Сообщений в теме: 7

[Джонатан]

«Лети за мной...»

Я оглянулся. Свеча, при которой мне привелось набросать начальные строки исповеди, оплыла и угасла, а сумрак - не загустел. О молодость! Распорядившись тобою спустя рукава, сколь нередко бываем застигнуты мы рассветом на грани слез по щедротам твоим, коими ты едва не разразилась.

Игривая, ты разразилась граем хазарских харчевен, ширазских базаров, хорезмских гаремов и бань. Ты выплеснулась хартией вольностей, партией фортепьяно, грянула бранью казарменной барабанной побудки. Ты прянула рьяным пьянящим ливнем - пряная, будто воробьиная ночь. Ночь, когда доведенные до голубого каления карающие десницы протягиваются через все небо, все рамы растворены драпри взвиваются и трепещут, а канделябры и бра - бликуют: начищены. Причем инструмент непременно распахнут, расстроен иль по-рахманиновски разбит. Не избегайте услуг настройщика, но прибегните к ним. Стремглав приведите себе на память, а то и сразу в гостиную, это неимоверно взвинченное действующее лицо. То нередко студент всевозможных учебных заведений, но чаще - потенциальный студент. Выходя из дворян, хлопнул дверью и сделался разносчинцем. Влюблен, недостаточен. Чахоточен и хаотичен. Вечен и обречен. Вот его вермишель без соли. Вот средства от цыпок, потливости, от угрей. А тут - неоплаченные счета цирюльника. Жизнь взаймы, опереточный быт мансард. И - обручена с одним из других - существо обожания. "Канарейка, субтилка певчая", - определит сосед-орнитолог. "Консерваторка чертова!" - сгоряча охарактеризует консьерж. Сей прислушивается к поспешающим вверх похакиваниям сказавшегося настройщиком пришлеца. Кудлатоголов, блудовзорен, расхристан, тот какой-то юлою взвинчивал свое худосочное тело на заветный этаж, мысленным глазомером примериваясь к пролету имени Гаршина, которого бесконечно
ценил: как человека и классика. А инструмент, говорим мы, - распахнут. И вот уже партия этого допотопного фортепьяно, ликуемая в четыре неврастенические, алчные до бeмолей и нигде не находящие себе места руки, и вся исполненная неописуемой фиоритуры, фугобахально неистовствует: она состоялась. Молодость? Хлынула. Как? Appassionato! Да очевидно ли это? Достаточно ли все сие зримо? Ощутим ли неложный пафос великого мимолетья? Надеюсь. Ведь только подумайте: хлынула, захлестала, грянула, и вот - вот уж, впрочем, и отлетела. Прощай же. Слова мои о тебе да будут нетленны.

[Джонатан]

В этой теме писать надо длинные, длинные строки, как нити. Много в них можно плохого сказать, может быть, и хорошего много. Но что хорошо, а что плохо в этом мире роскошных и ярких событий? Будьте правдивы и верьте в дьяволов, если вы верите в Бога. Если ж вы верите в дьяволов тех, что веселое, нежное губят, знайте что они живут на земле, такие робкие, бледные словно намеки. Вы их зовите к себе, и они к вам придут, вас полюбят, сказки расскажут о счастьи, правдивые, как эти длинные длинные строки.

[Tron]

Не нашли мы слов, Джони. Вроде языкастые все и сами себе на уме. Видимо, не ощутили твой мессендж.

[Wrundel]

Если ж вы верите в дьяволов тех, что веселое, нежное губят, знайте что они живут на земле, такие робкие, бледные словно намеки. Вы их зовите к себе, и они к вам придут, вас полюбят, сказки расскажут о счастьи, правдивые, как эти длинные длинные строки.

[Джонатан]

Не нашли мы слов, Джони. Вроде языкастые все и сами себе на уме. Видимо, не ощутили твой мессендж.

Не ощутили? Чего уж там, бросьте. Разве не видится нам сквозь строки, как застонав J. пал на колени и стал нищенски шарить ладонями по полу, по его хладным, могильного вида плитам. Не ведая, что творит, он приискивал то не знаю что - подсознательно, подслеповато и тщетно. Не обретя ничего, кроме нескольких шариков бисера, J. осознал, что искомое им был растранжиренный жемчуг лет, и, не вставая с колен, он принялся излагать ламентации на быстротечность всего земного и заодно уж - с присущей ему щедростью выразительных средств - исповедался нам в своих обстоятельтсвах.

Сообщение отредактировал Джонатан: 16:08:19 - 05.02.2012

[Джонатан]

Весной они жили в Ле-Гро-дю-Руа, и гостиница стояла на канале, протянувшемся от окруженного крепостной стеной городка Эг-Морт до самого моря. За болотистой долиной Камарг можно было видеть башни Эг-Морта, и почти каждый день в разное время они отправлялись туда на велосипедах по белой, идущей вдоль канала дороге. Утром и по вечерам, во время прилива, когда к берегу подходили морские окуни, они смотрели, как прыгала, спасаясь от окуней, кефаль и как вспучивалась поверхность воды, когда окуни нападали.

От берега в синее спокойное море вклинивался мол, и они удили с него рыбу, плавали и помогали рыбакам вытаскивать на покатый берег длинную сеть. В угловом кафе с видом на море, сидя за аперитивом, они смотрели на рыбацкие парусники, промышлявшие макрель в Лионском заливе. Стояла поздняя весна, сезон ловли макрели заканчивался, и рыбаки очень спешили. Городок был приветливый и дружелюбный, и молодой паре нравился их отель, в котором было всего четыре комнаты наверху, ресторанчик и бильярдная с видом на канал и маяк. Их комната напоминала рисунок, сделанный Ван Гогом в его доме в Арле, если не считать двуспальной кровати и двух больших окон, из которых были видны канал и болота, прибрежные луга, белокаменный городок и светлая полоса пляжа.

Они всегда были голодны, хотя ели хорошо. С нетерпением ждали завтрака в кафе, где заказывали brioche, cafe аu lait, яйца и еще варенье по выбору, и им очень нравилось, что яйца готовили всякий раз по-новому. По утрам им так хотелось есть, что у женщины в ожидании завтрака начинала болеть голова. Но после кофе боль проходила. Женщина пила кофе без сахара, и молодой человек старался это запомнить.

В то утро на завтрак они заказали brioche, красное малиновое варенье, яйца с кружочками масла, которое таяло, когда они подсаливали и посыпали их молотым перцем. Яйца были крупные и свежие, и женщина заказала себе всмятку. Он запомнил это без труда и с удовольствием ел яйцо, лишь чуть-чуть добавляя ложечкой масло, стараясь сохранить в памяти ощущение свежести раннего утра, вкус грубо помолотых зерен перца и горячего черного кофе и легкий аромат цикория в cafe au lait.

Рыбачьи суденышки были далеко в море. Они вышли в темноте с предрассветным бризом, и молодой человек и женщина, услышав их, проснулись, покрепче прижались друг к другу под простыней и снова заснули. На рассвете, еще полусонные, они любили друг друга. В комнате было темно, и они лежали вместе, счастливые, утомленные, а потом снова любили друг друга. Под утро они так проголодались, что едва дождались, когда откроют кафе, и теперь не спеша завтракали, любуясь морем и белыми парусами. Начался новый день…

На них были полосатые рыбацкие блузы и шорты, купленные в магазине рыболовных принадлежностей, они сильно загорели, а пряди волос посветлели от солнца и морской воды. Окружающие принимали их за брата и сестру, пока они сами не сказали всем, что женаты. Им часто не верили, и женщине это нравилось.

[pas]

Вкусные мелочи у старика Хэма. Можно ведь писать великолепные вещи и не заморачиваясь сюжетными интригами и потусторонним смыслом, только на красоте языка и слога