Ночь выдалась мерзкая. Промозглая. Тоскливая. Замедляющая всех вокруг юного поэта. Едва тащился паром, как будто не плыл по воде, а в трясине тонул. Люди удручающе медленно выбирались с его неустойчивой палубы на сушу. Во тьме, как два уродливых исполина, возвышались ростральные колонны. Чуть заметные фонарики-светлячки указывали путь через мост, оказавшийся неожиданно шатким. Или Саше так от нервов почудилось. Несся он сейчас над черной Невской водою и ног под собой не чувствовал. В горле жаром полыхало, в виски молоточки стучали. Сердце колотилось, руки дрожали. Где-то там, на другом берегу скрывался проглоченный ночной тьмою доходный дом, где на третьем этаже в хорошей квартире обитает мать его будущего ребенка. Палач его будущего ребенка. Юноша не знал ещё, что он скажет Анжелике, как будет делать предложение. Да и стоит ли его вообще делать, тоже не думал пока что. Остановить! Что угодно пообещать, откупить, удержать.
Последний мостовой фонарь пронесся тусклым пятном над головою. Захлюпала под ногами набережная, заскользили сапоги по выпяченным камням мостовой. И каждый Пушкину врагом казался. Всякий норовил удержать его на месте, не дать разбежаться в полную силу. От ужаса он готов был стучать во все двери, призывать в свидетели незнакомых людей. Пусть поторопятся, пусть тоже бегут вместе с ним. Впереди него. Анжелику нужно остановить! Она не смеет отнимать у него младенца. Это ЕГО ребенок! На полпути он, было замешкался, осознав на миг, что действительно может стать отцом в девятнадцать лет. А может статься и мужем. Как он будет кормить семью? Как станет воспитывать сына? Почему-то Саше казалось, что первыми всегда должны рождаться сыновья. А иначе как же?
Безконенчы были Зимний сад и Зимний дворец. Никак не желал поворачивать в сторону Конюшенной улицы надменный Невский проспект. И кто же понастроил здесь этих длиннющих дорог?! Неужели царю Петру були нужны все эти доходные дома, першпективы и набережные? Он, говорят, был человек простой. Обошелся бы и одной дорогой, упирающейся в дом Анжелики. А ещё про царя говорили, что он был большим охотником до женских прелестей. Определенно, самодержец был обязан поселить госпожу Дембинскую у себя в доме. Да и сама она хороша. Надо же додуматься так далеко квартиру нанимать! Нет бы поселиться как все нормальные люди, на Васильевском острове.
– Ночной Дозор! – окликнул его чей-то сиплый простуженный голос.
Пушкин наскоро соорудил пальцами неумелый знак «лезвия» и бросил наугад. А после на всякий случай скорости прибавил. Какой сейчас может быть дозор? Дело вселенской важности, а тут какой-то охрипший дурак на пути!
– Барин! – несся с другой стороны густой хриплый бас, – извозчика не желаешь ли?
– Пошел к черту! – выдохнул юноша. И тут же спохватившись, ринулся на голос. Извозчик! Действительно! Как же он раньше-то не подумал?! Пушкин был так зол и раздосадован, что совершенно позабыл о существовании извозчиков. В детстве он часто слышал о том, что знатные люди своими ногами мостовые не топчут. Но пока в лицее учился, всего несколько раз на пролетке катался. И все веселье от тех поездок через своих приятелей видел, а вовсе не в скорости передвижения. После же так близко от службы поселился, что привычки нанимать экипаж ещё не успел сделать. Даже сейчас он проносился мимо недовольных, кутающихся в промокшие тулупы извозчиков, не понимая, зачем они тут. Почто занимают его своим затрапезным видом? Этот выкрик из Ночного Дозора словно вернул его в реальность. Туда, где есть способ быстро ехать в удобной пролетке, а не тащиться пешком.
Ветер метал в лицо водяные струи, норовил сдуть пассажира с жесткого сиденья. Поднятый верх экипажа ни капли не спасал, а только мешал разглядеть дорогу. Далеко ли ещё? Успеет ли? Что, если этот глупый грубый мужик в клочковатой бороде и мокром арапнике везет его в другую сторону? Или задумал собрать с молодого пассажира побольше, и наворачивает сейчас круги меж домами, пользуясь отвратительной ночной погодой? Чудились ему за каретой какие-то скрипы, крики и даже шаги рядом. Верно былась об деревянный задник мокрая веревка или ещё что. Но вот, наконец, в полумраке улицы показался фонарь и знакомая дверь. Лошадь встала, как вкопанная. Расплатившись и едва глянув на своего возницу, Саша ринулся в парадный подъезд.
Анжелика встретила его удивлением. Хотя и не рассердилась. Была она как-то особенно хороша. Пушкин от её вида сперва растерялся. Загляделся на черные локоны да лебединую шею. Девушка благоухала ароматной водой, лениво куталась в яркий арабский халат, которого у неё ещё недавно не было. С кухни тянуло призывно кофием. Дембинская дома не готовила, берегла квартиру от густого смрада жаренного лука и вареной капусты. Но вот кофе и какие-то ароматные булки у неё водились. Сунув по-матерински одну Саше в руки и усадив его силой а кокетливую розовую атласную подставку для ног, суккуб отошла и прислонилась к запертой двери, ведущей в спальню.
– Я все знаю! – выпалил Пушкин, – будь моей женой!
– Ишь, чего удумал? – прыснула девушка, – ты же сам дитя ещё! Тебе на ноги встать надобно сперва. А до мужа ещё расти и расти.
– Все одно ребенка убить не дам! – огрызнулся Саша, – я право имею, раз он мой.
– Ты хоть знаешь, – сурово поинтересовалась Анжелика, – где в настоящий момент находится и как выглядит плод? И с чего ты вздумал моим телом распоряжаться? Тебе заботы на минуту, а мне потом с младенцем мыкаться.
– Я позабочусь! – заверил юноша.
– О себе позаботься сперва, – надменно скривилась девушка.
– У меня деньги есть, – не сдавался Саша, – я могу.
– Эту квартиру четыре мужика оплачивают, – тяжело вздохнула суккуб, – а ещё трое меня кормят и поят. И каждому ночь своя отведена. Тебя мне присутулить некуда. И ребенка твоего тоже.
Пушкин не успел ничего возразить, хотя дорогой все хорошо обдумал. В дверь постучал и тут же вошел высокий широкий в кости, грузный мужчина. В дорогой шинели и генеральском мундире под нею. Пригнул голову, полоснув пером по свисающей шторе, прикрывавшей смотровое окно входной двери. Поглядел с улыбкой на Анжелику. Перевел недовольный удивленный взгляд на юного архивариуса. Недоуменно поднял бровь.
– Посыльный, – пожала плечом девушка, – вино доставил. Ступайте же, милейший.
Проходя мимо ночного визитера он заметил, что роста тот среднего. Это снизу, с табуретки генерал внушительным казался. И лицо его знакомым было, только имя никак на ум не шло. Мужчина и юноша встретились взглядами, и Саша настолько отчетливо увидел, что генерал смотрит сквозь него, что у него что-то внутри полыхнуло. Он так ясно ощутил желание прославиться. Стать кем-то настолько значительным, чтобы увидев его в прихожей такой же вот «Анжелики» встречный генерал или министр вежливо отступил бы в коридор. Чтобы быстренько спуститься по лестнице и уехать к себе домой. Но пока он об этом мечтал, за ним уж и двери заперли. Но хотя Пушкина буквально вытолкали взашей, он решительно не желал уходить, оставляя дело свое нерешенным. Семь человек содержат Анжелику, покуда она доступна. А как окажется брюхатая при муже, так и его скромного жалования хватит. Решившись, он выудил из-за пазухи стеклянный пузырек и вновь забарабанил в дверь.
– Чего тебе ещё? – недовольно буркнула девушка, высунувши в узкую щелку свое зарумянившееся личико.
– Это тебе Лиза из казармы передала, – Саша решительно сунул ей под нос склянку, – ты этим хотела моего ребенка убить? Этим?!
– Что там? – донеслось издали, из недр квартиры, недовольное мужское ворчание.
– Ничего, Михаил Андреевич, – мурлыкнула Анжелика, оттесняя юношу в коридор.
– Так не бывать этому! – почему-то шепотом рявкнул он. Решительно скрутил пробку, отбрасывая розовую ленточку, и одним глотком осушил содержимое пузырька меньше, чем за минуту.
– Ой дурак! – вздохнула девушка и хлопнула дверью уже окончательно.
Набережная из парадного подъезда казалась непроницаемой черной стеной. В дверь с неприятным свистом врывался ветер с реки. Саша заранее поежившись, укутался в тяжелую мокрую шинель и шагнул на улицу. Одни из окон дома приветливо светились, там сновали какие-то люди. В других окнах угадывались скромные одинокие канделябры. Здесь уже собирались спать. А кто-то уже спал, их окна были черны. И сам Пушкин, утомленный своим ночным приключением, оглядывался и щурился, силясь разглядеть во тьме извозчика с его фонарем. Нестерпимо хотелось воротиться. Указать заносчивому генералу на дверь, поужинать и улечься спать. Уж больно голова гудела от переживаний. Гляди-ка ты, выискался, Михаил Андреевич! Да будь он хоть трижды генерал, хоть сам губернатор, только ребенок у Анжелики в животе не его!
И будто бы загадочный Михаил Андреевич услыхал сквозь свист ветра с набережной эти его дерзкие мысли. И со всей силы врезал уходящему юноше по шее. По крайней мере Саша этот удар так воспринял. И когда упал на жесткие грязные камни, именно его ожидал увидеть. Но над ним склонился незнакомый молодой мужчина с завитыми усами и мокрым чубом, торчащим из-под фуражки. Знак отличия с неё был сорван, и в каком полку служил её обладатель, сложно было судить. За его спиной стояло ещё двое молодых мужчин. Лица их в темноте невозможно было различить.
– Ночной Дозор! – громко повторил он, хватая Пушкина за руку и резко подтягивая вверх, помогая подняться, – изволь объясниться!
– С кем имею честь? – вяло поинтересовался юноша.
– Корнет Никитин, – коротко поклонился соперник, – изволь пройти для объяснений в казарму.
– А что, как не пойду? – надулся Саша, – Вы трое на меня напали и ещё смеете требовать каких-то объяснений? Ваше счастье, что мне нынче недосуг. Желаете беседовать, так извольте до утра обождать. А как стреляться надумаете так присылайте секундантов.
– Добром не пойдешь? – уточнил корнет.
– К черту идите! – рассвирепел бывший лицеист, вырываясь.
Кабы не внезапно наступившая дурнота, эти трое нипочем бы не доставили Пушкина в Ночной Дозор. Но внезапно ночная темень перед его взором просветлела, в ушах зазвучал шум прибоя, а голова сделалась тяжелой, словно налитая свинцом. Ноги тоже потяжелели, и не желали более нести своего обладателя прочь от напавших на него дозорных. Саша лишь один шаг в сторону успел сделать и тут же повалился на стену. Он непременно упал бы, кабы не Никитин. Тот и в экипаже вынужден был его всю дорогу придерживать. Время от времени юноша поднимал глаза на двух молчаливых попутчиков, сидящих на облучке подле кучера лицом к пассажирам, но голова его к тому времени так уже болела, что лица спутников казались ему плоскими картинками.
В приемную его уже нести пришлось. Юноша пытался отстраниться, но Никитин оказался намного сильнее, чем можно было ожидать от человека такого роста. Дотащив своего упирающегося пленника до стола, где восседала королева приемной в лице волшебницы Светланы, корнет плюхнул свою ношу на ближайший стул и утирая пот со лба потребовал бумагу и перо.
– Снова Пушкин? – ворчливо осведомилась девушка.
– Ага! – Никитин торжествующе поднял палец к потолку, – так и запишем, инкуб Пушкин. Совершил нападение на дозорного Игнатенкова и место преступления покинул.
– Как? – недоверчиво протянула Света.
– Бегом, – проворчал Никитин, старательно выводя закорючки на тонком листе.
– На вас напал инкуб седьмого ранга? – угрожающе переспросила она, нервно постукивая пальцами по столу.
– Сам поражен! – лучезарно улыбнулся корнет, ставя вместо точки жирную кляксу, – куда его теперь? В холодную?
– Чего шумим, а не деремся? – бодро поинтересовался какой-то коренастый мужичок, одетый в поношенный сюртук и выцветшую розовую рубаху в огромных синих цветах. Подошел он так тихо, что не был ранее замечен. Саша с трудом поднял на него взгляд и почувствовал неприятную резь в глазах.
– Вот, Семен Палыч, – обернулся к нему корнет, – с самого моста за ним шел. Раз окликнул, два. А он будто и не слышит. Потом у самого дворца его Игнатенков позвал. Пушкин этот давай лезвиями разбрасываться. Кабы посильнее был, то пожалуй, навредил бы. Мы за ним, а он от нас. Кабы не Вятский со своим приятелем извозчиком, не догнали бы, ей богу. Он за пазухой что-то нес. Но по дороге я обыск делал, ничего не нашел.
– И чего вы втроем столпились, как в полковом борделе? – как-то угрожающе спокойно усмехнулся Семен, – Посты свои побросали, олухи. Ольги в городе нету, дворец охранять некому. Вы трое тут, а мост без присмотру!
– Да я ж… – покраснел и пустился в объяснения корнет.
– Ты, Никитин, неловкий какой-то, – проворчал дозорный, – вроде и на войне был, и в дело я тебя брал. А такой дури от тебя не видел. Коли некая персона седьмого ранга бежит ночью через мост и тащит что-то за пазухой, пущай себе бежит.
– Но как же? – вступился ранее молчавший Игнатенков, показывая собравшимся не слишком чистый платок с еле заметным кровавым следом.
– А я говорю, пущай бежит, – назидательно перебил его Семен, – гонца седьмого ранга вперед пускают тогда, когда дорогу расчистить хотят. Оно как вослед мальчишке малахольному припустились! Покуда вы нашего инкуба всей толпой догоняли, кто-то поумнее вас по пустому Невскому мог во дворец ведро артефактов приволочь. О!
Все молча слушали его. Семен подошел к Саше, наклонился. Провел рукою по его влажному лбу. Пушкин дернулся. Рука у дозорного была ледяная.
– Да у него жар! – сочувственно протянул дозорный, – глянь-ка, Светка, лекарь не ушел ещё?
Сообщение отредактировал Виктория1977: 07:55:58 - 24.02.2020
