Квартира оказалась большая и весьма уютная. Сразу за дверью гости ступали на роскошный персидский ковер. Стены приятного для глаза серо-голубого тона были с большим вкусом украшены живописными полотнами. В углу у дверей в гостиную на великолепном постаменте красовался какой-то мраморный бюст в римском духе. Все от кресел до штор было подобрано безупречно и весьма удобно расположено. На небольшом столике в глубокой серебряной посудине лежала огромная гора записочек и карточек. Надушенные и простые. Розовые, голубые, белые и даже на бумаге ручной работы. Были тут и толстые картонные квадратики с позолоченными краями, и смятые листы, вырванные из приходных книг. Отдельной стопкой возвышались письма. На верхнем конверте стоял знак канцелярии Зимнего Дворца. Сразу стало понятно, что в доме проживает весьма влиятельная особа. Все здесь было дорогим, новым и модным. Только ароматы какой-то восточной еды слегка портили впечатление.
Сидя на диване в большой уютной гостиной и разглядывая лепные узоры на потолке, Пушкин слышал, как где-то в дальней комнате суетливо причитает горничная. От нечего делать он вышел в коридор и потихоньку двинулся на голос. По мере того, как запах специй и жареного мяса становился все отчетливее, голос женщины тоже сделался громче, а слова внятнее. В кухне что-то шкворчало, кипело и позвякивало. Из темного коридора Саше был виден угол большого стола с прикрученной к нему мясорубкой. На приставленной к столу табуретке сидел давешний юноша. По виду он напоминал манчжурца или корейца. Но, поскольку имя носил христианское, Саша пока что причислил его к одной из многочисленных азиатских народностей, населявших Россию. Молодой человек трясущейся рукой пытался поднести ко рту стакан с водою, стуча им о зубы. Если бы на его месте оказался европеец, он, видимо, был бы сейчас белее мела.
– Успокойся, миленький, – кудахтала вокруг него женщина, – выпей мяты, соколик, полегчает.
Пушкин не знал, что предпринять. С одной стороны, он, барин, ничем не был обязан чужой прислуге. С другой, это и было «коли что», предсказанное господином Фроловым. Он, совершенно того не желая, чем-то сильно напугал этого молодого лакея. А Ольга и так будет зла на него. Совесть понукала извиниться. Но за что конкретно, было непонятно. Лакей тем временем исхитрился таки отпить из злополучного стакана, и поднял глаза на незваного гостя. Взгляд его был вежливо-вопросительным. Он не выражал никакой злобы или неприязни. Видя, что гость растерян, лакей поднялся, аккуратно поставил свой стакан на стол между окровавленными щучьими головами и какой-то требухой в большом блестящем тазу, и тоже вышел в коридор.
– Чего изволите? – тихо осведомился он, подойдя к Саше и склонивши голову.
Тот растерялся, и против обыкновения принялся мямлить что-то невнятное по-французски.
– Вам уборная нужна? – ещё тише уточнил лакей. Говорил он почти без акцента.
Пушкин кивнул, чтобы хоть как-то выпростаться из этой неловкой ситуации. Молча проследовал за своим провожатым обратно и где-то посреди огромной квартиры принужден был остановиться. Лакей тактично кашлянув, приоткрыл белую дверь. За нею оказалось обширное помещение, наполненное блеклым дневным светом, какой обычно бывает в столице летними вечерами. Окно здесь было большое, но задернутое белой вышитой шторой так плотно, что меж нею и оконной рамой не оставалось свободного места. Саша чуть отодвинул накрахмаленный краешек. За окном открылся вид на весьма унылый внутренний двор. Определенно, уборная была куда уютнее при задернутых шторах. Большая белая ванная на золоченых «львиных» ножках у стены поражала. Во многих домах такой роскоши не было. Особенно на верхних этажах, куда нужно было таскать воду с улицы. Здесь же оказался не только кран для наполнения, но и отверстие для оттока воды. А над конструкцией отхожего места, снабженного двумя трубами и блестящей ручкой, юноша долго и тяжело размышлял весь оставшийся вечер.
В гостиной пришлось просидеть до темна. И все это время в двери кто-то звонил. Приносили то коробку от модистки, то корзину с огромным букетом. Несколько раз приходили рассыльные с продуктами. В последней коробке принесли крошечного белого щенка с огромным розовым бантом на лохматой шейке. На что лакей неожиданно жестко заявил, что барыня животных и птиц в подарок брать запрещает. Саше предложили чаю с блинами и пирогами. Никто его не выгонял и вопросов не задавал. Прислуга суетилась на кухне и до юного чиновника никому не было дела. А сам он с некоторым волнением загадывал, придет ли Ольга домой ночевать, или прямо в казарму отправиться. Но подумав, чуть успокоился. Ведь варится же для кого-то весь этот обильный ароматный ужин. Судя по тому, сколько снеди он успел разглядеть, готовили здесь человек на пять. Может быть, Великая действительно живет не одна и сейчас начнут возвращаться остальные обитатели квартиры.
Но никто не вернулся. Лакей Миша принес подсвечник, чтобы Саша смог спокойно читать свою новую книгу. Стало ещё уютнее. Юноша даже подумал, что и себе когда-нибудь присмотрит квартиру в этом районе. Шум с улицы почти не был слышен здесь, на «верхнем» этаже, хотя окна главных комнат выходили на Гостиный Двор. Пушкин размышлял о пустой неприятной суете последних дней, постепенно утопая в диванных подушках. Да так разнежился, что не заметил, как задремал. И во сне он отлично осознавал, что спит. Только сам проснуться не мог. Тогда он подумал, что должен позвать кого-то на помощь. С трудом поднялся, и преодолевая густой воздух своего сновидения, отправился на поиски горничной или лакея-азиата. Шел, как будто по морскому дну. Все вокруг казалось ему подернутым серой дымкой. Из этого дыма выплыл бюст в римском вкусе, оказавшийся вдруг живым. Мраморная голова чуть склонилась, правильные черты лица тоже пришли в движение. Недовольно изогнулись брови, надменно поджались пухлые губы. А сам бывший лицеист почему-то испытал неловкость за то, что заставил статую сердиться.
Коридор во сне оказался бесконечным. И дверей в нем было много больше, чем наяву. У одной из них на привязи сидел лакей Миша. Тонкая цепочка ошейника уходила в стену, как дверной звонок. Забыв, что именно этого маленького азиата он должен был просить о помощи, Пушкин толкнул дверь и вошел в полутемную комнату. Все в ней было живым. Стены то сближались, то отстранялись. Развевались на несуществующем ветру тяжелые шторы. А на большой кровати в ворохе белоснежных простыней сплелись в страстных объятиях три тела, два женских и одно мужское. Юноше было неловко наблюдать за этими откровенными ласками, слышать громкие стоны и вздохи, хотя по большому счету кроме перемешанных как попало рук и ног он ничего толком не мог различить. Было что-то неприятное в их ритмичном движении, в том, как они проникают друг в друга, меняются местами, будто перетекая. И страшно от того, что и он мог быть втянут в этот клубок, уничтожен им.
Он поспешно попятился, и все не мог заставить себя повернуться к этой страшной кровати спиною. А когда все же сумел преодолеть сопротивление густого воздуха, понял, что и длинный коридор и лакей, и оживший мраморный бюст остались где-то позади. Куда ни глянь, везде были темные стены. Не было даже двери, из которой он вышел. Несуществующий «верхний» этаж лишился своей единственной обитаемой квартиры. Впору было бежать прочь отсюда, но единственную лестницу загораживал маленький мальчик. Лет пяти, не более. Задорно улыбаясь, он что-то прятал за спиною.
– Ты потерялся? – спросил он по французски.
– Нет. – Саша с трудом мотнул головой. Голос ребенка тоже тяжело проходил через этот вязкий воздух. Застревал где-то по дороге, ломался, – Я сплю и не могу проснуться. Ты можешь мне помочь?
– А что ты дашь мне взамен? – насупился ребенок.
– Я прославлю тебя, – улыбнулся юноша.
Мальчик задумался. Затем кивнул, и улыбнулся. Приветливо и одновременно хитро. Выудил из-за спины огромный дуэльный пистолет, прицелился. Пуля выползла из дула в клубах белого дыма и медленно поплыла по воздуху. Но даже во сне Пушкин испугался её. Он представил, как эта пуля медленно входит в его грудь, разрывает по дороге тонкую кожу, проламывая ребра. И, наконец, со звуком неумелого юношеского поцелуя проникает в сердце. Саша начал пятиться, и даже медленно падать назад, в какую-то черную пустоту у себя за спиною. Пустота была мягкая, уютная и тёплая. И когда Пушкин уже подумал, что невозможно услышать выстрел, которым ты будешь убит, тот раскатился по коридору громовым раскатом. Задрожали стекла в окнах, а сам он почувствовал себя, зарывшимся в диванные подушки.
– Ну и погоды! – услышал он сквозь сон, – тут у кого угодно сплин начнется!
Комментарий к главе "Квартира"
Ольга живет в доме по адресу Невский проспект, 48. А ещё в этом доме с 1836 года будет жить Жорж Дантес. Вот такое вот занятное совпадение.
Сообщение отредактировал Виктория1977: 02:35:04 - 10.09.2019
