Виктория1977

========== Конституция ==========

Просьба Великой вызвала в приемной всеобщее смятение. Тут же началось некое подобие военного совета. Светлана уже привычно жестами созвала к себе нескольких дозорных и принялась с ними перешептываться, поглядывая на Сашу. Материализовался на её столе маленький серебряный поднос, звякнула о блюдце фарфоровая чашка, задымился пузатый чайник. Господин Фролов предложил послать за лекарем, какой-то седой старичок сипло спорил с юным гусаром. Света настаивала на совещании с директоркой. Точку в споре поставил подошедший последним невысокий дозорный в крестьянской рубахе черных штанах и добротных валенках. Он, никого не спросивши, снял с чайника расписную крышечку и щедро плеснул внутрь из принесенной с собою пузатой бутылки. Запахло спиртом. На мужичка глядели укоризненно, качали головами, но напитка почему-то переменять не стали. Светлана молча сунула поднос Пушкину в руки, даже не спрашивая, когда это он в лакеи нанимался.

Ольга сидела в кресле, глядя в окно на медленно кружащиеся в свете луны снежинки. Ещё час назад глаз невозможно было на улице открыть из-за несущихся в лицо комьев мокрого снега. Тучами все небо заволокло. Но теперь вьюга словно бы задремала. Звездное небо одеялом раскинулось над казармой. Комната у волшебницы была большая, но очень уютная. И какая-то стародавняя, иначе не скажешь. Обои в крупных цветах и райских птицах делали комнату похожей на коробку с игрушками. С резной угловатой мебелью московского образца века эдак пятнадцатого. Столом, покрытым бархатной скатертью, и узенькой кроваткой, которую Саша в темноте принял за диван из-за высокой деревянной спинки с такой тонкой резьбой, какая только в сказках бывает. На столе тускло и неожиданно блеснули щипцы для завивки и гребень. Прибирая свои спутанные после сна волосы, Великая потянула носом и усмехнулась. Дунула в воздух, отчего зажглась единственная свеча в большом подсвечнике. Обернулась на юношу.

– Отощал батюшка, - ворчливо буркнула она, игнорируя чашку и выуживая из воздуха стеклянную рюмку на толстой граненой ножке, – подстрижен ты как-то дурно. Поди сюда, хоть причешу тебя по-человечески.

Пальцы у женщины были тонкие и горячие. Колени тоже. У неё был жар. Саша чувствовал даже обжигающее дыхание у себя на затылке, сидя на полу. Мысли смешались. Надо было как-то вывести беседу в сторону оборотней и Белой Карты. Но спросить про такое в лоб не позволял здравый смысл. Притащившись среди ночи к даме, проще начать неловко флиртовать да шутить. Но настроение у Ольги было неподходящее. Разговор все никак не удавалось свернуть в нужные ему стороны. Чтобы не быть совсем уж невежливым, юноша расспросил свою благодетельницу о здоровье, поблагодарил за инициацию. Поведал, хоть и не спрашивали, о беременной Анжелике и её сожалении по ушедшему губернатору Милорадовичу. На этом месте Великая раздраженно фыркнула. Потом речь зашла о житье в большой отцовской квартире. Пришлось рассказывать о бесприданнице-сестрице, экономящей на корке хлеба матери, оторванном от семейства Лёвушке. Скряге отце. Потихоньку женщина смягчилась. Потрепала собеседника по курчавому виску.

– Я почти всю зиму тифом хворал, – вздохнул Пушкин, – где теперь мои кудри? Когда отрастут? Корсет велик стал, и остальное платье. Я все ждал когда ты в гости заглянешь.
– В делах пребывала, – без тени сочувствия промолвила волшебница, – да и не обещала, что навещу. С чего бы? О болезни твоей мне докладывали. Кабы от меня какая польза в излечении была, то пришла бы. А так чего зря извозчика в Коломну гонять?
– И тебе совсем не интересно, как мы живем? – Как-то сами собою слетели с его губ немного обиженные слова, – разве я один Святославу Игоревичу потомок? Ведь и матушка моя Рюриковой крови, и сестрица с братом.
– Поймешь лет через пятьдесят, – заверила Ольга, – это по первой молодости кажется, что каждую субботу с визитами ездить станешь. Что вся семья на тебя до старости глядеть будет, не задав ни единого вопроса. Но чем старше становишься, тем меньше хочется объясняться с женой, отчего с нею вместе не стареешь. Да и дети замечать начинают. Соседи. Друзья. Родственники со всякими просьбами донимать станут. Потому с годами у тебя друзей и родственников будет становиться все меньше. А через триста лет только сослуживцы останутся. И тех порою видеть не хочется. Так то.
– Ну, не знаю, – юноша вновь преклонил голову женщине на колени, - неужто не скучно одной? А так хоть племянник в гости забежит.
– Я и к настоящим-то своим родственным связям давно охладела, – равнодушно объяснила Ольга, опрокинув третью уже по счету рюмку «чая», – в отрочестве ещё. Как батюшка помер, много родни на Москве было. Да только никто за меня не заступился. Я сперва сердилась очень, думала, что отреклись родичи от сиротки опальной. Только потом смекнула, что у всех глаза отведены были. В семье с подселением всегда отводить надобно. Не то заметно станет, что в положенное время не помер. Вместе со всеми горячкой не хвораешь. Что младшие сестры да братья старше тебя становятся. А ты, сокол, на ус мотай. Как выйдет возраст юности, готовься с квартиры съезжать. Или бороду отпусти.
– А можно я сам визит нанесу? – не унимался Саша, – меня в Дневном Дозоре все стороной обходят. Кто ещё мне все расскажет, коли не тётушка? Кто объяснит?
– Нянька тебе нужна, а не тётушка, – рассмеялась волшебница, – говори прямо, чего тебе надобно.
– Оборотни спрашивают, кого в жертву принести, – опасливо начал Пушкин, – все напуганные. Бабы с детьми, вдовы. Дурное это дело народ пугать, недоброе.
– Доброе. Оборотни должны в страхе жить, – Ольга сверкнула глазами, – Что предлагаешь?
– Дуэль, – возбужденно затараторил Саша, – только не магическую, а как раньше. На любом оружии или даже без оного. Я так думаю, хороший противник получше будет, чем девицы беззащитные.
– Так уж и беззащитные! – рассмеялась женщина, на этот раз звонко, по-девичьи, – это они в человечьем обличие бабы да дети. А оборотнями звери огромные. Но коли на дуэль твою хорошего кулачного бойца пришлешь, так и быть. Пущай без магии.

За дверью юношу поджидала сама директорка. Екатерина Романовна, пряча покрасневшие глаза, молча поманила Тёмного в свой кабинет.

– О чем с Великой говорили? – процедила она сквозь зубы.
– Так, вообще, – пожал плечами Саша, – беседовали светски.
– Развеселилась? – тут же просветлела женщина.
– Похоже на то, – скромно улыбнулся юноша.
– Ты, вот что, Пушкин, – директорка присела за стол, и быстро начиркала небольшую записочку не слишком-то ровным почерком, – вот эту бумажку библиотекарю передашь. Ступай же. И с визитами впредь можешь в любое время заходить. Но лучше в дневное.

Свету словно подменили. По крайней мере Тёмного архивариуса она встретила широкой улыбкой. И так же дружелюбно на него поглядывали мужичок в валенках, седой старик и молодой гусар. Одобряюще похлопал по плечу господин Фролов. Ту же волшебную метаморфозу записка проделала и с библиотекарем. Мужчина отвел притомившегося визитера в длинный полутемный коридор между высокими шкафами, усадил за удобный стол вместо конторки, выдал пачку чистый плотных листов. Сам налил чернила и выудил из-за пазухи связку перьев. Пока Саша усердно выписывал нужные ему сведения из старинной летописи, несколько раз встречал имя Святослава Игоревича. Но, хотя события, описываемые в летописи впечатляли, в целом стиль повествования оказался труден для восприятия. Потоп описывался скупо. Видно, со слов немногочисленных спасшихся. Много перечислялось сложных имен павших. Да с отчествами, с родами. От чтения юношу клонило в сон. Он и сам не заметил, как головою поник.

Проснувшись, сперва испугался. Окон в подвале не было. Кто знает, может утро давно. Обыскался его господин Лефорт. Отрекся от пропавшего архивариуса Дневной Дозор. Тут не только повышения не получишь, а последнее жалование отнимут. Анжелика его тогда и на порог не пустит. Старательно оттирая со щеки отпечаток чернильной строчки, Саша тихонько брел к выходу из библиотеки, когда услыхал разговор двух женщин. Остановился, чтобы прислушаться.

– Дружочек мой, Оленька, – голос был подозрительно похож на директорский, только непривычно нежно звучали слова, – ну прости ты меня.
– В прорубь нырнешь, тогда прощу, – ворчала вторая женщина, – и далась тебе эта конституция!
– Ну как же без конституции-то? – оправдывалась Екатерина Романовна, – мы же мировая держава. Империя! Наполеона победили!
– Хочу заметить, что мы это сделали безо всякой конституции, – не унималась Ольга, – других дел а стране нету что ли? Коли тебе заняться нечем, тогда прикажи хорошую дорогу меж Москвою и Петербургом проложить. Из двенадцати месяцев девять проехать невозможно!
– Вот опять ты со своей Москвою, – обиделась её собеседница, – ты лучше скажи, почто ты на Константина ополчилась? Почто его невзлюбила?
– Плох! – вскинулась Великая.
– Он тебе был всем хорошо ещё год назад.
– Кто сноху письмами любовными и угрозами донимал? – огрызнулась Ольга, – он стрелял по своей жене из пистоля!
– Шутил, – нервно рассмеялась директорка.
– А над женой придворного ювелира он тоже пошутил? – со скрипом отодвинулся стул. Легкие шаги и шорох юбки на миг прервали беседу – ну ладно бы просто надругался. Но в компании офицеров!
– Наветы! – оправдывалась Екатерина Романовна, – да какое там надругательство? На госпоже Араужо пробы поставить негде было.
– Моральный облик жертвы меня мало волнует, – отчеканила волшебница, – царевичу забава, а женщина после встречи с ним и его дружками полковыми померла. Хороший человек в принципе не способен на такое зверство! Он недостоин престола!
– На этом престоле кто только не сидел, – возразила женщина, тоже вставая, – Да, его любовный пыл порою переходит все границы. Но Константин Павлович дал Польше конституцию.
– А здесь он дал жене такого леща, что она не знала, как из страны сбежать, – голос удалялся. Ольга покидала библиотеку, не переставая отчитывать собеседницу, – Польша - страна размером с моё подворье. Пущай там сидит! А здесь негож! Недостоин!
– Ну обожди ещё год, – неслось уже из-за дверей, – Александр ещё в силе. Я за год все поправлю…

Постояв ещё для приличия, и чтобы избежать нежелательной встречи, Пушкин рысью промчался мимо пустой конторки. Куда бы ни ушел господин библиотекарь, сделал он это очень вовремя. В приемной тоже никого не было. На столе у подножья лестницы покоилась опустевшая коробка. Все листы с назначениями были розданы. Дозорные вышли в город на службу. Где-то на лестнице яростно спорили две женщины. Саша мог поклясться, что слышал слово «Отставка!» перед тем, как выскочить на морозный ночной воздух.

========== Что упало, то пропало ==========

До утра терпеть сил не было. Так что, распрощавшись с Лефортом и выслушав ещё раз подробные наставления, Пушкин попросту развернулся и опрометью кинулся в сторону замерзшей Невы. Паром на зиму привязывали возле берега. Сейчас под его высоким боком плескалась черная вода в проруби. Кто-то приспособил плот для перевозки пассажиров под зимнюю рыбалку и полоскание белья. По неровному речному льду Пушкин шел с гордо поднятой головой. Был поздний вечер. Фонари еле теплились на невидимых столбах. Словно хворые светлячки, они трепыхались в своих стеклянных ловушках, покачивались на ледяном ветру. Юноша шагал почти в полной темноте, спотыкаясь и оскальзываясь, представляя себя как минимум Орлеанской девой. Пошла же она, его ровесница, пешком в Шеннон. Ни вражеских солдат не опасалась, ни своих. А что, если бы сгинула по пути? Небось, на войне мужчины носа не воротят. Не глядят, приличная перед ними девица, или падшая. Смазливая, или уродливая. Любая сойдет, коли одна на дороге встретиться. Раньше, небось, и суда-то не было. Даже если бы девку в поле убили, кто бы стал её искать? Хотя, чего это Александр Сергеевич себя с бабой сравнивать вздумал? Да он же почти Суворов! Вот, сейчас на берег выберется, подобно генералиссимусу в Альпах, и в атаку! На Ночной Дозор!

Но чем ближе молодой герой подходил к аккуратному крылечку, тем меньше Суворова в нем оставалось. Когда за дверную ручку брался, уже и от Жанны Д'Арк одно название было. А уж когда внутри оказался, то и вовсе нашкодившим ребенком себя почувствовал. Во вражеской казарме царила непривычная тишина. При появлении Тёмного все присутствующие на миг обернулись к нему. Саша подумал было, что его сейчас взашей вытолкают. Уже и бумажку, Лефортом подписанную, из кармана достал. И гордо выпрямился. Не баловства ради он сюда притащился. Служба! Но стоило ему набрать в грудь воздуха, чтобы объявить о цели своего визита, как Света, тоже странно молчаливая, коротко шикнула на него, да ещё палец к губам приложила.

Светлые потихоньку подходили к её столу за своими назначениями. Саша деловито подплыл прямо к началу небольшой очереди и протянул девушке дозволение.

– Хватит тут шелестеть! – рявкнула она сдавленным шепотом, вырывая чуть помятый листок из его озябших пальцев, – чего изволите?!
– Как мне пройти в библиотеку? – чуть понизив голос, зло поинтересовался Пушкин.
– Чего орешь?! – просипел откуда-то сзади дозорный Фролов, – жить надоело?
– Да что у вас тут происходит? – вторя ему, зашипел юноша.
– Ольга спит! – одними губами отозвался Степан Степанович, – отойдем, не будем мешать людЯм трудиться.

Спала Великая весь день. Перед этим знатно поскандалив о чем-то с Дашковой. Екатерина Романовна, как раз в инквизицию собираться изволила. Крики обеих разъяренных женщин было слышно далеко за пределами длинного коридора, ведущего к директорской двери. А теперь одна скандалистка у себя в кабинете заперлась, а вторая спать завалилась. Светлана, вынужденная сидеть всю ночь в приемной, не имела возможности узнать, в чем была причина ссоры. Да к тому же она сдуру оповестила о случившемся Гесера. Девушка наивно полагала, что старик сможет утихомирить свою подругу. А он вместо этого прямо из экипажа, везущего в Ночной Дозор разный полезный для работы скарб, испарился. Передав ментально перед этим, что уже присутствовал при женской драке у себя в гареме и едва ноги унес. Так что в этот конкретный поединок ввязываться не станет. Потому, как две тысячи лет худо-бедно протянул и дальше жить планирует. Желательно со всеми зубами, волосами и обоими глазами. Кстати, Ольга своего ненаглядного с самого Нового года ожидала. Теперь уже и у Светы появился повод внизу отсиживаться. На всякий случай она приказала и всем остальным служащим остерегаться и работать молча. Не ровен час, проснется Великая в дурном настроении, да и располовинит невезучего Светлого собрата «лезвием». Ей теперь все простится, с «Белой картой».

– Так разве Карта эта не на оборотня выдана? – удивился Саша.
– На одну казнь она выдана, – нетерпеливо мотнул головой Фролов, – и хватит здесь вынюхивать. Ступай уже в свою библиотеку.

Лестница, бегущая из приемной наверх, была для Ночного Дозора общей. Вела и в кабинет Екатерины Романовны, и в непонятно, где расположенную комнату Великой. Она же выводила посетителей на черную лестницу, в классы для перевертышей, оружейную. И библиотеку. Между полками, полными книг, бродил маленький седенький человечек, похожий на Тёмного архивариуса Кондрата, как родной брат. В той же ворчливой манере он встретил ночного гостя, сурово проглядел его дозволение и мрачно отворотился. Не для того в Ночном Дозоре библиотекарем поставлен, чтобы всякому Тёмному книги ценные раздавать! Не прекращая бурчать себе под нос, мужчина проковылял куда-то в дальний угол и исчез. Голос его становился все тише. В какой-то момент Пушкину почудилось даже эхо. За это время он узнал о себе много нового и малоприятного. Присутствие молодого человека нарушало богатые планы мужчины на вечер и энергию священного места для чтения. Библиотекарь также был недоволен близостью казармы Дневного Дозора и шумом наверху. Оставалось только поражаться остроте его слуха. До «верха» было три лестничных пролета.

Воротился архивариус так же внезапно, как и пропал. Причем совершенно с другой стороны. В руках он нес обычную книгу. Вполне современного вида. С истрепанным позолоченным обрезом, тесненным названием. Кожаный переплет носил черные сальные следы от постоянного употребления. Просто удивительно, что так сильно захватанную руками книгу поставили в такую даль. Недоверчиво глянув на тонкие Сашины пальцы, библиотекарь отнял протянутый том и сделал шаг назад.

– К директорше сперва сходить изволь, – каркнул он, – почем мне знать, может ты это дозволение за углом начиркал. Отдам книжицу, а с меня опосля спросют.
– Да я могу здесь переписать, никуда не уносить, – безуспешно возражал Саша, – мне три листа всего проверить надобно.
– Тут всем три листа проверить, – нахмурился мужчина, – а куды, милостивый государь, вы в вашем Дневном Дозоре подлинник задевали? Не изволите ли припомнить?

«Можно подумать, в казарме вся библиотека его собственная», - недовольно думал Пушкин, поднимаясь обратно не солоно хлебавши. У кабинета Екатерины Романовны он, подобно господину Константину выпрямился, поправил одежду. И поднял было уже руку, чтобы постучать, да передумал. Не за книгой он пришел сюда. Сама судьба вывела его за руку из казармы и притащила в Ночной Дозор. Она же рассорила двух женщин. Уложила Ольгу почивать, заперла в кабинете Дашкову. Более удачного случая и представить себе было нельзя. Все служащие тихонько ползают по приемной, а наверху никого нет. Как там Франц Яковлевич сказывал, третья дверь от классной комнаты?

Коридор был и знакомый, и незнакомый одновременно. Двери в нем не смотрели друг на друга, а чередовались. Пушкин на миг задумался. Если считать от классной комнаты по одной стороне коридора, как по улице, то третья дверь скрывалась за поворотом. А что, ежели взять за основу шахматный порядок? Тогда комната, где спит Великая, совсем рядом получается. Саша глубоко вздохнул, и, не стучась, ввинтился в ту дверь, что была к нему ближе. И оказался в каком-то складе. Некоторые вещи тут располагались на полках, стояли аккуратно и даже были подписаны. А часть лежала просто так. Посередине на огромном столе, подобном кухонному, возвышалась некая гора, покрытая узорной простыней. В магической полутьме она казалась чем-то сказочным. Игрушечным городом с прохожими и лошадками, который прячут от детей в праздник. Диковинным механизмом, укрытым от пыли и постороннего взора. Влекомый любопытством, юноша приподнял краешек и невольно вздрогнул. Колени ослабли, а дыхание замерло. Из под простыни показалась волосатая пятипалая когтистая лапа.

Да это же не узоры на простыне! Разводы розоватой крови пополам с речной водою. Или чем там трупы утопленников истекают. Прав господин Фролов. Так себе выглядит тело после речной воды. Ничего красивого в их смерти нет. Так и Ольга могла бы сейчас в Дневном Дозоре под простыней оказаться, кабы в дуэли этой проиграла. И за что же ей Белую карту выдали? Ведь все по честному. Вот он труп, месть свою Великая уже исполнила. Надо бы найти её, да уточнить. А что, ежели она действительно на весь мир сердита? Убьет Сашку Пушкина одним щелком. И будут они рядом с этим оборотнем несчастным лежать. Огромен ты брат, а все же потесниться придется. Может и спешить-то не стоит? Да где же эта комната, где Великая спит?

Пятясь, юноша покинул страшную кладовую. Тихонько прикрыл за собой тяжелую створку двери. Словно боясь разбудить спящего вечным сном постояльца. За поворотом коридор уходил в черную бесконечность. Здание внутри имело довольно странную архитектуру. Но почему-то Сашу это сейчас меньше всего насторожило. Он глядел на третью дверь и не мог заставить себя постучать или просто войти. Что-то внутри него ворочалось, рвалось уйти. Бросить своего носителя одного перед этой страшной дверью. Под которой весь пол был вытерт сотнями ног. Стальная ручка, дверной косяк. Везде были следы от прикосновений. Это дома у Великой только посыльные да генералы бывают. Здесь, на службе, к ней ходил каждый, кому нужно было. Вот и Пушкину нужно. Позарез нужно. Потому, как развернись он сейчас, да поди прочь, не видать ему повышения. Может он и не царских кровей, но и в его жилах кровь Святослава течет. Стыдно с таким наследством в архиве сидеть.

За дверью было темно. Пахло какой-то ароматной травой, лекарствами. Тихое дыхание спящей женщины прерывалось сиплым тяжелым кашлем. Как бы ни была Ольга защищена своим рангом, но сейчас ещё в силу не вошла. Пойти в таком состоянии в город она едва ли сможет. Выходит, ещё одна среда в череде опасных столичных дней пропадает. Тёмным раздолье.

–Чего замер, сокол? – охрипшим шепотом поинтересовалась невидимая в темноте женщина.
– Беспокоить не хотел, – Пушкин замер на месте, приготовившись вскочить вон, если потребуется.
– А чего тогда пришел? – недовольное заспанное лицо с отпечатком подушки осветилось магическим светом.
– Дело неотложное, – виновато пожал плечами юноша.
– Всем до меня дело есть, – досадливо поморщилась Ольга, – все норовят моим именем в лавочке расплатиться. Ну, чего тебе?
– Мне книгу одну в вашей библиотеке не дают, – затараторил Пушкин, – говорят, в Дневном Дозоре подлинник потеряли. А его не потеряли, его господин Смертенен почитать взял, да пока что не возвратил.
– И не возвратит, – зло хмыкнула Великая и села на своем растерзанном диване, – Магнус Смертенен никогда книг обратно не приносит.
– А вам отчего известно, что не приносит? – насторожился юноша.
– От того, – усмехнулась волшебница, – что Манечка фон Смертенен, моего отчима крепостной. И книга эта давно уже в Италии на книжной полке стоит. Что упало, то пропало. Не взыщи. И раз уж притащился в такую темень, прикажи чаю подать. Зябко мне.

========== Carte blanche ==========

Во всей казарме царила неприятная суета. Спокойно здесь и раньше не было. Но ни разу за свою недолгую службу Пушкин не видывал тут столько посетителей. Сперва они с Варварой, увлеченные беседою, даже не заметили перемен. Засиделись до самой ночи. Пришедший на службу Кондрат, не любивший вокруг себя лишнего народу, ворчливо поведал, что оборотней набилось в приемной, как сельдей в бочку. У них не было вожака, директора или хоть какого-то старшины. Но каким-то образом все городские новости, касаемые этой породы Иных, разносились в их кругу быстрее, чем среди дозорных. Дневной Дозор гудел, как улей. В коридорах приходилось поджиматься, чтобы протиснуться. А строгая Варвара поминутно останавливалась, чтобы встречные сами потеснились и ей не пришлось бы никого касаться. Среди визитеров к удивлению Саши попадались дамы, девицы и даже какие-то сельского вида бабы. Кто с мужем, кто с детишками, а кто в черных вуалях. Вдовы, наверное. Мамаши детей, уже оторванных от груди, но ещё не подросших, ухитрялись тащить свое пухлощекое чадо на руках, чтобы придать годовалому ребенку вид новорожденного младенца. Во всех лицах читалась паника.

Рыжий дозорный, первый Сашин знакомец в казарме, которого звали Лука, задорно покрикивая, что-то быстро записывал обгрызенным пером, срезанным до самых пальцев. Руки его были уже запачканы чернилами до цветастых манжет, проглядывающих в рукавах форменного синего сюртука. Его осаждал какой-то господин, видом походивший на купца третьей гильдии. В распахнутой шубе, синей атласной рубахе и дорогом черном жилете с карманами. Он занял всю стойку для посетителей своей внушительной фигурой.

– Пиши! Осип Веретенников! – басил «купец», – жана и семеро чад!
– Да ты не суетись, сердешный, – примирительно ворковал Лука, – Я в дозоре тридцать годков отслужил. Всякого повидал. Не станет Великая с детями воевать.
– У ей глаз лисий! – не сдавался Осип, – найдут мене завтра в Фонтанке. Чего моя жана с выводком делать станет? Ты их всех кормить будешь?
– А я вдова! – напирала с другой стороны почтенного вида барыня, за юбку которой держалось сразу две девочки-близняшки, – мне куда прикажете прятаться? Квартира съемная, дверь на честном слове держится. А у меня седьмой ранг. Что я Ольге противопоставлю?
– Укрыть всех в казарме нет никакой возможности, – равнодушно отозвался дозорный, продолжая торопливо записывать, – не волнуйся, бабонька. Расследуют это дело, не бросают. Авось к среде управятся.

Следствие по делу о нападении на Великую волшебницу шло полным ходом. Но, разумеется, во вторник утром стало совершенно очевидно, что оно зашло в тупик, хотя Ольга нашлась ещё два часа назад, до рассвта. Об всем этом Саша и Варвара узнали от аналитика Виленского. Тот, взъерошенный и невыспавшийся, только отмахнулся от неуместных восторгов своего собеседника. Будь Великая мертва, возможных линий вероятности было бы куда меньше, да и выглядели бы они яснее. В классе, где проходило совещание, за приоткрытой дверью Пушкин увидал Митеньку. Мальчик сидел на своем обычном месте у книжного шкафа по привычке поджав ноги под стул. Пустой взгляд его был устремлен куда-то вдаль. Даже не в стену со страшной алой надписью, а прямо в город. Над ним стоял господин Лефорт. Скинувши сюртук, закатавши рукава белоснежной сорочки, он походил скорее на строгого отца, делающего выговор провинившемуся сынку-оболтусу.

– Чего ожидать от Великой? – рявкнул директор.
– Нет таких трав, чтоб узнать чужой нрав, – пробурчал маленьких пророк осипшим голосом.
– Да не пытай ты его, Франц Яковлевич, – утомленный аналитик Остап Чайка потер переносицу, – оборотень был из поляков. Совершенно очевидно, что нужно искать следы какой-то старой обиды.
– До завтрашней ночи мне всю Польшу не перетрясти, – задумчиво возразил директор, – и расспросить некого, как назло.
– Глаз бирюза, а душа сажа, – просипел со своего стула пророк Митя.
– Парень дело балакает, – согласно кивнул Виленский, – надо Басманову кланяться. Кто ещё, кроме отчима, может саму Ольгу с выбранного пути свернуть?
– Да знаю я, – нервно отмахнулся Франц, даже не обернувшись в его сторону, – только Фёдор Алексеевич с его зелеными глазами бесплатно даже в нужник не ходит. Да и времени нет. Великую надо остановить быстро. Кого бы ей под ноги бросить?
– Помнится, оборотень Силантьев кичился тем, что из Битвы не побежит, – голос Варвары заставил всех присутствующих обернуться.
–А что случилось-то? – Саша сам от себя не ожидал подобной наглости. Его на совещание аналитиков никто не приглашал. И если Варвара была в классе полноправной хозяйкой, то для себя юноша никаких оправданий не находил. Но подумалось ему вдруг, что так же вот когда-то и Жанна Д'Арк перед опытными воинами стояла. И не смущалась, не стыдилась ничего. А кабы смолчать умела, так и не прославилась бы вовек.
–Тому виднее, у кого нос длиннее, – раздалось от книжного шкафа.
– Нос, – задумчиво отозвался господин Лефорт, сверля архивариуса глазами, – и правда, длинноват. А что, Пушкин, Ольга великая тебе, кажется, теткой доводится?
– Семья с подселением, – заученно буркнул Саша, краснея и вступая в класс. Он, хотя и любил быть в центре внимания, сейчас смутился, – но я готов помочь в любом деле. Я умный.

Где-то за директорской спиной прыснул Чайка и тут же замолк. Лефорт тяжело вздохнул, как человек, уже исчерпавший все силы, и присел на край стола Варвары. Рассказ его был краток. Нападение на Ольгу произошло в понедельник ночью. На глазах нескольких дозорных обеих казарм из толпы гуляющих по Невскому льду вдруг выскочил никому неизвестный оборотень. Вмиг перекинувшись, не смущаясь присутствующих людей, он бросился на Великую. Та, разумеется, без боя не сдалась. В следствие чего оба они были силой ответного удара отброшены на тонкий лед подле торгового павильона с рыбой. Лед был тонок, оборотень тяжел. Ольга упряма. Поскольку по случаю Сретения нежелательных свидетелей вокруг было полно, она предпочла не держаться за обламывающийся край проруби и не подвергать риску обывателей, а уйти со своим противником на дно. А дозорные были слишком заняты отведением нежелательных взоров, чтобы сразу кинуться на помощь. Так что до самого сегодняшнего вечера почитали обоих противников мертвыми. Но кабы беда была только в смерти никому неизвестного оборотня, Лефорт называл бы этот день если не счастливым, то обычным. Но тут дело приняло неприятный оборот.

Дашкова обратилась в Инквизицию с жалобой на убийство Ольги. Лефорт потерял почти весь день за оправданиями. Кабы он желал убить дозорную, то не в центре же города в праздничную ночь! Но упрямая баба стояла на своем. И ведь знала, курва, что трупа в воде не было! Семен ещё ночью нырять принялся. Выловили и оборотня, и дамскую шубу, которую он лапами сжимал. А уже под утро на другом берегу в землянке у какого-то нищего, почти у моря, нашлась и Великая. Замерзшая, простуженная и раненая, но живая. Вот тут и развернулась главная баталия. Ссориться с Великой у Инквизиции духу не хватило. Но не развязывать же войну между Дозорами. Порешили на том, что в среду, то есть завтра ночью, Ольга получает «белую карту». Может делать с оборотнями все, что пожелает. Разумеется, если расследование к тому времени будет завершено, то накажут виновных по закону. А нет, так и суда нет. Пущай Великая сама свою виру с Дневного Дозора получит.

– Это несправедливо! – возмутился Саша, – бабы-то с детьми чем виноваты?
– Оборотней никому не жаль, – уверенно заявил директор, – они легко плодятся. В этом городе нет ни одного низшего, ни разу не попавшегося Ночному Дозору. И каждого я лично от наказания уводил. Теперь вот сидят, трясутся. Вспоминают, кто Ольге более всех задолжал. Уже думали, жребий тянуть, чтобы самого невезучего ей подсунуть. А может уже и подсунули, только мне не докладывали. Этим сейчас Кей занимается.
– И как подсовывать будут? – растерян поинтересовался Пушкин, – свяжут и в казарму приведут? Мне кажется, Ольге нужно что-то другое. Кабы она лёгкой победы искала, то меня бы уж на свете не было.
– Кто же разберет, что ей нужно? – пожал плечами Виленский.
– Спросить же можно, – наивно улыбнулся Саша, – спрос бесплатный. Дозвольте я схожу! Меня у Светлых в казарме за дурачка держат. Авось живым ворочусь.
– У вас, россиян, на этом мифическом «авосе» вся жизнь держится, – недобро усмехнулся директор, –что ты ей предложить хочешь?.
– Дуэль, – тут же нашелся юноша, – пусть не Силантьев, а любой желающий из Тёмных. Мне кажется, Ольга поединка ищет. А коли нет, так сама пускай условия назовет. Все лучше, чем молча слабосильного мужичка в подворотне придушить.
– Великая своих противников по Сумраку размазывает, – покачала головой Варвара, – не чаю большого числа соискателей.
– Но мы ведь точно не знаем, что ей нужно, – запротестовал Пушкин, – а покуда суд да дело, уж и отчим её откликнется. До которого часу действует эта «Белая карта»?
– Бессрочно, коли в эту среду не пригодится, – тяжело вздохнул Виленский, – так что не надейся уболтать Ольгу до утра, подобно Шахерезаде.

И пока оставшиеся в классе аналитики шумно рассуждали о том, отчего Светлые Гесера с дороги не разворачивают, директор уже тащил Сашу по коридору в сторону архива. Многочисленные просители остались за спиной. Захлопнувши за собою двери, и коротко кивнув Кондрату, Франц недоверчиво уставился на Пушкина.

– Если передумал, лучше сейчас откажись, – потребовал он, – тебя и у нас в казарме за разумного никто не держит. Смеяться пуще обычного не станут. Что ты Ольге скажешь? Да и как ты до неё доберешься? Она ведь не дома нынче. Её прямо из той убогой землянки в казарму повезли, к лекарю. Сейчас с неё Семен с Дашковой глаз не спускают.
– А вы мне посулили пропуск в обе казармы, – беззаботно улыбнулся Саша, – для дел архивных. У меня и повод имеется. Книгу я вашу закончил, конечно. Но могу пару листов для исправления изъять. Есть в Ночном Дозоре архив?
– Как не быть? – оживился господин Лефорт, – повод неплох. У меня как раз недавно одно старинное издание почитать забрали, да пока что не возвратили. А в Ночном Дозоре копия лежит. Вот!

И он сунул юноше под нос раскрытый каталог. Исписанные ровным почерком старого Кондрата страницы содержали все сведения об имеющихся книгах. Против нужного Саше издания значилось, что том был передан на временное хранение господину М. Смертенену. Юноша прочел название несколько раз, чтобы по случайности не сбиться.

– Завтра с утра пойдешь, – наставлял его директор, – кто по архивам ночью шастает? Кабинет, который Ольга занимает, во втором этаже помещается. Недалеко от классной комнаты. Третья дверь. Ежели Кей к тому времени освободится, то и проводит. А коли нет, сам справляйся, как умеешь. Только помни, что соврать Великой у тебя не получится. И в случае чего мы всем Дозором от тебя отречемся ещё до первых петухов. Все понял?

Пушкин кивнул.

========== Генерал ==========

Ночь выдалась мерзкая. Промозглая. Тоскливая. Замедляющая всех вокруг юного поэта. Едва тащился паром, как будто не плыл по воде, а в трясине тонул. Люди удручающе медленно выбирались с его неустойчивой палубы на сушу. Во тьме, как два уродливых исполина, возвышались ростральные колонны. Чуть заметные фонарики-светлячки указывали путь через мост, оказавшийся неожиданно шатким. Или Саше так от нервов почудилось. Несся он сейчас над черной Невской водою и ног под собой не чувствовал. В горле жаром полыхало, в виски молоточки стучали. Сердце колотилось, руки дрожали. Где-то там, на другом берегу скрывался проглоченный ночной тьмою доходный дом, где на третьем этаже в хорошей квартире обитает мать его будущего ребенка. Палач его будущего ребенка. Юноша не знал ещё, что он скажет Анжелике, как будет делать предложение. Да и стоит ли его вообще делать, тоже не думал пока что. Остановить! Что угодно пообещать, откупить, удержать.

Последний мостовой фонарь пронесся тусклым пятном над головою. Захлюпала под ногами набережная, заскользили сапоги по выпяченным камням мостовой. И каждый Пушкину врагом казался. Всякий норовил удержать его на месте, не дать разбежаться в полную силу. От ужаса он готов был стучать во все двери, призывать в свидетели незнакомых людей. Пусть поторопятся, пусть тоже бегут вместе с ним. Впереди него. Анжелику нужно остановить! Она не смеет отнимать у него младенца. Это ЕГО ребенок! На полпути он, было замешкался, осознав на миг, что действительно может стать отцом в девятнадцать лет. А может статься и мужем. Как он будет кормить семью? Как станет воспитывать сына? Почему-то Саше казалось, что первыми всегда должны рождаться сыновья. А иначе как же?

Безконенчы были Зимний сад и Зимний дворец. Никак не желал поворачивать в сторону Конюшенной улицы надменный Невский проспект. И кто же понастроил здесь этих длиннющих дорог?! Неужели царю Петру були нужны все эти доходные дома, першпективы и набережные? Он, говорят, был человек простой. Обошелся бы и одной дорогой, упирающейся в дом Анжелики. А ещё про царя говорили, что он был большим охотником до женских прелестей. Определенно, самодержец был обязан поселить госпожу Дембинскую у себя в доме. Да и сама она хороша. Надо же додуматься так далеко квартиру нанимать! Нет бы поселиться как все нормальные люди, на Васильевском острове.

– Ночной Дозор! – окликнул его чей-то сиплый простуженный голос.

Пушкин наскоро соорудил пальцами неумелый знак «лезвия» и бросил наугад. А после на всякий случай скорости прибавил. Какой сейчас может быть дозор? Дело вселенской важности, а тут какой-то охрипший дурак на пути!

– Барин! – несся с другой стороны густой хриплый бас, – извозчика не желаешь ли?
– Пошел к черту! – выдохнул юноша. И тут же спохватившись, ринулся на голос. Извозчик! Действительно! Как же он раньше-то не подумал?! Пушкин был так зол и раздосадован, что совершенно позабыл о существовании извозчиков. В детстве он часто слышал о том, что знатные люди своими ногами мостовые не топчут. Но пока в лицее учился, всего несколько раз на пролетке катался. И все веселье от тех поездок через своих приятелей видел, а вовсе не в скорости передвижения. После же так близко от службы поселился, что привычки нанимать экипаж ещё не успел сделать. Даже сейчас он проносился мимо недовольных, кутающихся в промокшие тулупы извозчиков, не понимая, зачем они тут. Почто занимают его своим затрапезным видом? Этот выкрик из Ночного Дозора словно вернул его в реальность. Туда, где есть способ быстро ехать в удобной пролетке, а не тащиться пешком.

Ветер метал в лицо водяные струи, норовил сдуть пассажира с жесткого сиденья. Поднятый верх экипажа ни капли не спасал, а только мешал разглядеть дорогу. Далеко ли ещё? Успеет ли? Что, если этот глупый грубый мужик в клочковатой бороде и мокром арапнике везет его в другую сторону? Или задумал собрать с молодого пассажира побольше, и наворачивает сейчас круги меж домами, пользуясь отвратительной ночной погодой? Чудились ему за каретой какие-то скрипы, крики и даже шаги рядом. Верно былась об деревянный задник мокрая веревка или ещё что. Но вот, наконец, в полумраке улицы показался фонарь и знакомая дверь. Лошадь встала, как вкопанная. Расплатившись и едва глянув на своего возницу, Саша ринулся в парадный подъезд.

Анжелика встретила его удивлением. Хотя и не рассердилась. Была она как-то особенно хороша. Пушкин от её вида сперва растерялся. Загляделся на черные локоны да лебединую шею. Девушка благоухала ароматной водой, лениво куталась в яркий арабский халат, которого у неё ещё недавно не было. С кухни тянуло призывно кофием. Дембинская дома не готовила, берегла квартиру от густого смрада жаренного лука и вареной капусты. Но вот кофе и какие-то ароматные булки у неё водились. Сунув по-матерински одну Саше в руки и усадив его силой а кокетливую розовую атласную подставку для ног, суккуб отошла и прислонилась к запертой двери, ведущей в спальню.

– Я все знаю! – выпалил Пушкин, – будь моей женой!
– Ишь, чего удумал? – прыснула девушка, – ты же сам дитя ещё! Тебе на ноги встать надобно сперва. А до мужа ещё расти и расти.
– Все одно ребенка убить не дам! – огрызнулся Саша, – я право имею, раз он мой.
– Ты хоть знаешь, – сурово поинтересовалась Анжелика, – где в настоящий момент находится и как выглядит плод? И с чего ты вздумал моим телом распоряжаться? Тебе заботы на минуту, а мне потом с младенцем мыкаться.
– Я позабочусь! – заверил юноша.
– О себе позаботься сперва, – надменно скривилась девушка.
– У меня деньги есть, – не сдавался Саша, – я могу.
– Эту квартиру четыре мужика оплачивают, – тяжело вздохнула суккуб, – а ещё трое меня кормят и поят. И каждому ночь своя отведена. Тебя мне присутулить некуда. И ребенка твоего тоже.

Пушкин не успел ничего возразить, хотя дорогой все хорошо обдумал. В дверь постучал и тут же вошел высокий широкий в кости, грузный мужчина. В дорогой шинели и генеральском мундире под нею. Пригнул голову, полоснув пером по свисающей шторе, прикрывавшей смотровое окно входной двери. Поглядел с улыбкой на Анжелику. Перевел недовольный удивленный взгляд на юного архивариуса. Недоуменно поднял бровь.

– Посыльный, – пожала плечом девушка, – вино доставил. Ступайте же, милейший.

Проходя мимо ночного визитера он заметил, что роста тот среднего. Это снизу, с табуретки генерал внушительным казался. И лицо его знакомым было, только имя никак на ум не шло. Мужчина и юноша встретились взглядами, и Саша настолько отчетливо увидел, что генерал смотрит сквозь него, что у него что-то внутри полыхнуло. Он так ясно ощутил желание прославиться. Стать кем-то настолько значительным, чтобы увидев его в прихожей такой же вот «Анжелики» встречный генерал или министр вежливо отступил бы в коридор. Чтобы быстренько спуститься по лестнице и уехать к себе домой. Но пока он об этом мечтал, за ним уж и двери заперли. Но хотя Пушкина буквально вытолкали взашей, он решительно не желал уходить, оставляя дело свое нерешенным. Семь человек содержат Анжелику, покуда она доступна. А как окажется брюхатая при муже, так и его скромного жалования хватит. Решившись, он выудил из-за пазухи стеклянный пузырек и вновь забарабанил в дверь.

– Чего тебе ещё? – недовольно буркнула девушка, высунувши в узкую щелку свое зарумянившееся личико.
– Это тебе Лиза из казармы передала, – Саша решительно сунул ей под нос склянку, – ты этим хотела моего ребенка убить? Этим?!
– Что там? – донеслось издали, из недр квартиры, недовольное мужское ворчание.
– Ничего, Михаил Андреевич, – мурлыкнула Анжелика, оттесняя юношу в коридор.
– Так не бывать этому! – почему-то шепотом рявкнул он. Решительно скрутил пробку, отбрасывая розовую ленточку, и одним глотком осушил содержимое пузырька меньше, чем за минуту.
– Ой дурак! – вздохнула девушка и хлопнула дверью уже окончательно.

Набережная из парадного подъезда казалась непроницаемой черной стеной. В дверь с неприятным свистом врывался ветер с реки. Саша заранее поежившись, укутался в тяжелую мокрую шинель и шагнул на улицу. Одни из окон дома приветливо светились, там сновали какие-то люди. В других окнах угадывались скромные одинокие канделябры. Здесь уже собирались спать. А кто-то уже спал, их окна были черны. И сам Пушкин, утомленный своим ночным приключением, оглядывался и щурился, силясь разглядеть во тьме извозчика с его фонарем. Нестерпимо хотелось воротиться. Указать заносчивому генералу на дверь, поужинать и улечься спать. Уж больно голова гудела от переживаний. Гляди-ка ты, выискался, Михаил Андреевич! Да будь он хоть трижды генерал, хоть сам губернатор, только ребенок у Анжелики в животе не его!

И будто бы загадочный Михаил Андреевич услыхал сквозь свист ветра с набережной эти его дерзкие мысли. И со всей силы врезал уходящему юноше по шее. По крайней мере Саша этот удар так воспринял. И когда упал на жесткие грязные камни, именно его ожидал увидеть. Но над ним склонился незнакомый молодой мужчина с завитыми усами и мокрым чубом, торчащим из-под фуражки. Знак отличия с неё был сорван, и в каком полку служил её обладатель, сложно было судить. За его спиной стояло ещё двое молодых мужчин. Лица их в темноте невозможно было различить.

– Ночной Дозор! – громко повторил он, хватая Пушкина за руку и резко подтягивая вверх, помогая подняться, – изволь объясниться!
– С кем имею честь? – вяло поинтересовался юноша.
– Корнет Никитин, – коротко поклонился соперник, – изволь пройти для объяснений в казарму.
– А что, как не пойду? – надулся Саша, – Вы трое на меня напали и ещё смеете требовать каких-то объяснений? Ваше счастье, что мне нынче недосуг. Желаете беседовать, так извольте до утра обождать. А как стреляться надумаете так присылайте секундантов.
– Добром не пойдешь? – уточнил корнет.
– К черту идите! – рассвирепел бывший лицеист, вырываясь.

Кабы не внезапно наступившая дурнота, эти трое нипочем бы не доставили Пушкина в Ночной Дозор. Но внезапно ночная темень перед его взором просветлела, в ушах зазвучал шум прибоя, а голова сделалась тяжелой, словно налитая свинцом. Ноги тоже потяжелели, и не желали более нести своего обладателя прочь от напавших на него дозорных. Саша лишь один шаг в сторону успел сделать и тут же повалился на стену. Он непременно упал бы, кабы не Никитин. Тот и в экипаже вынужден был его всю дорогу придерживать. Время от времени юноша поднимал глаза на двух молчаливых попутчиков, сидящих на облучке подле кучера лицом к пассажирам, но голова его к тому времени так уже болела, что лица спутников казались ему плоскими картинками.

В приемную его уже нести пришлось. Юноша пытался отстраниться, но Никитин оказался намного сильнее, чем можно было ожидать от человека такого роста. Дотащив своего упирающегося пленника до стола, где восседала королева приемной в лице волшебницы Светланы, корнет плюхнул свою ношу на ближайший стул и утирая пот со лба потребовал бумагу и перо.

– Снова Пушкин? – ворчливо осведомилась девушка.
– Ага! – Никитин торжествующе поднял палец к потолку, – так и запишем, инкуб Пушкин. Совершил нападение на дозорного Игнатенкова и место преступления покинул.
– Как? – недоверчиво протянула Света.
– Бегом, – проворчал Никитин, старательно выводя закорючки на тонком листе.
– На вас напал инкуб седьмого ранга? – угрожающе переспросила она, нервно постукивая пальцами по столу.
– Сам поражен! – лучезарно улыбнулся корнет, ставя вместо точки жирную кляксу, – куда его теперь? В холодную?
– Чего шумим, а не деремся? – бодро поинтересовался какой-то коренастый мужичок, одетый в поношенный сюртук и выцветшую розовую рубаху в огромных синих цветах. Подошел он так тихо, что не был ранее замечен. Саша с трудом поднял на него взгляд и почувствовал неприятную резь в глазах.
– Вот, Семен Палыч, – обернулся к нему корнет, – с самого моста за ним шел. Раз окликнул, два. А он будто и не слышит. Потом у самого дворца его Игнатенков позвал. Пушкин этот давай лезвиями разбрасываться. Кабы посильнее был, то пожалуй, навредил бы. Мы за ним, а он от нас. Кабы не Вятский со своим приятелем извозчиком, не догнали бы, ей богу. Он за пазухой что-то нес. Но по дороге я обыск делал, ничего не нашел.
– И чего вы втроем столпились, как в полковом борделе? – как-то угрожающе спокойно усмехнулся Семен, – Посты свои побросали, олухи. Ольги в городе нету, дворец охранять некому. Вы трое тут, а мост без присмотру!
– Да я ж… – покраснел и пустился в объяснения корнет.
– Ты, Никитин, неловкий какой-то, – проворчал дозорный, – вроде и на войне был, и в дело я тебя брал. А такой дури от тебя не видел. Коли некая персона седьмого ранга бежит ночью через мост и тащит что-то за пазухой, пущай себе бежит.
– Но как же? – вступился ранее молчавший Игнатенков, показывая собравшимся не слишком чистый платок с еле заметным кровавым следом.
– А я говорю, пущай бежит, – назидательно перебил его Семен, – гонца седьмого ранга вперед пускают тогда, когда дорогу расчистить хотят. Оно как вослед мальчишке малахольному припустились! Покуда вы нашего инкуба всей толпой догоняли, кто-то поумнее вас по пустому Невскому мог во дворец ведро артефактов приволочь. О!

Все молча слушали его. Семен подошел к Саше, наклонился. Провел рукою по его влажному лбу. Пушкин дернулся. Рука у дозорного была ледяная.

– Да у него жар! – сочувственно протянул дозорный, – глянь-ка, Светка, лекарь не ушел ещё?

========== На новом месте ==========

Ночной Дозор. Наши дни.

-Ты чего задумался, Антоша? – шеф легонько пихнул Городецкого ополовиненным бокалом.
-Да так, - неловко улыбнулся тот, - я, вот, Светку давно знаю. Да и Семена. Но если бы кто-то из них попросил подарок, от которого точно не откажется, я бы не знал, что делать. Света, ну, вы в курсе, сделает вид, что восторгается любой ерундой. Надюху, вот, на мякине не проведешь. Она за месяц намекать начинает. И не так, чтобы сильно секретничает. А прямым текстом говорит. Мы-то с ней всю её жизнь знакомы. Ну а Семена сам черт не разберет, что ему надо. То меду, то алкоголя какого-то экзотического, о котором я первый раз слышу. А сам-то дарит коллекционное!
-Зришь в корень! – довольно покраснел Борис Игнатьевич, - знакомым так же трудно угодить, как и людям совершенно неизвестным. И заметь, сделать Басманову предложение, от которого он не сможет отказаться, не было моей единственной задачей на тот момент.

Вырваться в Санкт-Петербург ему удалось лишь много лет спустя, в царствование Елизаветы Петровны. Столица сияла огнями театров. Ночные заведения радовали чистотой и богатством выбора как девиц, так и всевозможных вин. По количеству виденных Гесером за время недолгого визита фейерверков можно было сделать вывод, что в Россия бесконечно побеждает в какой-то войне. Или рождается очередной наследник в царевом семействе. Праздники сменяли один другой. Да. Веселая царица была Елизавета.

Сама императрица была женщиной простою. Насколько проста может быть правительница огромной богатой державы. Держалась вольно. Могла во время прогулки выйти из кареты, и зайти в любую церковь помолиться. Запросто навещала модные магазины, сама могла сделать покупки на базаре. Ценила простых, далеко не знатных, людей. При том, что сама императрица была в науках мало сведуща, ученых она растила своих, стремясь всеми силами вытеснить иностранцев хотя бы из Академии Наук. Сама много молившаяся, Елизавета предприняла единственное, что было в её силах. Занимать государственные должности могли только люди православного вероисповедания. Это коснулось всех, включая Дозоры. Гесеру тоже пришлось креститься.

Заморских гостей в городе было много. Купцов, ремесленников, ученых и военных. Морской порт, обилием языков и одежд более похожий на маскерад, встретил Гесера приветливо. Утреннее солнце ещё не слепило глаза, но уже пригревало. Море приятно шумело. Ветер приносил запах соседнего рыбного рынка, специй, ароматной воды, навоза, мокрого дерева. Дозоры отправляли своих студентов в дальний путь. С ними отбывала и графиня Головина. Провожать Ольгу Гесер даже и не думал. Привычно пришел рядом постоять. И без него было, кому боярыню на корабль посадить. Басманов, да и сама девушка, казалось, проникли за пелену отводящей внимание сферы, и только. Степняк не удостоился даже легкого кивка головы. Дождался, пока немногочисленное столичное посольство взойдет на борт, выискал в толпе сопровождающих Семена, окликнул.

-Вот, - дозорный кивнул в сторону отдаляющегося голландского судна, - Ольга Андреевна своего мужика учиться повезла. Надо это дело отметить. Пошли!

Семен жил на отшибе. Строить подобные дома в центре было запрещено ещё при Петре Алексеевиче. Деревянный, стоявший на высоких сваях, пятистенок совершенно не вписывался в этот скроенный по европейскому образцу город. Конечно, дозорный мог с легкостью скрыть свой странный дом от любого непрошеного взгляда. Но центр города каждый год заливало весенним паводком. Не говоря уже о море. Здесь «топило» в каждый большой шторм. К тому же Семен не любил столичного столпотворения. А народу здесь было куда больше, чем в Москве. По всему городу продолжалось строительство. Только эти окраины были от ночного стука молотков и скрежета лесопилок избавлены.

Разлива реки дозорный не опасался, но лодка у дома была призвана. На всякий случай. Лежала она, правда, на траве. И в ней уже был навален кое-какой хозяйственный скарб. Двор был малость неухоженным. Возле аккуратной поленницы были разбросаны только что наколотые дровишки. Баня, тоже поднятая на сваи, была не топлена. Посаженная с осени смородина стояла с голыми ветками. На чахлой яблоньке с одной стороны желтело два одиноких плода. Только черника разрослась и обильно плодоносила в этой непригодной болотистой почве. Тут же примостился небольшой улей. Хотя чем тут жили пчелы, было непонятно. Колодец был тщательно обсыпал камушками, и накрыт тяжелой крышкой. Несмотря на магию, вода в доме все же отдавала тиной.

Медовуха стала редким гостем на столах даже и в Москве. А уж тут, в столице, сам Бог велел. Водки да вин заморских везде было в избытке. Сбитнем же баловались только люди старшего поколения. К тому времени Гесер уже хорошо различал алкоголь на вкус, и мог даже отличить южные вина от северных, а итальянские от французских. Домашняя медовуха старику понравилась. Самогон у хозяина тоже был отменный, со вкусом болотного торфа, какой в изобилии привозили из Ирландии. Семен очень осмотрительно наливал понемногу, а в нужный момент и вовсе бутылки со стола исчезли.

Разговорились. Графиня Головина тоже отправилась учиться. Решение это зрело в Дозоре много лет, но собрались только сейчас. Свитки привезенные из-под нынешнего Екатеринбурга, были всем хороши. Но, как оказалось, мало науку самому знать. Надобно ещё уметь эти знания до учеников довести. Да и прочие педагогические премудрости постичь бы не мешало. В Брюгге, при Дозорах, давно уже школа была. Единсвтенная в Европе. Туда Головину и отправили. Власу, инкубу, жившему при графне на содержании, тоже давно пора было инженерное дело осваивать. Да вот токмо сейчас нашли учителя, который немого на свой курс принял. Голландия всяких студентов видала. Лучше немой московит, нежели пьющий, али барчук заносчивый.

Семену тоже казалось странным, что за столько лет Гесеру не удалось со своей зазнобой сблизиться. Ольга обзаводилась новыми амурными связями молниеносно. Действительно, подойти к её постели близко не мог только Гесер. Семен видел в этом дурной знак. Ежели рядом с графиней старику смерть в подвале грозит, может, и правда, лучше той встречи избегнуть? Тем более, то характер у Головиной сложный, неуживчивый. Долго её терпеть смог только Басманов. Степняк видел в своем затянувшемся невезении признаки проклятия. Нити вероятности, которыми он упорно свою ученице обвевал, норовили сами распутаться, рвались в неподходящий момент, исчезали. Сам он тоже за прошедшие годы справки навел. Все знакомые Ольги, как сговорившись, отзывались о ней с осторожностью, никто особо её характер не нахваливал. А Старицкая выразила общее мнение красноречивым эпитетом: «женщина-война». Ничего хорошего для Великой Волшебницы в такой репутации не было.

Что подарить Ольге, Семен ещё в общих чертах представить мог. Но вот с подношением для Басманова затруднялся. Что дарить тому, у кого на посылках вся страна? Тут надобно было к высшему разуму обращаться. Досидевши до самой ночи мужчины приняли решение идти на поклон в Ночной Дозор. По мнению Семена, Гесер уже достиг той стадии алкогольного просветления, которая позволяла беседовать с директором без затруднений. Выносить Ханумана, носившего по пачпотру имя Михаила Васильевича, на трезвую голову мог только его заместитель. Обитали оба на службе почти безвылазно. Директор был большой охотник до магических экспериментов. На исследование Сумрака и создание амулетов были брошены значительные силы и средства.

Тот, кого история людей запомнила, как Михайло Васильевича Ломоносова, родился незадолго до Битвы. Единственный сын охотника, мальчик получил при рождении имя Волк. Но пользы ему от этого было чуть. Тонкий, тихий и задумчивый, он никак не оправдывал возложенных на него надежд. Ни отец, ни мать не чаяли увидеть сына победителем в поединке или удачливым охотником. Единственное, в чем Волк был хорош, и даже слишком, так это покорение девичьих сердец. Правда, сам юноша о любви не грезил. Только с ужасом поглядывал с берега моря куда-то вдаль. И любому, кто его об этом вопрошал, говорил: «Волна!».

Жили они с родителями в мирном, и тогда ещё довольно теплом, северном краю. Было ему шестнадцать годков, когда во сне привиделся юному Волку человек с до синевы белой кожей, тремя глазами, один из которых был прямо на лбу, и четырьмя руками. Волк на него не подивился. Видал всяких людей. И с песьими головами, и с бычьими. И тех, кому он был по пояс ростом. И даже со змеиным хвостом вместо ног, правда, мертвых уже. Его больше смутило, что явившийся к нему во сне мужчина был совершенно нагой. Сам же ночной гость этого будто бы и не замечал. Поманил юношу к себе одной из четырех рук, и тихо сказал: «Приди!» Ну, Волк и пришел.

Призыв Учителя спас ему жизнь. Не увидел Волк, как огромной волной, несущей куски льда, выдранные с корнем деревья, да трупы людей и животных, сносит его родное стойбище. Как гибнут в ледяной воде отец с матерью. Может быть от этого отношение к Битве у Ханумана было философски-отстраненное. Гесер был с ним знаком, ещё во время своей недолгой службы в Индии. Но близко не сошлись. И сейчас он отчетливо понял, отчего. Имевший в сумраке устрашающий вид синего демона с шестью руками и третьим глазом, встретил визитеров из бывшей столицы абсолютно обнаженным.

========== Трус ==========

Визитеры отвлекли Светлейшего от затейливой гимнастики, коей он уделял больше времени, чем общению со своими подчиненными. Судя по литым мышцам, мягкой походке и превосходной осанке, не безосновательно. Семен наготе директора не удивился. Ханмуан не видел необходимости прикрывать свое божественное тело одеждой, если на то не было особых причин. Правда пока что таковой являлась только зимняя стужа. Службу он воспринимал, как второй дом. На работе он был, словно бы на отдыхе. В драгоценные часы своего отдохновения он в гости никого не звал. Одетым всегда его видели только инквизиторы да матушка-государыня. Остальные визитеры давно уже вызубрили личное расписание директора, и от занятий йогой его не отвлекали.

Другой милой странностью директора была манера набрасывать «паранджу». Причин для колдовства у него, казалось, не было. Высокий и стройный, с пепельно-белыми длинными волосами этот голубоглазый атлет не имел причин казаться ещё краше. Но Михаил Васильевич напротив, хотел казаться безобразнее. Преображался он строго в полнеющего лысого и краснолицего мужчину с грубыми чертами лица. Специально для «парадных» выходов у него был припасен поношенный бархатный камзол. Хвастать своим богатством Светлейший тоже считал неприемлемым.

Достигший просветления, Хануман строго требовал от окружающих умеренности в еде и питие, а так же интимной воздержанности. Сам он планировал после смерти выйти из круга Сансары, и более в этот грязный мир носа не показывать. А покуда воспитывал одинаково строго светлых и темных. От него регулярно доставалось даже Лефорту. Последний, скрипя зубами, работал со своим врагом в одной комнате, не принадлежавшей официально ни одному из Дозоров. Все остальное здание занимала Академия Наук. Трудиться на ниве магического просвещения на равных с Хануманом Францу не позволяло отсутствие хоть каких-то способностей в этой области. О чем он регулярно слышал от своего светлого компаньона. Светлейший не имел привычки сдерживать эмоции.

-Вы проделали весь этот путь из-за такой безделицы? – меланхолично поинтересовался директор, набрасывая на плечи какую-то шелковую хламиду, - другой раз письмом извещайте. Мелочи да пустяки эти меня токмо от дела отвлекают. Басманов берет взятки артефактами да амулетами.
-Отчего же сразу взятки, - покраснел Гесер.
-Какой омерзительный акцент, - Хануман оставил возражение незамеченным, - впрочем, насколько я помню, с санскритом у тебя тоже не сложилось. Языки-то схожие. От одного корня пошли. Повезло, что здесь все к этому делу привычны. Лефорт до сей поры не выучился. Да и половина профессоров наших и вовсе по-русски не понимает и не говорит. Преподавать, тем не менее, берутся.

Гесер глянул на Семена. Определенно, тот уже постиг дзен, ибо спокойно слушал директора, не перебивал.

-Коли ты на мое место нацелилился, - продолжал Светлейший, гневно сверкая третьим глазом, - так это потерпеть придется. Я без боя не уйду, да и помирать не собираюсь. Пока.
-В мыслях не было, - буркнул степняк, - к Ольге Андреевне посвататься хочу.
-Замахнулся, батюшка, - Хануман одарил собеседника пренебрежительным взглядом.
-Не красив? – уточнил Гесер.
-Не для неё, - недовольно отозвался директор, - Великая в Москве без дела зачахнет. Ей по силам город столичный, большой. Ты с простого начни. Как там, кстати, мадам Буслаева поживает? Увел у меня очень хорошего дозорного. Чего же тебе ещё?
-В зерцало глянуть, - неожиданно вступил в разговор Семен.
-Можно, - кивнул Хануман.

Семен ухватил своего спутника за рукав, и потащил в соседнюю комнату. И без того небольшая, с невысоким по столичным меркам потолком, разделенная непонятно зачем несколькими колоннами, она ещё и была почти полностью занята огромным круглым столом. Посередине на бархатной скатерти стоял подписанный лично императрицей перечень трудовых обязанностей чиновников в золотой раме. Такими «зерцалами» были оснащены все до единого государственные учреждения. Чтобы служители государевы не забывали, для чьего блага трудиться должны.

-Ты сумеречным взглядом туда посмотри, - Семен непонятно зачем понизил голос, хотя в комнате более никого не было, - сам все услышишь.

На первом слое никакого указа в раме не было. Вместо него сияло инфернальным светом нечто, похожее на обычное зеркало. Оттуда на степняка устало и недовольно уставился двойник. Тот, каким он был раньше. Со скрученными в жгуты волосами, унизанными амулетами, обгоревшим на степном солнышке носом, морщинами у глаз.

-Трус! – буркнуло отражение, и тут же затуманилось, подернулось серой пеленой и пропало. А сам Гесер отпрянул, да так и остался стоять, тяжело дыша, и глядя себе под ноги.
-Зерцалу я не указчик, - пожал плечами Хануман, - что видит, то и глаголет.
-Чей-то я трус? – обиженно проворчал степняк.
-Ещё и лжец, - будто бы не услыхав его, мурлыкал себе под нос директор, - да и дурак немалый.

Хануман поднял глаза, и встретился с недовольным взглядом Гесера. Тут же закатил свои ясные сапфировые очи, привычно приготовившись объяснять очевидные на его взгляд логические выводы.

-Двести лет вокруг одной женщины ходить можно, конечно, - начал он менторским тоном, - но скажи мне, Пресветлый Гесер, кабы ты двести лет одну битву вел, и не выиграл, как бы тебя твои солдаты назвали? Определенно, ты прослыл бы трусом. Коли уж ты Дургу* полюбил, то для тебя теперь любовь и война суть одно. Но Дурга, хоть и Великая, а все ж баба. И своего суженного так же ожидает. Только вот Кама** Дурге не пара. И ты это прекрасно понимаешь. Оттого и не говоришь с нею о любви своей. И со взяткой для отца её медлишь. Страшится Кама, что не потянет такую бабу. Ему подавай что попроще. Без своей воли. Дурга-то при случае все зубы пересчитает, всю душу вытрясет. Своею волею задавит.

Гесер чувствовал, как краснеет. Некрасиво, пятнами. И в душе его зарождалась уже нешуточная ненависть к Хануману, говорившему то, что и сам он давно про себя знал и понимал. Токмо признаться не хотел.

-Да и не пойдет Дурга за Каму, - резюмировал Хануман, - она себе в супруги Шиву*** ждет. От мудрости его испить желает, к силе его причаститься. Так что не с нею тебе биться предстоит, а с самим собою. А себя побороть много больше силы надобно. Времени, усердия. Терпения. И все это ты знаешь, но себе лжешь. Или ленишься. Сам решай. А что до подарков, так и Басманов, и Ольга предпочитают те, что языком делают. Тебе же, коли победы над собою алчешь, надобно в горы удалиться. Медитации предаться, уединению, воздержанию…

Гесер его уже не слушал. Ноги сами несли его прочь. Семен догнал степняка уже на набережной. Тот быстро шел, поджав губы, куда-то вперед, к морскому порту.

-Говорил же, - весело подмигнул дозорный, - с Хануманом на трезвую голову токмо его заместитель беседовать горазд.
-Все правда, - проворчал степняк, останавливаясь, - я Ольгу в первый день к себе в степь увезти мог. И сама она этого хотела, я же видел. Тогда испугался, что отвечать за неё придется. И куда-то пристраивать, когда надоест. Потом в трудах был, служба много времени забирала. А ведь в казарме я бывал от силы в год раз. Но и тогда я знал, что не на день к себе Ольгу призвать желаю. И что мне после с нею делать? Ведь не все же на перинах валяться. Говорить с нею о чем-то надобно. Учить. Это в гареме тысяча с лишним баб вокруг меня одного увивалась. А тут мне на поклон идти. Я не Басманов. Красою не богат. Чем мне Ольгу завлекать, коли умом не глянусь?

Семен молча слушал, не перебивая.

-Да мне проклятие это в дар досталось, - продолжал Гесер, почти успокоившись, - могу им сколь угодно прикрываться. Знаю я, что Басманову дарить. Давно знаю. Не того страшусь, что он от подношения откажется. А того, что примет. И останусь я с Ольгой один на один. А что, я про неё ведаю-то? Со слов других людей только. Что любит? Чего страшится? Что, как остыла она? Не горит более костер. Возжигать его сызнова, да поддерживать мне надлежит. Ведь у меня уже и причины-то медлить нету никакой. Все бабы мои померли, дети выросли, разлетелись. Мне окромя войны с собою самим не осталось ничего.
-Ты не гляди на это дело, как на лабиринт запутанный, - Семен подхватил Гесера под руку, и поволок за собою вдоль чернеющей за гранитной мостовой реки, - гляди, как на путь прекрасный, в полях пролегающий. А в конце того пути Оля сидит, и сама свой костер охраняет.
-Думаешь?
-Ото ж! – бодро кивнул дозорный, - Нож твой она пуще глаза бережет. А знаешь, сколь у ней тех ножей?

Горит костер, стало быть.


Комментарий к Трус
*Дурга - Ду́рга (санскр. दुर्गा, Дурга́, «труднодоступная» или «непобедимая») — одна из самых популярных богинь в индуизме. Десятирукая воительница. Богиня войны. Представляет собой объединённую божественную силу, чтобы установить равновесие и гармонию, покой и благополучие. Жена Шивы.

** Кама - (санскр. काम, «любовь», «чувственное влечение») Бог любви, влечения. В индуизме Каму почитают, поскольку чувственная любовь или влечение является одной из движущих сил жизни. Бог Кама персонифицирует чувственное влечение, самым сильным ее проявлением считается либидо.

***Шива - (санскр. शिव, śiva IAST, «благой», «милостивый») — индуистское божество, верховный бог в шиваизме, вместе с Брахмой и Вишну входит в божественную триаду тримурти. Истоки культа Шивы уходят в доведийский и ведийский периоды. Олицетворяет собой космическое сознание, статичное мужское начало вселенной. Муж Дурги.

========== Театр ==========

https://www.youtube.com/watch?v=eTPkJdAXP24 - ария из оперы-балета "Цефал и Проксис"

Хануман сидел за столом очень прямо, не опираясь о спинку кресла. В одной руке он держал перо, а вторая лежала на раскрытой книге. Взгляд его сапфировых глаз был устремлен куда-то вдаль. Казалось, что Великий просто задумался. Только грудь его не вздымалась при дыхании. Да в кабинете воцарился аромат цветущего жасмина.

-Саматхи*? – с надеждой осведомился Семен.
- Помер, - всхлипнула Катюша, - что ж делать-то теперь?

Виноватых в смерти Светлейшего разыскивал, правда, без особого успеха, уже Потемкин**. Ещё тело из кабинета не вынесли, а он уже прошелся по комнатам, выбрал себе самую светлую и уютную. Испросил кофе и бумаги покойного. Приветливо кивнул Катюше. Круг подозреваемых определился быстро. И первым в нем стоял Франц Лефорт. Помнится, лет десять назад он имел с Михаилом Васильевичем суровый и короткий разговор, завершившийся убийством его заместителя. Темнейший свою вину отрицал. Если бы он захотел от Ханумана избавиться, так действовал бы тоньше. Кроме того, он третьего дня к веселым девицам погостить зашел, да токмо сейчас это приятное заведение покинул. Свидетелей человек двадцать было, придраться не к чему.

Вторым лицом, кровно заинтересованным в смерти директора Ночного Дозора был сам Потемкин. Места этого он ожидал давно и с большим нетерпением. Но про себя-то Григорий Иванович точно знал, что не виновен. И тоже мог доказать. Оставались двое. Старик Гесер, метавшийся меж Санкт-Петербургом и Москвою не первый год, и Катюша. Светлейший глянул на её заплаканное отекшее личико, и передумал. Преданная подруга, да к тому же редкостных душевных качеств, не стала бы своему полюбовнику смерти искать. Гесер как оказалось, тоже в городе отсутствовал.
К счастью, смерть Ханумана легко можно было списать на неудачный эксперимент.

То, как часто менялись в Санкт-Петербурге главы Ночного Дозора, давно уже беспокоило не только инквизицию. Басманов называл частую смену директоров не иначе, как падеж. Иные на этом посту не просто уходили в отставку, они умирали. Первой жертвой заветного кресла стал Меньшиков. Сменивший его Долгорукий*** не продержался и трех лет. Хануман был третьим Светлейшим Санкт-Петербурга, и работал куда дольше остальных. Но вот и его время вышло. На ещё не остывшее место сунулся, было, царский фаворит, Григорий Орлов****. Но его Потемкин мигом потеснил и в Дозоре, и в царской спальне. Гриша умчался на войну, чтобы только шкуру сохранить. Потемкин усмехнулся шальной мысли, что, скорее всего, спас этому неудачнику жизнь. Царица смену одного Григория на другого перенесла спокойно.

***

В театре давали «Цефал и Проксис»*****. Ложи были полны. По тогдашнему обыкновению зрители перешептывались, переговаривались. Выпивали. Опера была скорее местом для общения, нежели театром. Встречи важные и не слишком, знакомства, ни к чему не обязывающие, демонстрация нарядов и причесок. Жизнь высшего общества проходила у всех на виду, и лучше места, чем театр для этого быть не могло. Ольга, вернувшаяся из своей долгой и приятной поездки, вынуждена была снова втягиваться в эту избыточную демонстрацию радости и благосостояния. Натянутых улыбок, беленых лиц и париков. Принужденного веселья.

Привыкшая в Брюгге вставать в одно и то же время, она с непривычки клевала носом. Бесконечное мелькание шелковых нарядов утомляло больше, чем рутинный однообразный труд голландского дозорного. Да, обитатели Брюгге не были весельчаками, умелыми обольстителями, ловкими интриганами. Но их простая размеренная служба пришлась графине по сердцу. Уезжая, она оставляла по себе хорошую славу. Ученицу Гесера, её готовы были носить на руках, как и дома. Но Ольга с первых дней требовала к себе непредвзятого отношения. Хотя один из методов освобождения заложников все же назвали в её честь. Ради этого стоило на задержании трех инквизиторов вместе со всеми на пол лицом уложить.

И все же главным впечатлением от поездки стало не это. И даже не то, каким хорошим инженером за это время сделался Влас. Он трудился день и ночь. Брал дополнительные часы и на уроках, и на работе. Спал мало, и много времени проводил на верфях и в мастерских. Зато теперь ему поручено строительство моста, и не одного. Санкт-Петербург нуждался в таком инженере давно. Этот город заслуживал лучшего из того, что могли дать европейские университеты.

С корабля её встречал Басманов. Сияющий, счастливый, все эти годы безмерно скучавший по ней. Пожурил падчерицу за то, что редко писала. Поздравил с успехами. А в глазах у него плясали шальные искры. Отчим что-то задумал, но делиться с девушкой не собирался. В столице все переменилось, да и на службе. Сам Федор Алексеевич щеголял новым, сшитым по последней моде платьем нежно розового цвета, и завитыми кудрями. Двор ходил в плоеных париках, но инквизитор их не любил. Вши были большой проблемой среди смертных, а он был болезненно чистоплотен. Кроме того, парик лучше держался на стриженной голове. Стриглись все, включая дам. А своими волосами Басманов дорожил.

-Погляди-ка, душа моя, - ворковал он, подводя девушку к роскошной карете, запряженной четверкой вороных коней, - чем меня Гесер пожаловал, пока ты по каналам за вампирами гонялась!

Кони были отменные. Арабской породы. Таким не в хомуте ходить, а в легкой уздечке, на параде. Но отчим прибыл верхом. Он нетерпеливо протащил девушку дальше, туда, где был привязан его собственный конь, совершенно невероятной масти. Ольга сперва удивилась. Фёдор в лошадях был привередлив, предпочитая вороных. А этот конек был невысокий, коренастый. И какой-то неровно-пятнистый. Огромные черные и белые пятна хаотично покрывали все тело коня, и морду. Причем справа конь был скорее белым, а слева черным. Но вот она глянула коню в глаза и застыла. Совершенно прозрачные, голубые глаза, каких она в жизни своей у лошадей не видывала, уставились на неё оценивающе. Конь тоже раздумывал, достаточно ли хороша у хозяина дочка.

-Фризская порода, - сияя доложил Фёдор, - самого редкого окраса, и привезена, угадай откуда? Из Голландии!!!!!!!!!!!
-А что же, - Ольга потупилась, и отчего-то покраснела, - Гесер тоже в путешествии был?
-Ага, - коротко рассмеялся инквизитор, - меж старой и новой столицами. Все эти годы, как наказанный. Месяц тут, месяц у себя, в Грузинской Слободе. Без него не сдюжили бы. Великая-то уехала. Осиротел без тебя Ночной Дозор. Да и я заскучал. Хорошо ещё, что сейчас времена другие. Все больше темных да светлых наукой увлечены. Опыты ставят, амулеты производят. Одних заговоров на чистую воду штук семь за это время придумали да отработали. Ну, конечно, не без убыли. Ханумана вот, на днях похоронили.

Ольга тихо охнула. Отношения с покойным у неё были сложные, как и у всех остальных. Но Великую директор уважал. Выходки её терпел, на интимную распущенность графини сквозь пальцы смотрел. Сумрак при нем все ещё потряхивало, и окромя Головиной туда никто лишний раз не совался. Хануман туманно намекал, что городу нужна женщина в дирекции Дозоров. Что лишь гармония мужского и женского начал этот город успокоить может. Кто же знал, что более не свидятся? Расспросила бы подробнее. Выходит, не только Великой в городе не достает. Но и Светлейшего. Гесер, да и все остальные за неё тут лямку тянут. Ольге стало стыдно и неуютно.

-Чего загрустила? – Фёдор легонько подтолкнул её локтем, - было, кому темных в узде держать. Было, кому Ханумановы труды продолжить. Опыты с памятью Дневной Дозор перехватил. Эти игры смертельно опасны, кстати. На стеклянном столе уже душ восемь по Сумраку развеяло. И раз уж речь зашла, ДЕРЖИ ЛИЦО!

Он ухватил Ольгу под руку, и нарочито громко с кем-то поздоровался по-французски. Она тоже обернулась и с трудом удержала на лице застывшую, ставшую вдруг мучительной гримасой, улыбку. Прямо перед нею, склонившись в глубоком поклоне, стоял темный второго ранга. Парик и платье его были безупречны. Но аура носила многочисленные следы разрывов, а залитые кровью глаза наполняла боль. Но все же, этот поклон Завулона стал самым ярким впечатление не то, что последних дней. А даже многих прошедших лет. Сколько же воды утекло с того дня, когда он отводил глаза, скользя взглядом мимо неё, никому не известной приживалки Темнейшего Басманова. Сиротки на содержании. Вот время-то летит!

-Светлые не забудут Вашего вклада в магическую науку, уважаемый Завулон, - Ольга тоже присела в реверансе. Отчего-то ей показалось, что темный неуловимо улыбнулся.

От приятных встреч с друзьями Ольгу мигом перебросили на улицы. Город задыхался без высветления. Да и оборотни расплодились без присмотра. Разумеется, девушка тут же напоролась на засаду, и с непривычки пропустила пару укусов. Сегодняшний вечер был её первым выходным, выданным по случаю ранения. Но отдохнуть и подлечиться дома отчим ей не позволил. "Цефал и Проксис" была первой переведенной на русский язык оперой. Все что исполнялось до этого, пели итальянцы, сочиняли итальянцы, да и в театре все до последней нитки было из Италии.

Басманов из театра не вылезал в прямом и переносом смысле. Большой любитель искусств, музыки и поэзии, он был страстным поклонником оперы, и оперных певцов. Он же выбирал первую пьесу для перевода. Естественно, сюжет включал в себя пикантные намеки на однополые отношения. Сам Фёдор с замиранием сердца ожидал своего любовника, оперного тенора, где-то за кулисами. Ольга лишь на миг прикрыла глаза. Ей даже почудилось, что музыка не прекращалась. Так и звучала во сне. Обволакивала, уносила в мир чужих любовных переживаний.

Разбудил её аромат кофе. Ольга вздрогнула. Ложа, где для неё специально поставили кушетку, чтобы Великая слушала музыку с комфортом, лёжа, принадлежала Басманову. Это была вторая по цене ложа в опере. А первая, соседняя, принадлежала царской семье. Царица тоже была нынче в театре, но у неё возможности посидеть в одиночестве не было. С нею в театр обычно ходили фавориты, министры, иностранные послы. Таким богатством, как одиночество, располагала только Великая. Но сегодня на эту привилегию кто-то нагло покушался.

Мужчина в безупречном парчовом кафтане арабского покроя примостился в неизвестно откуда взявшемся кресле. Черные волосы его были гладко зачесаны высоко на затылок. В ухе поблескивала золотая серьга. И без того смуглая кожа в тени казалась ещё более темной. Пахло от мужчины чем-то тяжелым, но приятным. Ванилью или орехами. В ложе было как-то по-домашнему уютно. Сам же незваный гость, казалось, был полностью поглощен страстями на сцене. Меж ним и Ольгою был маленький угловатый столик, какие в изобилии привозят с восточных базаров, сервированный кофе на две персоны. Рядом с креслом прямо на полу стоял маленький золотой кальян.

В ответ на удивленный взгляд графини мужчина обернулся, показав крупный нос выходца из Тибета. И некоторое время оба молча разглядывали друг друга. Потом Ольга улыбнулась, чувствуя, как начинают гореть уши.

- Bonjour****** - улыбнулся ей в ответ Гесер.


Комментарий к Театр
*Саматхи - умиротворение, душевное спокойствие) — тип медитации в буддизме, ставящий целью достижение ментального покоя, а также собственно состояние ясности сознания.

** Григо́рий Алекса́ндрович Потёмкин-Таври́ческий (1739-1791) — русский государственный деятель, создатель Черноморского военного флота и его первый главноначальствующий, генерал-фельдмаршал.

***Ива́н Алексе́евич Долгору́ков (1708 - 1739) — сын князя А. Г. Долгорукова, фаворит императора Петра II.

****Григо́рий Григо́рьевич Орло́в (1734 — 1783) — генерал-фельдцейхмейстер, фаворит императрицы Екатерины II, второй из братьев Орловых, строитель Гатчинского и Мраморного дворцов. От него императрица имела внебрачного сына Алексея, родоначальника графского рода Бобринских.

*****"Цефал и Прокрис, или Супружеская любовь" - балет в трёх актах композитора Андре Гретри по сюжету древнегреческого мифа. Первая балет-опера, переведенная на русский язык.

******Bonsoir - Здравствуй (фр.)

========== Катюша ==========

Настроение главы: Harumi Ibe & Franz Loeffler カチューシャ (Катюша)

Офис Ночного Дозора. Наши дни.

-Так вот оно когда исполнилось, - улыбнулся Городецкий, - предсказание Малуши.
-С чего ты взял? – удивился шеф.
-Вы же поговорили, - настаивал дозорный, - все было, как вы представляли? Белое прозрачное платье, перси?
-Ни в одном глазу! – неожиданно огрызнулся Гесер.

Хотя с персями все обстояло более-менее понятно. Мода в те годы была такова, что грудь из декольте разве что по счастливой случайности не выпадала. От этого, или из внезапно обострившейся скромности, но белым прозрачным шарфиком Ольга все же прикрылась. И степняк сперва тоже подумал, что эта ночь в череде его мытарств последняя. Не стал спящую волшебницу будить. Приказал кофе подать кальян раскурил, на Олю полюбовался. Уж больно спокойная она во сне была. Умиротворенная. И, хотя платье на ней было не белое, пока что не тревожился.

Дома, понятное дело, для храбрости стопку принял. Долго раздумывал, что Великой сказать, да так ничего интересного и не выдумал. А как на Ольгину улыбку глянул, так и вовсе растерялся. Брякнул, что первое в голову пришло. Но не успела графиня ему и слова в ответ вымолвить, как в ложе распахнулась дверь, впуская из театрального коридора яркий свет от двух огромных коридорных подсвечников, и внутрь ворвалась Катюша. Гневно сверкая серыми очами, она снесла тонконогий неустойчивый столик. Ароматный турецкий кофе тут же впитался в алый ковер с невысоким ворсом.

-Ольга Андреевна, - зашипела Катя, не извиняясь и не здороваясь, - что же это? И вы, Гесер! Я ожидала такой подлости от кого угодно, но не от вас! Мало мне Потемкина! ОЛЬГА АНДРЕЕВНА!

Голос у девушки был тихий. Манеры, хоть и аристократические, но сдержанные, женственные. Жесты убористые. Кабы не объёмистая атласная юбка, обошлись бы без происшествия. Гесер галантно поднялся, уступая даме кресло. Она тут же в него присела, достала платочек, и флакон нюхательной соли. От нервов и слишком тугого корсета ей сделалось дурно. Но тут из соседней ложи, бросив царицу в компании двух иностранных посланников, примчался Потемкин. Он был вежлив. Раскланялся с присутствующими, и беседу вел по-французски. Гесер подумал, и наворожил сферу отчуждения. Разговор уже сейчас не походил на милую театральную болтовню.

-Екатерина Романовна, - строго начал Светлейший, - я вам в сотый раз говорю. ХАНУМАН НИКАКИХ РАСПОРЯЖЕНИЙ НАСЧЕТ ВАС НЕ ОСТАВЛЯЛ!!! Может быть, в какой-то момент вашей…э… совместной деятельности, он был несколько неосторожен в словах. Чего в постели не говорится?! Но по старшинству ранга ему наследую я.

Ольга строго глянула на царского фаворита. Потом на Катюшу. Перевела холодный колкий взгляд на Гесера. Накануне отчим предупредил, что её, Великую, будут со всех сторон клевать да дергать. Место директора Ночного Дозора пока что вакантно. Хануман, и правда, никого приемником не предлагал. Инквизиторы, покамест следствие шло, никого на опасный пост главы Дозора не назначали. Последнее слово за Басмановым оставалось. А он молчал да улыбался загадочно. К кому же на поклон пойдут, как ни к падчерице его? Ну, сейчас начнется потеха!

Григорий Александрович, тем временем, навис над Катюшей. Та совершенно смутилась, порозовела до самых ушей, и комкала в кулачке мокрый платок. Гесер по привычке ей сверху в декольте заглянул и улыбнулся. Девушка она была привлекательная по столичным меркам. Пухленькая, румяная, большеглазая. Лет ей было тридцать. И после своей инициации десять лет назад она уже и в мастерстве подросла. Хотя и с третьим рангом ей в директорское кресло хода не было. Гесер вне ранга был, Потемкин первого. Лефорт, с которым кому-то из них предстояло работать, тоже был силен. Да к тому же хитер, опытен. Тягаться с ним эта девочка не смогла бы.

Катюша была тиха, скромна, молчалива и образованна. В свое время крепко сдружилась с императрицею, юной Екатериной. И даже в заговоре, её на престол возведшем, вроде как, участвовала. Но свидетелей этого участия в столице не осталось. Молодая царица первым делом все письма от Кати в печку отправила. От греха. А покуда не пришлось девушке спешно от подруги своей венценосной отдаляться, чтобы молодостью вечной никого не смущать, они с царевной наперегонки читали. Катенька ни на какие посты никогда не претендовала. Покорно в шестнадцать лет замуж вышла, двух детей родила. После чего располнела и похорошела ещё более. Да токмо жить в любви и радости ей на роду написано не было.

Муж скоропостижно скончался, оставив юную жену свою без средств, да ещё и по уши в долгах. Но, по счастью, почти тут же молодую вдову пригрел под своим крылом Ночной Дозор. Хануман долго, подобно Гесеру, не раздумывал. Побеседовал с Катюшей два дня, а на третий в гости позвал. Было в ней что-то, заставляющее мужчин проникаться к девушке нежностью. Опекать вдовушку многие рвались, но обойти обладателя сапфировых глаз и широких плеч никому не удалось. Екатерина не кокетничала, цену себе не набивала, и сомнительных романов после смерти мужа не заводила. В директора своего влюбилась с первого взгляда, и была ему верна до самой его безвременной кончины. И, хотя любимый ввел девушку в курс почти всех своих дел, и с первого дня твердил, что готовит её себе на смену, Катюшу никто не принимал в серьез.

-Ну, ежели эта юная нимфа, - продолжал Потемкин, обращаясь уже исключительно к Ольге, и тыча Кате в затянутое кружевом плечико пальцем, - желает взвалить на себя этот НЕПОСИЛЬНЫЙ труд, пожалуйста! Пущай Дозор проголосует. Вы, уважаемая Ольга Андреевна, кого над собою видеть желаете?

Великая молчала, равнодушно глядя перед собою.

-Эта милая девочка пришла сюда в поисках Вашей поддержки, - повысил голос царский фаворит, - так может, не по ней кресло-то? Мне разрешения испрашивать не надобно. Мне бы работать поскорее начать. Дела копятся!
-Хануман неоднократно… - пыталась протестовать Катя.
-Возможно, душенька, - перебил её Светлейший, - не сомневаюсь, милочка. Но ЕГО БОЛЬШЕ НЕТ!

Гесер благоразумно не вмешивался. Но он первым увидал, что Катюша плачет. Слезы, одна за другою скатывались по щекам, и капали на её прекрасную обнаженною грудь. Тогда он ещё подумал, что она не рыдает, как маленькая девочка. Хоть этого вполне можно было ожидать. Не истерт и не причитает. А молча терпит этого наглого человека. У Потемкина был громкий голос и манеры солдата. Не мудрено было стушеваться на его фоне. Он не давал бедной девочке и слова вставить. Надо было что-то сделать.

Но тут со своей кушетки поднялась Ольга. Вытащила откуда-то из темного угла изящную трость. И с заметным усилием опираясь на неё, встала перед Светлейшим. Тому одного взгляда её карих глаз хватило, чтобы замолчать, и посторониться. Подхвативши Катюшу за локоть, Ольга осторожно вывела её в коридор. А затем они, обнявшись, как старые подруги, направились в сторону служебного входа на сцену. Гесер подхватил оброненный Катей платок, и вышел следом. Но в его помощи никто из девушек уже не нуждался.

Где-то совсем рядом, строгий и твердый голос Головиной вдруг произнес: «Это что за бабские сопли?!» В ответ Катюша ещё пару раз хлюпнула носом, и притихла.

-Ежели тебя Потемкин не боится, - спокойно продолжала Ольга, - то Лефорт и вовсе не по зубам. Он токмо с виду такой воспитанный. Но он враг, и забывать этого не следует. Ты считаешь это кресло своим? Так приди, и займи!
-Ольга Андреевна, - тревожно пролепетала Катюша, - у вас…
-Ведаю, - огрызнулась Ольга.

Гесер вовремя посторонился, пропуская мимо себя Великую. Силовой щит, наложенный инквизиторами, никуда не делся. Подойти к ней степняк все ещё не мог. Она шла, опираясь на трость, а прямо на животе у неё сквозь серый шелк платья медленно проступало и наливалось кровавое пятно в форме раскинувшей крыла птицы.

========== Мечты сбываются ==========

Офис Ночного Дозора. Наши дни.

-Катюша, это Дашкова? – на всякий случай уточнил Антон, - Светлейшая Лен…, тьфу ты, Питера?
-Она самая, - лениво кивнул шеф.
-Просто хотел убедиться, что мы говорим об одной и той же женщине, - Городецкий поджал губы, - честно говоря, на меня Екатерина Романовна при встрече произвела несколько иное впечатление.

Перед глазами тут же встала стройная, резкая в движениях женщина. С громким голосом, не терпящим возражений тоном. Женщина с колким взглядом, перед которой Лефорт смолкал и как бы уходил на второй план. Строгая директриса, которой невозможно сказать «нет». Живущий своей работой трудоголик. Одно воспоминание о ней заставило дозорного поежиться как от пронзительного Питерского ветра. Таких женщин не любят, не оберегают. Правда, стереть её из памяти тоже было довольно сложно.

-Не забывай, - улыбнулся Гесер, - что ты видел Екатерину Романовну, прошедшую огонь и воду. Питерский огонь, и Питерскую же воду, разумеется. Франц Лефорт, прежде, чем начать за нею ухлестывать, лет сто её изводил, не выбирая средств. Вот так из Катюши одна тысяча семьсот семьдесят пятого года розлива и произошла Хозяйка Главного Дозора Страны. В честь которой назвали знаменитую боевую машину*. Я, кстати, был как-то под огнем такой установки. Ну, доложу я, было светопреставление! Все поле за час снарядами пропахало. Живого места не было! Я еле в Сумраке на четвертом слое укрылся. Но молодая, тридцатилетняя Катюша тоже была не так проста, какой все её видели. А как она меня на выборах нагнула!!!!!!!!!!!

Нравы в России стали куда свободнее со времен Ивана Грозного. А уж во время правления трех императриц и подавно. Правительницы, почти не таясь, жили с полюбовниками, рожали детей, наряжались, кокетничали. Разумеется, попасть в царскую опочивальню любой мужчина «с улицы» не мог. Хотя времена тогда были другие, и цари без охраны по городу в каретах ездили, в церквях молились, нищим собственноручно подавали. Царские отпрыски болели всеми теми же болезнями, какими хворали дети прислуги. Но определенный политес в интимной сфере сложился.

Случалось, и довольно часто, что царице-матушке на прогулке, или в театре, приглянулся молодой офицер. Это сейчас можно потихоньку через интернет познакомиться. А тогда процедура обретения личного счастья была трудная и до предела затянутая. Участвовали в ней только женщины. Знакомились с офицером царские фрейлины. Они же ездили в полк, договаривались с его начальством. Неделя-другая, и миловидный юноша уже охранял какие-нибудь отдаленные дворцовые ворота. Дальше в ход шли подглядывания и подслушивания. Сборы всей возможной информации. Рост, вес, размер сапог. Амурные подвиги, непристойные хвори, наследственность. И все это для того, чтобы государыня, наконец, соизволила в карете мимо юноши проехаться.

Затем, коли вблизи молодой человек был все так же хорош, как издали, его переводили к дверям получше. В помещении. Туда, где царица могла пройти, отправляясь на прогулку. Финальной стадией приближающейся развязки был пост у дверей спальни. К этому моменту уже любой, даже самый последний тугодум догадывался, что от него требуется. Но первой на эту амбразуру вновь бросалась верная фрейлина. И от того, как офицер ночью потрудился, могла вся его дальнейшая карьера, а то и судьба, зависеть. Под утренний кофий царица получала полный отчет. Свои красочные рассказы опытные фрейлины подкрепляли характерными жестами, уточняющими "размеры" и предпочитаемые позиции. А полковые товарищи тем временем молодого человека от всей души поздравляли. Но с тем же успехом одна ночь могла навеки перекрыть все блестящие перспективы не только во дворце, но и на службе.

Этот сложный громоздкий механизм был тотчас же усвоен всеми знатными столичными дамами. Иметь любовника было можно, модно и даже обязательно. И все знали, что путь к сердцу и перинам обожаемой женщины зачастую лежит через её рано овдовевшую подругу или приживалку. Гесер этой дорогой часто хаживал. Да с таким успехом, какой иному молодому офицеру и не снился. И так в том преуспел, что о гареме своем не скучал и даже не вспоминал более. Опасное это дело, гарем. И затратное.

-А чем опасно-то? – удивился Антон.
-Бабы - существа коварные и непонятные, - отрезал шеф, - и Катюша, и Ольга. И Светка твоя. Я знал мужчин, храбрых воинов, непобедимых в сражениях, искусных политиков и знатных интриганов, которые были убиты у себя в гаремах. Законными женами, наложницами. Дочерьми. Участвовали даже старухи, оставшиеся в гареме доживать свой век. Женщины только вид делают, что меж собою враждуют. Когда им надо, они способны на все. НА ВСЁ!!!! У меня было женщин больше, чем весь наш Дозор видел за всю свою жизнь. Заметь, не тех женщин, с которыми им повезло разделить жизнь и постель. А вообще всех виденных вами женщин. На улице, в транспорте и по телевизору. Я посвятил любовным утехам львиную долю своей бесконечной жизни. И могу с уверенностью сказать: я ничего не понимаю в женщинах. О чем и как они думают, что ими движет. Взять хотя бы Олю. Когда ей в Праге приговор зачитывали, в зале инквизиторы рыдали. А сама она за весь суд ни одной слезинки не проронила. Но кода в восемьдесят пятом году «Данаю» в Эрмитаже облили кислотой, рыдала три дня**! Видел, как совы плачут? А я видел. Почему? Она не объяснила, а я до сей поры не понял.

Ольга отбыла домой, залечивать дурно завороженный, и потому не вовремя разошедшийся шов. Катюша утирала покрасневший носик в темном закутке. Гесер протянул девушке платок. И то, как она благодарно глянула на него в ответ, решило судьбу его вечера. И нескольких следующих. Женская слабость по-своему притягательна. Да к тому же Хануман времени для своей любовницы не жалел, тантрическим премудростям обучил. Ну и степняк постарался. В надежде, что потом, когда будет подходящее время, Катя Ольге о нем с восторгом расскажет. Все предпосылки к этому были. Девушки не враждовали, работали в одном Дозоре. Дашкова была не так, чтобы шибко страстная. Но старательная и нежная. И старик клятвенно пообещал, что возьмет её к себе заместителем, когда сядет в директорское кресло столицы.

Тогда ему и правда казалось, что Ольга будет ему подчиняться. Шефу Ночного Дозора столицы. Этим своим некрасивым и глупым обещанием он, возможно, спас свою жизнь. Через несколько дней, прямо накануне голосования в казарме, Катюша поведала о случившемся Ольге Андреевне. Та не ревновала, как можно было бы ожидать, а сделала вывод: Гесер обхаживает её и Басанова исключительно ради столичного поста. И проголосовала за Екатерину Романовну Дашкову. Ибо на то была последняя воля безвременно покинувшего круг Сансары директора. А за кого проголосовала Великая, за того и остальные. Ольга была в Дозоре авторитетом непререкаемым. Басманов без возражений бумаги подписал. Никакие подарки и очевидные достоинства степняка более не могли уже ничего решить. Подходить к Великой с разговорами о любви вообще смысла не было.

-Чем же обещание было глупо? – Городецкому тоже было чуть-чуть обидно за Ольгу. И за Катюшу немного.
-А тем, - устало вздохнул шеф, - что Екатерина Романовна, основная составительница и главная участница заговора против Петра 3***, была достаточно умна и амбициозна, чтобы занять пост директора. Каким бы тихим не был тогда её голос, его хватило, чтобы после получасовой беседы с нею, бледный до синевы Потемкин пулей вылетел из казармы. Собрал за один день пожитки, и укатил на войну. Вслед за Орловым. Да и после, не заглядывая в холодный дождливый Питер умчался дальше, в Индию. Где сейчас и проживает в гармонии с миром и собою.
-Ольга Андреевна точно не ревновала? – недоверчиво спросил Антон.
-Она выше этого, - пожал плечами Гесер, - хотя я бы очень хотел от неё и ревности, и скандалов. Страстей африканских. Но Оля слишком уверена в себе, чтобы испытывать ревность. А с мечтами надо поосторожнее быть. Особенно иному.
-Почему?
-Сбываются они, Антоша, - помрачнел Гесер, - Катюша вот, мечтала директором Ночного Дозора стать. Сбылась мечта идиотки! Теперь ночами не спит, дома неделями не бывает. Секс, еда и отдых суть дела бесовские, главе Дозора не по чину. Каторга это, а не работа. Да и сам я, знаешь, как в те годы мечтал, чтобы Ольга от меня во всем зависела? Слушалась, училась только у меня. На шаг от меня не отходила.
-И как? – Антон вдруг почувствовал жаркую волну отчаяния, стыда и ужаса. На секунду всего. Потом Гесер взял себя в руки.
-Все сбылось, - шеф угрюмо глядел в пол перед собою, - суд её ко мне приговорил. Тот, кто выносил приговор, знал Ольгу очень хорошо. Ведал, что для неё просить о чем-то для себя смерти подобно. Больно душевно и физически. Часть её наказания ты видел. Когда мясо с костей сдирает, а кровь кислотой становится. Вторая часть, пожалуй, даже похуже будет. Для того, чтобы прощение получить, Ольга должна была ко мне с личной просьбой обратиться. А она молчала. Много лет молчала. Впадала в спячку, дичилась. Трижды пыталась покончить с собой. И мне пришлось ломать её через колено, чтобы научить просить. Просто просить за себя. Ей даже выговориться было некому. Ведь говорить она могла тоже только со мною. Как же я тогда был счастлив! Ты себе не представляешь. Стыдно до сей поры. Моей женщине плохо, а мне от этого хорошо. Вместе с нею и я был наказан, как ты видишь. Оля от меня много чему научилась. Нежности, заботе. Тому, чему отчим её в жизни бы не научил. Бывало, приду в кабинет, злой, как сто джинов. Совушка моя из шкафа выпорхнет, на плечо сядет. Головкой свой лохматой об ухо потрется. И так на душе сразу тепло становится! Таким любимым сразу себя чувствуешь. Только, во имя Богов, которых нет, НЕ НАДО МНЕ ТАКОЙ ЛЮБВИ!

Городецкий молча допил свой коньяк. Гесер поднял глаза. Их взгляды встретились.

-У вас со Светой как? – вдруг совершенно спокойно спросил он.
-Хорошо, - пожал плечами дозорный.



Комментарий к Мечты сбываются
*БМ-13 — советская боевая машина реактивной артиллерии, периода Великой Отечественной войны, наиболее массовая советская боевая машина (БМ) этого класса. Наиболее широко известна под народным прозвищем «Катюша».

**«Даная» (1636—1647) — картина Рембрандта из коллекции Эрмитажа, написанная по мотивам древнегреческого мифа о Данае, матери Персея. в 1985 году стала жертвой акта вандализма. Картину облили серной кислотой. Долгие годы шедевр считался безвозвратно утраченным.

***Пётр III Фёдорович 1728 - 1762 — российский император в 1762, Внук Петра I. Пал жертвой заговора. Убит в заключении. Ему наследовала жена, Екатерина II.


продолжение следует...

========== Сундук ==========

— В МОНАСТЫРЬ УЙДУ!
Ольга поморщилась. Наталья, её старшая сестра, пронеслась мимо, нарочно смахнув рукою блюдце с бисером. Радужные бусинки рассыпались по узорному ковру, спрятались в щелях деревянного пола. Теперь Ульяна, старая нянюшка, приставленная к дочерям семейства Головиных, будет укоризненно молчать весь вечер. И смотреть своими большими глазами. Печально так, чуть не со слезами. От этого взгляда у девушки внутри всё сжималось. Кто ж виноват, что они — боярские дочери, а старая нянька — нет? Ни поругать их толком не может, ни наказать. А иной раз и надо бы!

Девочка обернулась на отца. Строгий, даже грозный, царев казначей, стоял в сенцах, растерянно утирая лоб рукавом домашней рубахи. Сколько бы средняя дочь ни раздумывала над этим, она не могла взять в толк. Неужто батюшка не видит, что Наталья, если и собирается в монастырь, то едва ли в женский. Вон, как набелилась! А косу убрала золотом чуть ни до затылка. Кто на постриг решился, тот в мире пребывает, в покое. И глазами в церкви на пригожих молодцев не сверкает. Год назад у боярина Морозова дочь в монастырь уходила. Единственная, любимая. Плач стоял во всём их огромном тереме. Зато сама Евдокия ходила счастливая! Ольга помнила хорошо, потому что перед отъездом подружка девушек у себя собирала, прощалась. И глаза у неё были, так сразу и не скажешь, какие. Как у юродивой, что ли. Просветлённые. Она и вещи свои раздала. Ольге — кольцо. На счастье.

Хотя, какое там «счастье»? Это только батюшка говорит, «замуж выйти не напасть». Но ведь даже и Наталья до сих пор не была просватана. А ей уже было восемнадцать. Старшая сестра упрямилась, по третьему разу перекладывая тонкие привозные английские, итальянские и чинийские* ткани в огромном сундуке. Приданое. Возилась она со своим тряпьем самозабвенно. До истерики отстаивая право каждого узорного отреза переехать с нею в чужой терем. Билась за каждый кусок кружева, как будто больше за нею ничего не дадут. Как за крестьянкой. Со старшею сестрой у Ольги чуть не каждый день случались тихие ссоры. Наталья, хоть и любила сестру до беспамятства, всё же не могла удержаться, чтобы не поддеть её чем-нибудь. Недавно она, скептически осмотрев сестру в бане, обронила:
— Рано тебе, Ольга, свет Андреевна, замуж, — и рассмеялась, — чем ребеночка-то кормить будешь?

Чем-чем. Чем Бог послал, тем и будет! Ольга обиделась до слез. Не всем же в одно время расцвести! Вольно Наташке смеяться. Вон она какая! Белая, гладкая. Как нянюшка говорит, «где надо — кругленька». А про себя Ольга знала. Всё знала. Не мила, не пригожа. Когда она с Натальей возвращалась из церкви или семенила за нею в базарный день вдоль торговых рядов, то постоянно видела завистливые взгляды других женщин. Замужних, с уже давно покрытыми бабьими уборами головами. Вдов в черных платках. И даже девиц на выданье, в своих самых лучших нарядах прогуливающихся рядом. А как на сестру смотрели мужчины! Осанка у Натальи была, как у царицы. И ходила она так мягко, что казалась плывущей, и даже парящей над землей. На Ольгу не глядел никто.

Ольга в умненьких ходила. По крайней мере, так утверждал приглашенный учитель Фома. Говорил — и улыбался какой-то отрешённой доброй улыбкой. Глаза у него при этом становились зелёные и какие-то странные. Как у кота. А когда он хмурился, то серые, как грозовое небо. Где уж его батюшка откопал, одному Богу было известно. Фома знал математику, географию и немного богословие. Свободно говорил и писал на трех языках. А то и песни пел. Вообще-то, петь нельзя. Грех! Но Фома говорил, что через стихотворное слово язык учится быстрее.

— Что тебе надобно, — слышится из соседней горницы отеческий рык, — то и бери! Сваты не сегодня-завтра приедут! Ох, грехи мои тяжкие!
Значит, Наталья победила. И снова придут коробейники да купцы. Принесут шелка заморские. Будет Натка выбирать, что получше.
— И дался ей этот сундук, — сетует брат, высокий, чернобровый, Борис, — за ней три деревни дают, а она за сундук ухватилась. Дура!

Борис Андреевич Головин числился завидным женихом. Батюшка уже пристроил его ко двору, обучил счётному делу. Три языка знать — казначею вовсе не лишне. Купцы английские по-русски почти не говорят. Брат пошел в отца. Тоже был высокий, плечистый. А своими черными бровями да соколиными очами он вскружил голову не одной боярской дочке. Но отец не спешил его женить. Делу — время, потехе час, как говорится. Вот станет Борька сам дела вести, тогда пусть и женится на здоровье. Да и в голове у него к тому времени прояснится.

— Ты чего сидишь, — он толкнул сестру в бок, — Фома пришел. Давай, двигай.
Ольгу не приходилось уговаривать. И даже дважды просить. Она чуть подобрала подол и тихо, как было принято у женщин, проскользнула за братом на мужскую половину дома. Сидеть ей предстояло не рядом с ним, разумеется. Для неё была поставлена скамеечка за специальной перегородкой с узорным оконцем. Но, хоть и сидела девочка за стенкой, а на двух языках худо-бедно изъясниться научилась. Английский да шведский она быстро освоила. А вот татарский не давался. Как ни бился Фома, не пошла Ольге его наука впрок. Он уж и петь пытался, и сказки рассказывать. Нет — и все тут!

А ещё батюшка настойчиво приказывал ей играть в шахматы с Борисом. Тот не возражал. Даже любил посидеть в тишине, поразмыслить над хитроумным ходом. Правда, проигрывать не умел совершенно. Мог со злости раскидать фигуры или вовсе опрокинуть стол. Ольге было интересно: вот, царь, большой любитель шахмат, тоже так бушует, когда проигрывает? Отец на эти приступы ярости у старшего сына особенно сердился. В шахматах, как и на войне. Уж если начал играть, то изволь доиграть до конца и честно. Не велика честь выиграть у девицы, когда ей четырнадцать, а тебе двадцать.

С Борисом у Ольги была искренняя сердечная дружба. Она знала все его тайны. Даже самые странные. Ну, вот любил он цветы собирать да венки плести. Ну что в этом такого? А только делал он это тайно. Чуть свет, брат уезжал на коне далеко в поле, чтобы вернуться под вечер. Вся рубаха его была тогда в траве и зеленых пятнах. Он был весел, много шутил и миловался с сестрой. Иногда он привозил ей полную сумку кислых лесных ягод. Ещё он писал красивые стихи. И прятал под кроватью в небольшой ларец. Кроме Ольги, вообще никто о том не знал.

В отличие от брата, Ольга хорошо понимала, отчего Наталья по третьему разу перебирает сундук с приданым. Волнуется. Шутка ли, замуж выйти! Ведь на всю жизнь! Жениха, Бог даст, один раз увидит на смотринах — и всё. И не то чтобы дали рассмотреть, поговорить. Выведут в комнату, один раз дадут пройтись — и отошлют. А невеста потом волнуйся, да под дверью слушай. А то вдруг ещё не глянулась. Позору-то не оберёшься.

Вообще-то, батюшка добрый. С Борисом строгий, а с дочерьми как восковой. Обещал хороших женихов. Но он же на свой вкус выбирать будет. Кто его знает, какие ему нравятся? Знает Ольга, что с лица воды не пить. Нянюшка все уши прожужжала. И всё же не хочется ей толстого, да рыхлого. Хочется высокого, ясноглазого. И чтобы голос был приятный. Да нрав покладистый. Только выбирать-то Ольге не из кого. Род их древний, знатный. Столбовых дворян на Москве семей двадцать. Это к царю со всей страны невест на смотрины привозили. А для неё, тощей да неказистой, может, и не найдется никого. Даже с приданым её.

— Ольга! — тихий голос Фомы вырвал её из раздумий, — грин ор рэд? «Красное или зеленое?»
Это у них с Фомой игра такая. Он приносил яблоки. А ученице своей предлагал выбрать, красное или зеленое принес. И всегда она угадывала. Как будто знала. Ольга тихонько шепнула: «red». И тут же на колени ей упало спелое красное яблоко. И это в декабре! Вот и где он эти яблоки берет? А учитель уже ходит вокруг Бориса. И заставляет его на все лады глаголы спрягать. А Ольга за ним тихонько повторяет. Сегодня у них англицкий язык. Завтра будет шведский, а потом татарский. Англицкий — потому как Англия с Москвой торговлю ведет. Многие купцы в стольный город переехали, лавки открыли. Шведский нужен, потому что война хоть и закончилась официально, назвать отношения со Швецией мирными язык не поворачивался. Затем же и татарскому языку обучается Борис. Татары не сегодня-завтра придут. А Ольга просто так сидит, пусть и не даётся ей он. Фома сказал, чтобы хоть слушала да запоминала, что сможет.


Комментарий к Сундук
* Китай в 16 веке назвали Чинией (Чайнией. Скинией...), и он имел другие границы.

========== Вдовец ==========

Андрей Севастьянович Головин вдовел шестой год. Жена его умерла, оставив ему четверых детей. Первенец, Борис, сейчас был уже совсем взрослым. Царь благосклонно воспринял его в хоромах и на охоте. Впрочем, охотиться Иоанн Васильевич прекратил ещё год назад. Бориса только в палаты царские привели. Теперь царь всё больше молился, всё чаще уезжал в монастыри. Это нравилось Андрею. Не нравилось отцу лишь то, как смотрит на Бориса Федор Басманов, молодой заносчивый царский фаворит.

Наталья, старшая из сестер, была летом объявлена невестой, и сватов ждали со дня на день. К замужеству её готовили основательно. Нянюшка даже исхитрилась: научила боярышню блины печь. Правда, зачем, не сказала. Едва ли Наталье Андреевне придётся самой у печи стоять. Но уж шить да вязать она большая мастерица была. Вся девичья краса также досталась Наталье Андреевне. Густые чёрные брови, как у брата и отца, делали её взгляд каким-то строгим, оценивающим. Когда ей случалось глянуть на кого-то нечаянно в церкви, тот старался потом вновь попасться девушке на глаза за каким-нибудь благим делом. Её любили нищие (при ней молодые люди лучше подавали).

Ольга, средняя сестра, была умненькая и шустрая девочка. Задумчивая и мечтательная. Из желательных для девицы умений за нею числилось лишь кружевоплетение. Ни шить, ни вязать Ольга так и не выучилась. Немного вышивала бисером, но не усердствовала. Стряпать ей казалось делом бесполезным. Но ей одной давались науки. Из всех детей боярина только она да Борис выучились читать из удовольствия.

Младшая, пятилетняя Мария, была крикливой, избалованной до последней крайности сироткой. Матери она своей уже не увидела. Из предпочитаемых ею занятий первым было бегать да шалить. И чуть что — валиться наземь, бить ногами об пол и кричать что есть мочи. Отец, старавшийся быть с детьми строгим, на её проделки смотрел благосклонно. Марьюшка любила сладкое, и пока её ещё можно было утихомирить медовым леденцом.

Служил Андрей Севастьянович при дворе казначеем. Честнее него у царя человека не было. Опричники — и те признавали его. Часто звали Андрея судьёй в спорах и сложных делах. Ему на хранение отдавали деньги и важные бумаги. Случись царю уехать из Москвы, казначей единолично отвечал за государеву казну. Жениться вторично боярин не спешил. Когда Наталья говорила, что батюшка уходит по ночам, то густо краснела. Ольга ещё не понимала, отчего.

У Натальи была своя взрослая жизнь. Ольге и Марьюшке нянька всё ещё рассказывала сказки. Младшей про царевичей, а средней про оборотней да леших. Про войну и про упырей разных. Ольга морщилась и пряталась под одеялом после таких повествований. Но отец относился к Ульяне более чем хорошо. Он её почитал, едва ли не как ровню, и в её воспитательные навыки верил слепо. Ольга видела, что Борис и даже Наталья нет-нет, а почитывали «Жития». Про страшные смерти, которым подвергались великие мученики Палестины. Ей же отец ничего такого не читал сам и не приказывал брату или Фоме. А сама она от страшных сказок и так плохо спала, и без сожженных на костре людей из книги. Наталье же нянька рассказывала совсем другие истории.

— Ну, — шёпот сестры хорошо слышался за дверью, где Ольга притаилась, чтобы подслушать разговор, — что потом-то?
— Потом свекровь-матушка с тебя девичий венец снимет, — ворковала Ульяна, — и две косы заплетет. А уж потом и бабий убор оденет. И станешь ты жена.
— Я не об этом, — многозначительно прошипела Наталья.
— Отведут вас с женихом в спальню, — продолжила нянька после долгого молчания, — на постель посадят. Может, еды какой с собой дадут. На свадьбе-то ни есть, ни пить нельзя.
— И что? — испугалась сестра, — всё время там дружка будет стоять?
— Нет, — рассмеялась старуха, — он вас снаружи запрет, а сам караулить будет. Чтоб непотребства какого не было. Охальник какой или случайный гость не набедокурил. Свадьба как-никак.
— А жених-то что будет делать? — не унималась «невеста».
— Ой, Натальюшка, — прошептала нянька, — помнишь, я тебе в Библии два листа заложила, чтобы ты не читала? Так вот, теперь можно!
Ольга рысью кинулась по холодному полу в девичью. Там пылилась заветная книга, к которой Наталья проявляла столько же интереса, сколько к чёрным работам. Притащив к себе изукрашенный рукописный том, она осторожно разлепила две свернутые страницы и принялась за чтение.
«На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его…»*

Уже давно она заметила, что воспитанию её не уделяется столько же внимания, сколько получала его старшая сестра. Ольгу не учили стряпать, шить или вязать. Вернее, Ульяна ткнула ей в руки спицы и показала, как надо начинать. Но, не получив от ученицы тут же ровного ряда, нянька махнула рукой без сожаления. И не возвращалась более к этому вопросу. То же было и с шитьем. Зато знания Ольги в области всяческой сказочной нечисти были обширны. Ещё нянька то и дело «забывала» свою подопечную то в лесу, то на реке. И девочке с ранних лет приходилось самой возвращаться в терем. Благо, было недалеко. Родители будто и не замечали её отсутствия.

И сундук. Сейчас, когда старшая сестра то и дело требовала снабдить её лучшим приданым на Москве, Ольга задумалась, а не стоит ли и ей начать собирать своё. Да, это должна была делать матушка, но придётся самой.
Проходя мимо горницы Натальи, она глянула внутрь. Как сестра планирует выносить огромный сундук через эту узкую дверь, было непонятно. Как и то, каким чудом это дубовое чудище вообще внесли в дом. Марьюшка, глядя на сестру, тоже истребовала себе сундучок. И теперь сидела на нём сверху, грызя леденец, и размазывая по щекам сладкие слюни. Придя к себе, Ольга глянула по углам. Сундука не было. И поставить его тут было бы негде.

Отца она нашла тут же, в светлой прибранной горнице с высоким потолком, за большим столом. Отец читал.
— Батюшка, — тихо спросила Ольга, — а где мой сундук?
Андрей замер. Рано или поздно этот разговор нужно было начать, но как на такое решиться? Дочь как будто прочла его мысли, потупилась.
— Ты меня на постриг готовишь? — прошептала она. — Это оттого, что я некрасивая?
— Что ты такое говоришь, доченька, — нервно рассмеялся Андрей Севастьянович, — где ж некрасивая? На матушку похожа. Вон, и волосы её, с рыжиной. И глаза…
— У Натальи сундук уже полный, — сообщила девушка спокойно, — для Марьюшки уже хотя бы куплен. А мне приданое не сбирают.
— Да что там у Машки лежит-то! — отмахнулся отец, — две куклы да платок.
— И подушка! — завопила откуда-то из соседней горницы младшая дочь.
— Это ради жизни вечной? — допытывалась Ольга, — в царствии Отца Небесного?
Он молчал. Слов не было. Девочка смотрела на него сухими глазами.
— Я всё понимаю, — вздохнула она, — в монастырь, так в монастырь. Дозволь с подругами проститься.
— Ты что мелешь?! — в горницу ворвалась Наталья, — какой монастырь?! Батюшка?!
— ААААА!!!! Оленька в монахини уйдё-ё-от!!!!!!!!!!!!!! — ревела прибежавшая Марья, ухватив сестру за колени липкими ручонками.
— Да вы ума лишились, что ли?! — на женские крики и Машкины слезы из своих покоев прибежал Борис. — Батюшка просто с Наткиным сундуком себе все сапоги стоптал. Будет тебе приданое, правда ведь? — он обернулся к отцу за подтверждением. — Наташу замуж отдадим и за тебя всерьёз возьмёмся.

Ну что мог сказать Андрей Головин? Что всех, кто сейчас крутится вокруг его средней дочери, она переживёт? Что суждено ей было жить вечно? И не на том свете, а на этом. В этом городе. На вечном служении, как батюшка. В Дозоре. И нет смысла искать ей мужа. Как она объяснит ему, уже седому старику, что не постарела с ним вместе? Он глянул Ольге за спину. Ульяна, такая же, как он сам, служительница Дозора, молча кивнула. Поговорить с Ольгой надо, конечно. Но не сейчас.

— Гости пожаловали, — слуга тихо подошел и шепнул это барину на ухо, да так, что все разом умолкли. Даже Машка. Андрей Севастьянович тяжело поднялся из-за стола и подошел к окну.


Комментарий к Вдовец
*3:1. На ложе моем ночью искала я того, которого
любит душа моя, искала его и не нашла его.
Песнь Соломона, Книга Песни Песней Соломона — 17-я книга Танаха, 4-я книга Ктувим (Писания). Каноническая книга Ветхого Завета, написанная на библейском иврите и приписываемая царю Соломону. В настоящее время обычно толкуется как сборник свадебных песен без единого сюжета (возможно, воспроизводящий структуру свадебных обрядов), но может интерпретироваться как история любви царя Соломона и девушки Суламиты либо как противопоставление чистой любви Суламиты к пастуху и участи женщин в гареме Соломона.

========== Сваты ==========

На снегу у коновязи топтались три лошади. У седла каждой из них были приторочены короткая метла и мертвая собачья голова*. Хозяин помрачнел. Зачем пожаловали к нему опричники, он примерно представлял. Сейчас погромы по имениям столбовых дворян стали чуть ли не регулярными. Ещё лет десять назад, когда царь только окружал себя этими злыми, вечно напряжёнными людьми, Андрей уже тревожился. А сейчас откровенно паниковал. Надо было хорошо встретить гостей, чтобы не дать повода прогневаться.

В соседней гостевой горнице, богато украшенной, расписной, с иконой в золотом окладе, уже стояли трое. Дети притихли. По традиции кто-то должен был поднести гостям кубок. Этим правилом в доме не пренебрегали. Поднос с чашей уже стояли на столе, осталось выбрать, кто понесет. Тут выходила заминка. Нести следовало Наталье, как старшей из дочерей. Но она была на выданье, а приехавшие опричники не были ни сватами, ни женихами. Их и не приглашали-то, что уж. Показываться перед ними Наталье было неприлично. Ольгу отец отчего-то разом отодвинул, как и Марью. Сделал знак слуге, чтобы тот взял поднос.

Он тяжело прошёл к дверям, намереваясь сам выйти к гостям. Ольга, растерявшаяся и обиженная от того, что её даже стыдятся вывести к гостям с кубком, покраснела и прижалась к Ульяне. Наталья тоже притихла и метнулась за отцом к двери, подсмотреть, нет ли на приехавших белых полотенец, не сваты ли. Борис остался стоять, где был. Весь он стал какой-то тревожный, нервно теребил на пальце перстень. Маша хлюпала носом.

— Здрав будь, боярин Андрей Севастьянович!
Голос у гостя был веселый, какой-то зычный. Он привык говорить при большом стечении народа. Привык, что его слушают. Он не кланялся, а с чего бы? И встретил Андрея сидя, подбоченившись. Поблёскивая серьгами, перстнями и золотым шитьем на кафтане, поверх которого было надето черное одеяние опричника.
— Всё ли ты здоров, Фёдор Алексеевич? — Андрей поклонился в пояс, хотя не обязан был. Фёдор даже и боярином-то не был, не то, что столбового рода. Но злить Басманова не решился бы никто в здравом уме. Царскому фавориту кланялись все, включая царицу.
— Благодарствую, не жалуюсь, — Басманов встал и степенно приблизился, раскинув руки, намереваясь обнять хозяина.

Слуга уже стоял в дверях с кубком.
— А мы ж не просто так, — обойдя его и будто и не заметив, продолжал Фёдор, — вот, слухи ходят по Москве: товар у тебя залежался.

При этих словах Наталья, подслушивающая у двери, побледнела и отпрянула.

— У вас товар, — продолжал Фёдор, глядя куда-то за спину Андрею, — а у нас купец!

Андрей Севастьянович стоял сам не свой. Видно было, что Фёдор издевается. Он это знал, как никто. Они виделись каждый день. Если бы царский фаворит и собирался засылать сватов к Наталье, то мог бы и предупредить! И что же он, сам, что ли, вознамерился жениться? Ему-то зачем, мужеложцу?!

Ольга тоже высунула нос в дверь. Её Басманов поразил приятно и неприятно одновременно. Он сейчас подошел совсем близко, и было видно, что глаза у него подведены сурьмою, а губы чуть подкрашены алым. Чуть-чуть совсем, но всё же заметно. Она вдруг вспомнила, что как-то они с Натальей, заигравшись, подкрасили брату глаза и губы. Борис как раз прикладывал к себе девичий кокошник, когда на смех вошел отец. Он холодно улыбнулся дочерям, а брата поманил за собою. Вывел его из дома на задний двор и хорошенько приложил кулаком в лицо.
— Всё понял? — тихо, без злобы спросил он.
Борис кивнул. И с тех пор ни разу к сестрам просто так не входил и кокошника в руках не держал.

С другой стороны, гость был красив. А улыбался, как будто дарил золотым рублём. Двигался, как танцевал. Весь он был по-кошачьи гибкий, какой-то тягучий. И пахло от него чем-то приятным, хотя и тяжёлым. Ольга такой запах однажды слышала в доме у купеческой дочери свой подруги. Семья была баснословно богата, и у них водилась ароматная вода и масла из Аравии. Но стоили они так дорого, что им, боярским дочерям, никто сроду не стал бы покупать такое. Зачем? Они и выходят-то только в церковь. Да на гулянья раз в сто лет. А дома и так хороши!

— А что же ты, друг сердечный, — продолжал Фёдор, обойдя Андрея и приблизившись к слуге с подносом, — кубка гостю не подносишь? Или не ко времени? Или не рад мне?!
— Не прогневайся, — боярин провожал гостя тяжелым взглядом, — пожалуй!
— Стар ты, — рассмеялся Басманов, — с тобой целоваться. А с холопом твоим и подавно не стану. Есть у тебя товар по мне. Брезгуешь, прячешь, так и скажи!

Он остановился совсем рядом и глянул в двери за спиной у боярина уже пристальным, недобрым взглядом. Ольга охнула, когда мимо неё, как во сне, прошёл Борис. Он вышел в горницу, миновал растерянного отца. Забрал у слуги поднос и с поклоном поднёс кубок Басманову. Андрей молчал.

— Хорош, — кивнул опричник, пригубив вина.
Затем потянулся поцеловать боярского сына. Ольга сроду не видела, чтобы мужчины так целовались. Долго, да в губы.
— Со мной пойдёшь, — выдохнул Фёдор и потянул Бориса к себе. — Остальных сюда, живо!

Андрей обернулся. Ольга увидела его глаза. Вопреки ожиданиям, в них не было страха, только решимость и какая-то сосредоточенность. А ещё они вдруг стали стремительно расти. И лицо его, всегда такое чистое, с ровно остриженной бородой, вдруг потемнело и стало покрываться волосами. Через миг перед нею вместо отца стоял огромный бурый медведь.

Она, не помня себя от страха, бросилась вон, слыша за спиной, как с грохотом распахнулась деревянная дверь и стучат чьи-то окованные железом каблуки. Бежала, не разбирая дороги, сама не понимая куда. Очнулась в подвале. Дальше убегать было некуда. Кругом стояли бочки с заготовками, да куча соли на скоблёном поддоне. Сзади послышались тяжелые шаги. Один из опричников догнал её, и теперь они вместе стояли тут, в большой кладовой. В глазах у девочки потемнело. От страха и запаха редких, дорогих привозных специй. Мочёных яблок, квашеной капусты, мореного дуба и вяленого мяса.

Ольга уже и глаза прикрыла. Всё. Некуда дальше бежать, негде спрятаться. Дом, который ещё час назад казался неприступной крепостью, перестал быть её защитой. Мелькнула мысль, что дружина не спешит её защищать, и вообще дом как-то опустел. Но тут…

За спиной у опричника кто-то легонько ступил на пол. Мужчина, уже готовившийся схватить свою добычу, враз выпрямился, глаза его остекленели. Он стоял, вертел головой, но будто бы и не видел её. Между ними вдруг протиснулась её старая нянька, вытянув перед собою руку. Она будто прикрывала мужчине глаза. Ольге почудилось какое-то движение воздуха. Неприятно покалывало кожу. И звук от её движения был, как гудение закрытого улья, только ещё тише. От страха она стояла ни жива ни мёртва, а старуха всё водила перед собой ладонью. Второй рукой она поймала Ольгу за руку и чуть сжала её кисть.

— Что там? — послышалось сверху.
— Нет никого, — проорал опричник, — в окно выскочила, наверное.
— Так не стой там, — потребовал Фёдор, — сюда давай!
Мужчина ещё чуток поискал кого-то глазами и вышел.

— Цела? — шепнула Ульяна, бегло осматривая Ольгу, тряся её за плечи. Девочка кивнула.
— Наверх пока нельзя, — сообщила нянька, — уедут, выйдем.
— Батюшка в медведя превратился?! — хрипло выдавила девочка.
— Ой, дитятко, — вздохнула женщина, — всё расскажу, всё объясню. Но не сейчас.
Комментарий к Сваты
Опри́чнина — в Русском государстве 1565—1572 годах личный удел царя Ивана Грозного с особой территорией, войском и государственным аппаратом, доходы с которого поступали в государственную казну.
Часть государственной политики в Русском государстве с 1565 по 1572 годы, состоявшей в реализации чрезвычайных репрессивных мер, конфискации феодального имущества и земель в пользу государства (национализация)
Опричниками назывались люди, составлявшие личную гвардию царя Ивана Васильевича и непосредственно осуществлявшие политику опричнины. На поясе они носили метлу и собачью голову: это означало (символически), что они сперва кусают, как собаки, а затем выметают всё лишнее из страны.(с)

========== Побег ==========

Каблуки над головой стучали долго. Ольга сидела на полу, поджав ноги, а Ульяна всё ходила кругом и водила по воздуху руками. Несколько раз стук каблуков приближался почти к самой двери, но внутрь больше никто не входил. Девочка боялась лишний раз вздохнуть. Это что же такое получается? У неё отец оборотень?!
Нянька как-то враз переменилась. Не помолодела, конечно. Но движения у неё стали твердыми, уверенными, а взгляд — колючим.
— Добрались-таки, — бормотала она, прохаживаясь, — упыри проклятые!

Из кладовой вышли только к ночи. Давно уж в доме стало тихо, но Ульяна опасалась засады и погони. Осторожно прошли по лестницам, мимо горниц. В одной из них на распахнутом огромном сундуке лежала девушка с растрёпанной косой. Ольга вскрикнула.
— Не смотри! — нервно потребовала Ульяна, — Машеньку тоже. НЕ СМОТРИ!
Не давая девочке опомниться, нянька тащила её по комнатам, где не было ни одной живой души. В прямом смысле. Трупами прислуги был полон дом. Не пожалели даже безымянного мальчика-сиротку, приставленного к поварихе. Хорошо хоть, темно было. Иначе насмотрелась бы Ольга на всю оставшуюся жизнь!

Вышли на широкий боярский двор. Ульяна осмотрелась. Ольге показалось, что глаза у неё чуть светятся в темноте. Сама она была, как каменная, и всё теребила косу. Нянька тем временем потянула её в угол двора, туда, где были конюшни. Кони стояли непривычно тихо. И тут девочке почудилось, что их глаза тоже светятся.
— Лошадей, и тех не пожалели, демоны окаянные! — прошипела старуха, обходя стойла, — на вот! Одевайся. Пешком пойдем. Не так далеко.
— Батюшка где? — тихо просила девочка, — он так медведем и остался?
— Не видела, — отмахнулась Ульяна, — ты про это сейчас не думай. Не для того отец тебя столько лет от Басманова прятал, чтобы ты сейчас от страха с ума спрыгнула.
Ольга натянула поверх парчового сарафана простой тулуп, пахнущий потом и навозом, весь ледяной и чуть влажный. Сразу замёрзла. Ноги пришлось сунуть в чьи-то брошенные валенки. Тоже грязные, стоптанные и очень тяжёлые. На голову Ульяна намотала ей свой платок. Не слушая никаких возражений, заставила встать и заглянула в лицо.
— Слушай, — твёрдо сказала она, — твой отец, ну, ты сама видела. Медведь. Со мной всё понятно. Ты у нас в умненьких числишься, как Фомушка говорит, сама думай.
— Вы другие? — прошептала Ольга, — не такие, как мы?
— Да, — кивнула нянька, — но и ты другая. Брат с сестрицами просто люди. А вы с отцом ДРУГИЕ!
— Я же не оборотень? — испугалась девочка.
— Да кто ж тебя знает, — улыбнулась Ульяна, — мала ты ещё. Чтобы себя узнать, надо в Тень ступить. А тебя по малолетству она и развеять может. Идти можешь? Нам стоять нельзя.

Шли долго. Сперва вышли на дорогу, заснеженную, с редкими следами от полозьев. Потом на тракт, где от таких следов стало можно по снегу не проваливаясь ступать. А к утру и до крепостной стены добрались. Москва в предрассветный час показалась Ольге неприступной, страшной и чёрной. Ульяна истолковала её взгляд правильно.

— Черно, — кивнула она, — потому что чёрные люди городом управляют. До места дойдем, там тебе всё объяснят.

Ольга шла из последних сил. Привычки ходить пешком у неё не было, выходили редко. Всё больше на санях да в карете. И раньше казалось, что недалеко до Москвы. А вот ведь, всю ночь шли. В город вошли беспрепятственно, Ульяна ткнулась куда-то в дверку прямо в стене, там и отперли. Встречал их стрелец, с которым женщина обменялась парой неразборчивых фраз. Мужчина махнул рукой, и Ольга, уже прислонившаяся было к стене, вынуждена была тащиться дальше.
По городу бродили тоже долго. Мучительно долго. Уже стало светать, и начали попадаться первые прохожие. На удивление, раньше всех на улицу вышли нищие. Но девочка так утомилась, что даже не осматривалась.
— Пришли, — бодро сообщила нянька, толкнув тяжёлую дверь в какой-то длинной и высокой стене без окон, — как войдешь, поклониться не забудь. И поздороваться.

Внутри оказалось тепло. Так тепло, что девочка, порядком намучавшись за ночь, скинула сразу и тулуп, и валенки. И даже платок. Так и стояла, простоволосая, чумазая.
— Ульянушка? — раздался откуда-то низкий приятный мужской голос, — ты чего тут? ЧТО С АНДРЕЕМ?
Повисла тишина. Ольга от усталости ничего перед собой не видела. Поклонилась в пояс, пробормотала приветствие и отошла к печи. Присела на лавку.
— Нету больше Андрея Севастьяновича, — говорила тем временем нянька, — Басманов в гости зашёл!
— Ой, нехорошо, — сокрушался мужчина, лица которого девочка в полумраке не видела.
Глаза слипались, голова отяжелела. Когда собеседники вновь обратили на неё внимание, девочка уже спала.
***
— Одна она спаслась, — сообщила Ульяна, расстёгивая полушубок и с удовольствием сбрасывая тяжёлые овчинные одежды на пол, — куда её девать, пока не знаю, не спрашивай, Осип, миленький. Ей бы в себя придти.
— К Буслаю, что ли? — мужчина перешел на шёпот. — У них и так пятеро. И не по возрасту ей уже. В Тень ещё не ступала?
— Куда ей?! — возмутилась тоже шёпотом Ульяна, — у неё только что вся семья в одночасье сгинула. В кого она в той Тени превратиться?
— И то верно, — вздохнул Осип, — к себе возьми.
— Я завтра в дозор заступаю, — отмахнулась женщина, — ей сейчас одной нельзя.
— Ксюха! — Осип поднял палец вверх.
Он помолчал, поводил головой по сторонам. Что-то пробормотал, прикрыв глаза. Где-то в глубине дома послышались тяжёлые шаги. Распахнулась деревянная дверь в соседнюю светлицу, и оттуда, пригнувшись, вышла очень высокая и очень широкая баба. Одетая против обыкновения не в сарафан, а по-мужски, в штаны и домашнюю рубаху с закатанными рукавами. Волосы её тоже были коротко острижены. Но уши проколоты.
Раскланялись.
— Ну вот, Ксеньюшка, — Осип указал на спящую девочку, — принимай! Анри Себастьяновича дочка. Прошу любить и жаловать. И не бить шибко, когда провинится. Боярышня как-никак.
— А я страной правила, — буркнула женщина, подойдя ближе. — Что с ним сталось? Почему девочка одна?
— Басманов, котяра проклятущий, в гости заходил, — Ульяна опасливо отпрянула от широкого жеста женщины. — И Андрея со всей фамилией порешили подчистую.
— Трупы сама видела? — всё так же жестко спросила Ксения.
— Только дочерей, — старуха пожала плечами.
— Надо бы вернуться, — нахмурилась женщина, — днём терем осмотреть. Не той породы оборотень Анри, чтобы его вот так запросто, в одно лицо, завалили. Да хотя бы и Басманов со всем их поганым Дозором нагрянул. Я Анри хорошо знала, сколько лет вместе бились. Он перед смертью ещё рыл двадцать с собой бы забрал. Не то, что одного высшего.
— Это не ко мне, — нахмурилась старуха, — у меня сила не та. А ты попробуй.
Осип кивнул. Ксения, нагнувшись, легко подняла Ольгу на руки и вынесла из горницы.
— Сколько за последний год? — спросила Ульяна, оставшись наедине с главным Ночным стражем Москвы.
— Это уж пятый, — тяжело вздохнул Осип, присаживаясь на освободившуюся лавку, — Святославу надо отписать. Он дружину собирал, он этих оборотней по всем Европам разыскивал. Только из Дунайского похода троих привел. Горевать будет… Надо бы тризну. Но я во французских обычаях не силён.
— По-нашему помянем, — кивнула Ульяна, — а Святославу я сама отпишу.

========== Ксения ==========

Ксению в миру звали Кая. Родом она была с далёкого острова, который сейчас назывался Готланд. Несмотря на свой устрашающий вид, женщина она была душевная, даже добрая. Временами. Дала Ольге, которую упорно называла Хельге, выплакаться с недельку. Придти в себя, осмотреться на месте. Жила Ксения уединённо, как и все дозорные. Найти её дом мог только тот, кто знал про него или мог шагнуть в Тень. И это при том, что дом этот был огромным. Гигантским! Хозяйка называла его «длинным».

Презрев все прелести пятистенков и теремов, женщина возвела для себя строение, привычное ей с детства. Дом чуть уходил в землю. Полы в нём, хоть и дощатые, не скрипели и не были холодными, как дома у Головиных. Посреди огромного пространства пылал огонь. Никакой печи: открытое пламя горело в чём-то, похожем на каменный сундук без крышки. Всё, что варилось, пеклось или жарилось, делалось тут же. Здесь месили тесто, разделывали рыбу, потрошили кур. Вся посуда была развешана по стенам или стояла на полках. Еда готовилась самая простая. А такого странного хлеба девочка отродясь не видела. Дверь не запиралась. Ксения, похоже, не боялась ни пожаров, ни воров.

Слуг в доме было четверо. Все светловолосые, ясноглазые и молчаливые, как и сама хозяйка. И очень высокие. Две женщины хлопотали по хозяйству, стирали, стряпали, убирали, стелили постели. В свободное время шили, что-то вязали, ткали. Двое мужчин ходили за скотиной, проживавшей тут же, в доме, споро чинили всё, что бы ни сломалось, и охотились. А в свободное время резали по дереву и лепили посуду.

Ксения не ела ничего, что не было добыто её работниками. Не покупала ничего на базаре или у купцов. Оно и понятно, ткани были для неё слишком тонкими и узкими, а всякая хозяйственная утварь — слишком мелкой. Даже топоры и пилы были ей «малы». Она редко выходила за пределы ограды не под защитой Тени: на неё непременно обратили бы внимание. К немалому удивлению девушки, эта суровая женщина, способная, бросив топор, пробить насквозь толстую дверь, любила простые глиняные и стеклянные бусы. Но носила их только дома. Там же Ольга в первый и последний раз видела её в платье.

Спала Кая на огромной резной кровати. Ольге выделила деревянный настил у стены рядом. Вместо привычной для девушки пуховой перины пришлось перелечь на тонкий травяной матрас. Одеяла Ксению не интересовали. Все постели были застелены овчиной. Слуги спали в другом конце дома, там, где жили козы и две овцы. Все четверо как-то помещались вместе на одной большой простенькой кровати. И никто не выказывал ни беспокойства, ни недовольства. Ни о каком уединении тут даже и думать не приходилось, внутри дома не было ни одной перегородки. Всё проходило на глазах живущих здесь людей. Говорили все пятеро на каком-то языке, отдаленно напоминавшем Ольге шведский, но общались между собою так мало и так редко, что она не могла выучить ни слова. Дома ходили в грубых льняных рубахах и чём-то, отдаленно похожем на вязаные носки. Холодно не было совершенно. Но на улицу одевались так же, как и обычные люди. Овчинные тулупы аккуратно висели на одной из балок.

Первые дни для девочки прошли, как в тумане. Непривыкшая находиться не дома, она дичилась. Много и тихо плакала, ничего не ела. Её не беспокоили. Через неделю Ксения просто села на её постель и спокойно сообщила:
— Надо косу резать.
Ольга испугалась, что сейчас останется стриженой, как и её новая хозяйка. Или мачеха? Она ещё не поняла, в каком качестве тут находится.
— Не дам, — решительно насупилась она.
— Тогда иди в баню, — хозяйка махнула рукой куда-то на улицу, — а после переоденься. Даже если на дворе Рагнарёк, мыться, есть и спать нужно всё равно.
Ольга осмотрела свой замурзанный сарафан. Ксения бросила ей что-то серое, жёсткое и пахнущее баней и овцой.

— Покажи руки, — потребовала она, когда встретила переодетую девочку на пороге огромной бани, тоже немного уходящей в землю.
Ольга протянула ладони.
— Что делать умеешь, боярышня? — совершенно без злобы, но довольно строго продолжила женщина.
Ольга потупилась. Читать тут вряд ли кому-то придет в голову. Книг в доме не было, даже библии. Была крещёной и молилась только сама хозяйка. Остальные как-то обходились.
— Понятно, — коротко кивнула Ксения, — что же. Будем учиться жить.

За следующий год Ольга уяснила, что еда не появляется из ниоткуда. Есть можно всё, что растет, если осторожно. И всё, что хоть как-то дышит. Опять же, осторожно. Воду можно пить прямо из речки и там же мыться. Её платье сделано из травы и стриженной овцы. Она даже поняла, как именно. Стирать тоже нужно в речке. Трава, песок и зола — это мыло. Рагнарёк может наступить в любой момент, и нужно быть готовой ко всему.
— Ты пойми, Хельге, — ласково трепала её по огрубевшей руке Ксения, — за твою долгую жизнь ты чего только не увидишь. Всего натерпишься. Узнаешь и голод, и холод. Сдаваться нельзя никогда. НИКОГДА!

Сама Кая вела себя так, словно будь в её распоряжении только кусок льда, она немедленно сварила бы себе из него обед на три перемены блюд с пивом. Из того же льда развела бы огонь. На том же льду легла бы спать и не замерзла. И утром отправилась бы на оставшейся льдине в плавание.

Ксения не была ей ни хозяйкой, ни мачехой. Сама она считала себя кем-то вроде няньки. Ульяна лишь раз зашла в гости, проведать. Удовлетворенно осмотрела сшитое Ольгой платье, с аппетитом отведала приготовленный ею обед. Одобрительно хмыкнула, осматривая поленницу наколотых боярышней дров. Похвалила девушку и отбыла. Ей нужно было в дозор.

Саму боярышню Головину ждали на новой работе только следующей зимой. Ксения, как могла, подробно, объясняла ей каждый день, в чём теперь будет состоять её жизнь. К немалому удивлению самой Ольги, она прекрасно ориентировалась во всех видах ведьм, вампиров и оборотней. Знала виды и назначения практически всех заклинаний и даже имела представление о Договоре. Кто бы мог подумать, что Ульяна вместо сказок потихоньку, год за годом, рассказывала ей про Ночной Дозор? А она-то думала, что её воспитание пущено на самотёк!

Про отца ей Кая тоже много рассказывала. Происходил он из знатного французского рода. На родине был рыцарем. Бывал в Ерсалире (даже будучи несколько сотен лет православной, Ксения не могла научиться называть его Иерусалимом). Там у него не было ни жены, ни детей. И денег тоже не было: рыцари давали обет бедности. Но вот с орденом Анри не повезло. У тамплиеров деньги водились. Да в таких количествах, что под конец им был должен сам король. Братьев ждал костер, Анри же суждено было пересечь всю Европу и осесть, наконец, в Московии. Святослав, охотник на оборотней, сам лично его в Польше встречал. Чтобы закрепиться на новом месте, пришлось жениться на дочери местного аристократа. Так брат Анри стал Андреем Севастьяновичем.

— Я ведь и в доме у вас была, — тихо сообщила Кая, — прямо утром, как тебя к Освальду в Дозор привели. Все там были мертвые. И сёстры твои. Уж извини, что напоминаю. А вот отца твоего среди них не было. Освальд потом в Тень уходил глубоко, надолго. Искал Анри. И тот не отозвался!
— Что это значит? — насторожилась Ольга.
— Ты сама решай, во что тебе верить, — твердо заявила Ксения, — а только нет Анри среди мертвых. Он мне жизнь спасал не раз и не два. Я его искать буду.

Битва за Договор была для Ксении больной темой. По возможности она старалась её избегать. Ольге удалось выяснить только, что до войны у Каи было своё королевство, муж и девятеро детей. И время для неё четко разделено на «до» и «после». Про семью она говорила, что их «поток унес». И каждый раз гладила девочку по голове. Ладонь у неё была огромная.

— Тебе кажется, — смеялась она, глядя на свою воспитанницу в бане, — что мы, те, кого ты тут видишь, большие да высокие? Но раньше все такие были. И много больше нас. У меня на Родине я была среднего роста. Мой народ стоил длинные дома из больших камней. Таких, как эта баня. И плавали на стругах размером с мой дом.

На самом деле Ольга ничего такого не думала. А лишь с ужасом разглядывала два параллельных огромных рубца у Ксении на спине. След от зубов неведомого зверя проходил от правого плеча женщины до самой поясницы.

— Это Хена меня отметил! — гордо заявила Кая, узнав о подлинной причине опасливых взглядов девушки. — Это теперь он инквизитор. А за Договор на стороне Тёмных бился. Если я из первых людей, то Хена из тех, кто был до нас.
-— А где остальные «первые люди» и родственники Хены? — от любопытства Ольга даже высунулась из бадьи с водой.
— Поток унес, — грустно пожала плечами Кая, — потом всё сама узнаешь.

Мы мало знаем про Ольгу только потому, что Городецкий мало про неё спрашивает ))))

Не претендую на историчность. Просто интересно было бы заглянуть в древнюю Москву и поглядеть, а как там дела?