил

И вообще, спасибо за такой детальный разбор полёта) Ты один из лучших критиков форума

[Мегана]

Честно говоря, я не знаю, как продолжить эту историю... Разве что разбить на квесты, типа "Ведьмака"))

[Учебная Тревога]

Очень понравилось .Только кажется что это не конец Не мог колдун просто от стрелы помереть )

[Мегана]

Спасибо за отзыв, taya))
Это таки конец. Но колдун действительно от стрелы умереть не мог, поскольку был прикрыт душой Шмеля. Выстрел был его попыткой умереть собой. Колдун ведь ни в чём и не виноват...

[Учебная Тревога]

На всё воля автора .Но вариантов как правило или один - или бесконечное множество .Если один раз было возможно повернуть время вспять , то и другой наверно можно ) К примеру с теми же цыганами Кстати в сказке Гауфа , Холодное сердце , герой смог вернуть себе сердце .Но это я так , к примеру
Живое произведение , потому и расставаться жаль

[Мегана]

Спасибо за совет. Я обязательно почитаю эту сказку. Как знать, может быть героя ещё удастся спасти. В любом случае спасибо: вы подарили этому миру надежду.
Кстати, вы не будете против, если решившись на продолжение, я воспользуюсь вашими словами о бесконечности вариантов?

[Учебная Тревога]

Нисколько )