Сообщений в теме: 33

[Зиц]

Отражение Творца


Василий Сергеевич, сидя за столом в одном исподнем, набирал что-то на клавиатуре и время от времени отрывисто хохотал. Кофе в чашке уже остыл, но он, не отрываясь, продолжал печатать. "К пятидесяти годам у писателя должны быть решены все проблемы. За исключением одной - как писать" - гласила новая строка. "Максимум стиля - немота" - следующая. Василий Сергеевич на мгновение задумался и почесал левую ногу носком правой. "Описание дурной погоды - вот и вся петербургская литературная тра...", - начал было он, как вдруг случилось пренеприятнейшее.

У входной двери раздался звонок, и несколько расстроенный Василий Сергеевич, облачившись в теплый махровый халат, вышел встречать нежданных гостей.

Голосом, в котором еще слышались нотки раздражения, он произнес дежурное "Кто там?". По ту сторону не ответили. Он припал к глазку и тут же отпрянул, как будто его ударило током, после чего медленно и как-то механически открыл дверь.

На лестнице было тихо и холодно. Тенью пронеслась невидимая кошка. Перед Василием Сергеевичем стоял, опираясь на трость, человек в черном одеянии и цилиндре с ушами. "...Потому что век весь наш в черном, он носит цилиндр высокий...", - всплыло где-то на задворках заволакивающегося туманом сознания.

Некоторое время оба молча разглядывали друг друга, и Василий Сергеевич почувствовал, как у него отнимаются ноги. Теперь не оставалось ни малейших сомнений, он узнал в незнакомце...

- Вы писатель? - прервал затянувшееся молчание гость.
- Честь имею, - только и смог выдавить из себя после небольшой заминки Василий Сергеевич.

Человек в черном снисходительно улыбнулся.

- А вы, стало быть, меня признали-с?

Писатель утвердительно кивнул, не в состоянии произнести больше ни слова.

- Тогда разрешите? - он указал тростью в глубь квартиры.

Василий Сергеевич посторонился, и загадочный посетитель, не раздеваясь, проследовал прямо в кабинет. Удивительным казалось еще и то, что он не оставлял после себя никаких следов, хотя с утра стояла скверная погода, и ливень не прекращался ни на минуту.

Усевшись в кресло, гость пробежал глазами светящиеся на мониторе строки. Василий Сергеевич за его спиной почувствовал себя настолько неловко, что у него зачесались глаза. Помолчали.

Вдруг, блеснув пенсне, человек в черном встал и подошел к окну. Задумчиво в него посмотрел и, не оборачиваясь, произнес:

- Очень трудно описывать море. Знаете, какое описание моря прочитал я когда-то в одной ученической тетрадке? "Море было большое". И только. По-моему, чудесно.

Василий Сергеевич сглотнул и пошевелил пальцами.

- Ну-с, мне пора, - произнес визитер, пряча часы-луковицу в карман и вообще, поторапливаясь.

Но немного задержавшись, прибавил:

- Когда вас, милостливый государь, где-нибудь будут бранить, вы почаще вспоминайте нас, грешных...

Затем, прощаясь, слегка приподнял свой цилиндр, ловко отворил окно и шагнул в дождь.

Василий Сергеевич в испуге подбежал к раскрытым створкам и посмотрел вниз. Там, внизу, никого не было, улица была пуста. И только где-то высоко в небе застыла огненным росчерком в своей конечности онемевшая молния. ***



Николай Афанасьевич не любил Word. Предпочитал пользоваться Блокнотом, всерьез полагая, что обилие кнопок, картинок, и прочей мишуры развращает воображение. Он даже как-то пытался писать по старинке, с помощью карандаша и бумаги, однако недолго - мешала дурная привычка тушевать лист затейливыми вензелями и росчерками. Захлопнув редактор, подошел к окну. Никакого дождя, конечно, не было. Накатывал быстрый осенний вечер, подобным же образом покрывая увядающий день безмысленными завитушками кленовых листьев.

- Маша! - крикнул он, завязывая шнурки, - я до машины. Э-э-э... сигарету забыл.

Николай Афанасьевич с некоторых пор перешел на электронику, неожиданно для себя найдя в электрокурении немаловажные привлекательные моменты. Однако, выйдя во двор, к машине не пошел, а присел на скамейку в скверике. Дышалось легко, грех жаловаться, да и в целом, если не считать мелкие неудобства, жить получалось довольно приятно.

- Вы позволите?

Перед скамейкой остановился старик-не старик, мужчина непонятного возраста но приятной наружности, с бородой и тросточкой. Николай Афанасьевич непроизвольно моргнул - в воздухе потянуло отчетливым ароматом французского дежавю.

- Пожалуйста-пожалуйста, - тем не менее вежливо улыбнулся он, подвигаясь.

Незнакомец присел.

- Знаете, что? - спросил он, кашлянув. - Давайте не будем ходить вокруг да около, тем более, что вы, можно ведь и так сказать, уже имеете некоторый опыт и подготовку. Я к вам по причине вашего последнего рассказа.
- А что с ним не так? - вздохнул Николай Афанасьевич, действительно, не чересчур удивившись.
- Как вам сказать... Рассказ, в общем, неплохой. Вполне можете опубликовать. Но я хочу предложить иное.

Незнакомец помолчал, ковыряя тростью оранжевый лист. Прищурясь, глянул на заходящее солнце и продекламировал:

"... Образуются жемчужины в складках тела моллюска, в самом, можно сказать, интимном местечке его организма, когда попадает туда по недосмотру или по несчастливой случайности какой-нибудь посторонний раздражающий предмет — какая-нибудь колючая песчинка, соринка какая-нибудь, а то и, страшно сказать, какой-нибудь омерзительный клещ-паразит. Чтобы защититься, моллюск обволакивает раздражителя перламутром своим, слой за слоем, — так возникает и растет жемчужина. Грубо говоря, одна жемчужина на тысячу раковин. А стоящие жемчужины — и того реже..."

- А? Каково верно подмечено, Николай Афанасьевич! Что рассказ! Я вам прямо скажу, как литагент литератору - рассказ этот не более как набор чужих цитат и аллюзий, подобный, кстати, любому тексту постмодернистского толка. А то, что я пришел к вам - не более, чем игра случая. Мог бы и не прийти, не обольщайтесь.

- Я, собственно, и не претендую, э... - несколько раздраженно перебил писатель.

- Филофилакт Хаджимурадович, - любезно вставил собеседник. - Литагент. Имечко не круглое, а друзья зовут просто Фил. И вы не стесняйтесь.

- Фи... господин Фил. Я никого сюда не приглашал, мне кажется.

- Да-да, вы правы безусловно. Однако позвольте продолжить. Случилось так, что в словесной шелухе вашего сочинения непроизвольно, само по себе родилось нечто, чему весьма непросто дать правильное определение. Мелодия полета мысли? Эмбрион потенциальной задумчивости? Отражение Творца? Не творца, а Творца... Ну, вы поняли. Собственно, не в названии дело. Продайте мне это нечто, Николай Афанасьевич.

- Вот как! - ошеломленно произнес тот. - И много дадите?

- Не особенно. Впрочем, если вас шокирует вульгарная монетизация, можно не деньгами. Ничего сверхъестественного, разумеется. Избавим от шрафов ГИБДД, например. Как вам?

Филофилакт производил впечатление трезвого человека, веяло от него спокойной уверенностью. Николай Афанасьевич, несмотря на опыт и два высших образования, незаметно для себя начинал слегка поддаваться.

- Признаться, я не совсем понимаю... Фил. Для чего вам мой рассказ? Для печати?

Хаджимурадович покачал трость.

- Нет, не для печати. Видите ли, стоит только опубликовать текст, выложить его в открытом доступе, интересующее нас с вами нечто исчезнет, раствориться в мимолетном внимании чужого глаза. Паф! И нету его, выскочит, растечется по головам равнодушного человечества. Я даже не обещаю подъема мирового культурного уровня на сколько-нибудь значимую величину, доступную для наблюдения имеющимися на сегодня средствами. Но все сложится иначе, если вы рассказ продадите.
- Да что такое может случиться! Это же просто слова, мираж и прах ушедшего лета. Опавшие листья осеннего настроения, что вы мне тут вкручиваете...
- Позвольте спросить - а не кажется ли вам, что в последнее время несколько поубавилось книг, достойных к прочтению? Отчего, как вы полагаете? Впрочем, вопрос риторический, не затрудняйтесь. Две тысячи лет назад, Николай Афанасьевич, четыре еврея написали Книгу. Да, им было значительно проще - по мелочи что-то издать, напечатать, слить в Интернет практически не представлялось возможным, да и прочитать, по общей неграмотности, тоже. Им удалось собрать, сложить, скомпилировать такие вот эмбрионы, подобные вашему, жемчужины, собранные правдами и неправдами по всей тогдашней человеческой ойкумене. Как это происходило технически? Примерно как и сейчас, покупали рассказы, - рассказы, мой друг, в изначальном, истинном значении этого слова, - у кого за пятачок, у кого за копеечку. Невежественные пейзане, втянутые волею рока в неясные для них процессы, суть происходящего по обыкновению извратили до неузнаваемости, породив миф о торговле душами, каковых душ, как мы теперь знаем, нет и не было. С тех пор жемчуг несколько поистерся, ничего более ошеломляющего создать не получалось, не в последнюю очередь из-за таких, как вы, торопыг и сластолюбцев. Но новую Книгу пишут, дорогой мой, пишут, а как и кто - не нам с вами судить. Пишут, компилируют, не сомневайтесь, компилируют из мелочей наподобие этой. Ну как? Торг уместен?

На улице быстро темнело, стало ощутимо прохладней. Николай Афанасьевич зябко поежился, вслушиваясь в отдаленный грай городского воронья.

- Знаете, Фил, я подумаю. Как-то все... несколько неожиданно.

- Непременно, Николай Афанасьевич. Непременно подумайте!

Расстались дружески. Литагент растворился в осеннем сумраке, а литератор шагал к дому, пребывая в отрешенном состоянии духа. От того ли, или от опущенных глаз на осенние лужи, наступать на которые не следовало да и не хотелось, но в темной подворотне он был остановлен внезапным толчком в плечо.

- А ну притормози, папаша!

Николай Афанасьевич обмер. Дорогу преградили два субъекта самой непритязательной внешности, одетые, как ему показалось, едва ли не в телогрейки.

- Что вам угодно? - озираясь по сторонам, с трудом выдавил из себя писатель. Вокруг никого, конечно, не было, если не считать жирного кота, равнодушно обнюхивающего поребрик.

Тот, что слева, молча показал нож. Правый сивушно рыгнул и принялся рыться в карманах, нехорошо усмехаясь.

- Угодно-угодно, сейчас, блин, узнаешь, гнида очкастая, что нам угодно...

Он вытащил, наконец, из недр своего ватника внушительного вида бумажник. Открыл и, слюнявя толстые пальцы, принялся отсчитывать пятитысячные купюры.

- Молодые люди, как вам не стыдно!

Николай Афанасьевич оглянулся. Со стороны улицы, прихрамывая и спотыкаясь, семенил Филофилакт Хаджимурадович. И хоть мало чего брутального было в его тщедушной фигурке, надежды маленький оркестрик сыграл ноту си где-то на задворках увядающего сознания, но вышло так, что не зря - на гопников появление литагента произвело неизгладимое впечатление. Они убежали.
- Уф... - едва отдышавшись, произнес тот. - Вы уж, голубчик, определитесь скорей, а то не ровен час... Конкурирующая организация, как изволите видеть. В другой раз меня может и не оказаться поблизости.
- И что же, - чувствуя толчки сердца в онемевших ступнях, выдавил потерпевший, - если я оплату приму, а текст все же опубликую? Что будет?

Литагент пренебрежительно дернул плечом.

- Никак невозможно, поверьте на слово. Доселе никому не удалось, знаете ли. Спешу упредить следующее ваше недоумение - изъять без оплаты, отобрать, предположим, у бесчуственного трупа тоже не выйдет. Все остальное... гм, вполне допускается.

Домой Николай Афанасьевич вернулся далеко затемно, машинально съел суп, а на вопрос жены о потерянном времени посетовал назревшей необходимостью срочно купить новую зимнюю резину. Запершись в кабинете, с замиранием сердца открыл редактор, вчитался в строчки. Что тон там увидел? Мягкий, шелковистый на ощупь бархат "Бриджстоун"? Вежливых служителей дорожно-патрульного культа? Синее ли море, белый пароход! Две тысячи лет писательского труда, растраченного на увеселение непритязательной публики! Золотой век русской литературы, канувший в лету социальных сетей! Ничего, ничегошеньки неизвестно в точности, особенно когда нам приходится совершать акт более-менее нетривиального выбора. Да и выбора-то, по большому счету, никакого не было. Или был? Как знать, как знать... Поэтому не будем удивляться и осуждать, негодовать и резонерствовать, сожалеть о несбывшемся тоже не будем - рассказ в ту же ночь появился в открытом доступе.

*** Текст написан Джонатаном и предоставлен Зицу бесплатно и по обоюдному согласию, о чем свидетельствует соответствующая расписка.

[Putnic]

Похоже на попытку забеременеть, о чем свидетельствует согретая на животе подушка.

[Ctapk]

Что тон там увидел?

Что-то? Что он? можно уточнить, как правильно?
О самом рассказе: интересно читать, но 1 и 2 часть как-то мало связаны. Порадовало, что Николай Афанасьевич свой талант не продал, кто его там знает о душе, есть она или нет, но от греха подальше...
Да, и тема конкурса - зеркало, а единственное зеркало, которое я заметил, это то, что 2 часть - может считаться отражением в кривом зеркале 1 части. Хотя в рассказе и упоминается Отражение Творца, но мне кажется этого маловато будет.
Но, что-то я раскритиковался, в целом рассказ - очень хорош, что-то среднее между 4+ и 5-
А так как в блице мы расставляем по местам, то определюсь после прочтения все конкурсных работ. Ещё неделя у авторов, и потом целая неделя у критиков - так что за 2 недели как нибудь управлюсь!

[Ctapk]

Думаю никто не будет против если перенесу в тему конкурса последние 3 сообщения, они там более уместны. Спасибо за понимание.

[Резкая]

От даже не знаю
Вроде заинтересовало, вроде даже сообразила что к чему, а вроде нет...
Соответствие теме не обнаружила

[Putnic]

Нет, ну я ж объективно, че. Давайте говорить серьезно. Ранний Джонатан, ВСИМ. Не будем пока касаться содержания и высших материй. В миниатюре используется сложнейший прием, успешные применения которого чрезвычайно редки. Повествование строится таким образом, что читатель, механически поглощающий материал, сразу оказывается в плену здравого смысла, предвкушая историю о вампирах, пришельцах и прочих гостях из форточки. Казалось бы, превосходно, чудесно, замечательно. И вдруг - чик! Одно слово, одна фраза - и все, что усвоено до, вдруг представляется в диаметрально противоположном свете, Читатель мало что удивлен - он обескуражен, посрамлен собственной ограниченностью кругозора. Авторитет автора устремляется в стратосферу. Чем достигнут эффект? Весьма оригинальным способом - через цитаты, по-моему, так еще никто не делал. Теперь ВСИАЛ. Те же бесконечные аллюзии, но уже без кусания собственного хвоста, просто реминисценции, цитаты и больше ничего. Без тайного умысла, без изощренного коварства, очень по-доброму, по-домашнему. Ничего ужасного не случилось, конечно. Не расстраивайся, Джонатан. К тому же, не исключено, что я не уловил какие-нибудь скрытые нюансы и месседжи.

Серьезно? Вписать молоком Сальери убористым детским почерком между строк пособия для учителя литературы интерактивного клуба ОФСВЛ, это серьезно?
Зиц. Расстраивайся. Джонатан переписал его в тебе на раз.
Во спасение и доброе слово скажу, что история про бабушку и дедушку в супермаркете была достойной. Ссылку приложи сам, для Джонатана.

[ЛегендыОсени]

Николай Афанасьевич не любил Word. Предпочитал пользоваться Блокнотом

Вау. Это то, что я давно искал.

[Зиц]

Ох ты ж. Я "раствориться" с мягким знаком написал. Грубейшая ошибка, спасибо за цитату, Задумчивый Пес.

Размышления о сказке Джокера закономерно приводят к размышлениям о принципах возникновения и целях сказочного жанра вообще. Поскольку то, что напишу ниже - явный оффтоп, пишу в своей теме, а не там, где полагалось бы изначально, по праву явления. Сказки, особенно сказки для маленьких, непременно удивляют кажущимся отсутствием здравого смысла в построении сюжета. Ребенку, маленькому человеку с зачатками интеллекта, предлагается в качестве духовной пищи нечто вроде этого:

Посеял дедка репку; пошел репку рвать, захватился за репку: тянет-потянет, вытянуть не может! Созвал дедка бабку; бабка за дедку, дедка за репку, тянут-потянут, вытянуть не можут! Пришла внучка; внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку, тянут-потянут, вытянуть не можут! Пришла сучка; сучка за внучку, внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку, тянут-потянут, вытянуть не можут! Пришла нога. Нога за сучку, сучка за внучку, внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку, тянут-потянут, вытянуть не можут!
Пришла друга нога; друга нога за ногу, нога за сучку, сучка за внучку, внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку, тянут-потянут, вытянуть не можут! (и так далее до пятой ноги). Пришла пята нога. Пять ног за четыре, четыре ноги за три, три ноги за две, две ноги за ногу, нога за сучку, сучка за внучку, внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку, тянут-потянут: вытянули репку!

Это исходный текст сказки, записанный в редакции Афанасьева А.Н. Очевидно, что истинная цель, мораль сказки было вовсе не в том, что нам предлагают современные родители. Если бы у меня был в свое время интернет, я бы, конечно, попробовал рассказать детям так, как положено, и посмотреть, что получится, как отреагирует мозг ребенка. Быть может, заменив поражающие воображение ноги на примитивных кошек да мышек, мы навсегда лишили сами себя каких-то ассоциаций, важных нейронных связей, ответственных за хорошее настроение. Быть может, главная наша беда не в дураках и дорогах, а в дураках-редакторах канонических текстов. И еще - прежде чем сплеча рубить головы Джонатану, Путнику и Легендам Осени за невнятность сюжета, полезно, как минимум, перечитать "Репку" в первоисточнике.

Сообщение отредактировал Зиц: 11:46:13 - 22.10.2016

[Джонатан]

Можно, конечно, Зицу нас и поругать, спросить, почему, мол, не атакован Достоевский? Но ведь есть у палки и другой конец. Предоставим слово Вале Катаеву:

...Бунин перелистывал мою тетрадь – всю изрезанную по клеенке черного переплета якорями, сердцами и стрелами. Он останавливался на некоторых стихотворениях, несколько раз про себя перечитывая их, иногда делал короткие замечания по поводу какой-нибудь неточности или неграмотности, но все это – коротко, необидно, деловито. Когда он не разбирал моего почерка, то надевал пенсне и спрашивал:

– Какое это слово?

И никак нельзя было понять, нравятся ему стихи или не нравятся.

Через много лет после этого я слышал, как Станиславский сказал на репетиции «Растратчиков» одному актеру:

– Можете играть хорошо. Можеть играть плохо. Играйте, как вам угодно. Меня это не интересует. Мне важно, чтобы вы играли верно.

Думаю, тогда Бунин искал в моих стихах – где верно. Остальное ему было безразлично.

Таким образом, предлагаю Джонатану и другим неудачливым литераторам заменить высочайшей милостью смертную казнь на ссылку в произведения Гофмана, Гоголя и Сологуба, оставив в их кельях только гантели, пишущую машинку, да трубку в стакане.

Сообщение отредактировал Джонатан: 17:00:26 - 22.10.2016

[Зиц]

Я тоже уже как-то цитировал Катаева, однако не грех и повторить, раз уж пришлось к случаю.

Евгений Петров (Катаев)

В качестве эпиграфа:

Вспоминается старый, добрый театральный анекдот. Знаменитому певцу Икс сказали:
-- Послушайте, Икс! Ведь вы же идиот!
-- А голос? -- возразил не растерявшийся певец.
И все склонились перед певцом Икс.
Ему все прощалось.
У него был голос.
У него было то, что отличает певца от не певца.
Хорошая вещь -- голос!

...Итак, молодой писатель садится за письменный стол и придвигает к себе лист бумаги. Если это писатель, а не графоман, он знает, о чем собирается писать. Он видит перед собой неясные очертания рассказа или повести, рисуются ему человеческие характеры, события, разговоры. Во всем этом еще много тумана, но писатель уже ощущает нечто цельное, хочется сказать -- круглое. Ему совершенно ясна мысль произведения. У него есть записи наблюдений, может быть специально подобранная литература. Одним словом, садись и пиши. И вот тут-то начинается самое главное, начинается то, от чего зависит судьба человека, присевшего к письменному столу, -- начинается сочинительство.
Вероятно, у разных писателей процесс сочинительства протекает по-разному. Маяковский, например, сочинял иногда на ходу, а потом записывал. Но не в этом дело. Я хотел бы быть правильно понятым. Дело не в том, в каком порядке идет процесс сочинительства, а в том, что в какую-то минуту, покорные движению мысли, на бумаге начинают складываться слова, и от того, как они будут сложены, зависит судьба писателя.
Прошу не обвинять меня в преступном стремлении оторвать форму от содержания. Ей-богу же, я не формалист, никогда им не был и не буду. Напротив. Я считаю, что форма и содержание в искусстве абсолютно слиты, и именно поэтому судьба писателя зависит от того, как он сложил на бумаге слова. Всем, вероятно, известны люди, которые умеют замечательно рассказывать, подмечать характерные явления, сочинять интереснейшие истории, люди к тому же умные и оригинальные, которым постоянно твердят: "Да запишите вы это все, у вас должно чудесно получиться", которые садятся наконец писать и убеждаются, что писать они не умеют. Это очень распространенный тип, если можно так выразиться, однобоко одаренного человека. Ему дано природою хорошо, по-писательски, видеть, интересно рассказывать, ему дан оригинальный ум, рождающий оригинальные мысли, но ему не дано владеть формой. И именно потому, что форма и содержание составляют органическое целое, такой человек овладеть формой никогда не сможет. Он просто не писатель. Природа не наделила его способностью быть писателем в полном смысле этого слова.
Следовательно, литературная судьба писателя зависит от того, как он сложит слова на бумаге, сумеет ли он складывать их по-своему или не сумеет, будет он петь своим голосом или чужим, выработается ли у него собственный, ему одному присущий стиль, по которому читатель сможет мгновенно отличить этого писателя от другого, или же заимствует чужой стиль и превратится в эпигона.

...Когда писатель сочиняет, он бывает тесно, как воздухом, окружен чужими метафорами, эпитетами, когда-то кем-то сочиненными словесными комплектами, тысячами, миллионами давно сложившихся литературных подробностей. Они, как воздух, незаметны и неощутимы, и на первый взгляд пользоваться ими так же естественно и легко, как дышать воздухом. Но это только кажущаяся естественность и чрезвычайно опасная легкость. Она засасывает писателя, покоряет его и превращает в эпигона. И в самом деле. Достаточно писателю протянуть руку, как тотчас же в ней окажется совершенно готовый, иногда очень красивый, но, к сожалению, кем-то уже сочиненный словесный комплект. Нужно обладать сильной волей, хорошо развитым вкусом и огромной любовью к труду, чтобы удержать свою руку, вовремя схватить ее, когда она потянулась за чужим литературным добром. Весь ужас молодого писателя, покоренного кажущейся легкостью сочинительства, заключается в том, что он не может брать для себя хорошие словесные комплекты, так как всегда известно, кому они принадлежат. Он не может написать -- "Чуден Буг при тихой погоде" или "Чудно Черное море при тихой погоде", не может начать роман словами "Все смешалось в доме Синицыных" или кончить рассказ словами: "Манечка, где ты?", потому что все -- и в первую голову сам писатель, если он честный человек, -- вспомнят про Гоголя, Толстого и Чехова. Да дело тут и не в плагиате. Плагиата по существу нет. Имеется в виду именно честный писатель, которому чужого не надо. Он ни за что, не напишет, что когда послышался гром, это было похоже на то, что кто-то прошелся босыми ногами по железной крыше. Потому что это сочинил Антон Павлович Чехов и это все знают.


Еще пара цитат из Петрова:

О работе с Ильфом: ... Мы беспрерывно подвергали друг друга жесточайшей критике, тем более обидной, что преподносилась она в юмористической форме. За письменным столом мы забывали о жалости.

... Если слово пришло в голову одновременно двум, -- говорил Ильф, -- значит, оно может прийти в голову трем и четырем, значит, оно слишком близко лежало. Не ленитесь, Женя, давайте поищем другое. Это трудно. Но кто сказал, что сочинять художественные произведения легкое дело?

Сообщение отредактировал Зиц: 18:03:53 - 22.10.2016

[Скрудж]

По рассказу выскажусь, если не возражаете.
Выучил новое слово - "резонерствовать" – вот именно этим автор и занимается ))
Но мысль мне понравилась – собирать жемчужины, чтобы потом соединить всё в одну книгу. Действительно, иногда читаешь какое-нибудь произведение и думаешь – такая идея хорошая и так безнадёжно испорчена, и использовать её уже нельзя – плагиат будет. Лучше б автор мне её отдал, ну или продал за копеечку)) В общем, вполне жизненно, и интересно.
Первая часть (Джонотана), мне тоже кажется, этому рассказу не нужна.

Ещё по тексту встретилось несколько оборотов показавшихся чересчур витиеватыми или же синтаксически не верными:

Накатывал быстрый осенний вечер, подобным же образом покрывая увядающий день безмысленными завитушками кленовых листьев.

"подобным же образом" – это каким? таким же, как и накатывал? А как он накатывал?

- в воздухе потянуло отчетливым ароматом французского дежавю.

Почему французкого? Чем оно отличается от дежавю других стран?

[Джонатан]

- Да, жалко, что никто не подслушал блестящей беседы, которую мне хотелось бы с вами вести.

- Ничего, не пропадет. Я даже рад, что так вышло. Кому какое дело, что мы расстались на первом же углу и что я веду сам с собою вымышленный диалог по самоучителю вдохновения.

[Зиц]

Замечания Скруджа заслуживают пристального внимания, особенно те, что касаются явления дежавю (deja vu). Сам эффект многократно описан в учебниках по психиатрическим наукам, следовательно, мы, мы все, честные специалисты, обязаны рассмотривать дежавю исключительно с нашей, литературоведческой точки зрения. Примерно до середины двадцатого века интересующее нас явление однозначно считалось как бы индикатором плагиата, пока некий Жан Франсуа Лиотар, по национальности тоже француз, заметил удивительную особенность читательского восприятия. А именно то, что читатель, встречая в тексте слова, выражения, даже темы, слегка, намеком похожие на уже читанные ранее, испытывает это самое дежавю необыкновенной чистоты и силы. "Tout mieux dans le meilleur des mondes, - сказал сам себе Жан Франсуа, - Шарман! Комильфо! Манифик! Deja vu - A tout prix!" И представьте себе, тотчас сел за бювар и накатал статью на чистейшем французском, в которой, если говорить по-русски, открыл глаза всем прочим писателям на чудный новый мир, мир постмодернизма. Постмодернизм - единственное из литературных течений, ставящее своей целью заставить читателя испытать острый, доводящий до конвульсий интеллектуальных придатков, приступ французского deja vu.

[ЛегендыОсени]

Ну уж нет. Разве можно уверенно сказать, что романтизм не включал в себе таких же целей? Или, что сентиментализм не делал упор на самые стереотипные французские чувства. Для меня посмодернизм - это кусочки пазла, которые могут быть интересны не меньше составленной из них картины. Скрытые цитаты, отсылки, точные подмечания, остроумные фразы... Можно вырывать куски из... творческого продукта, можно цепляться за понравившийся фрагмент, а все остальное выбрасывать, то есть не то что выбрасывать, а оставлять без внимания. В постмодернизме многие вещи самостоятельны вне своего контекста, то есть многозначительны

[ЛегендыОсени]

и тут под конец я понял, что как раз эти многозначительные фрагменты и подразумевались и что именно они вызывают дежа вю

[Джонатан]

Зиц, чтобы понять ваш месседж, хочу спросить у вас, как вы перевели для себя "Tout mieux dans le meilleur des mondes"?

Сообщение отредактировал Джонатан: 13:22:55 - 23.10.2016

[Зиц]

Зиц, чтобы понять ваш месседж, хочу спросить у вас, как вы перевели для себя "Tout mieux dans le meilleur des mondes"?

Ты заставил меня задуматься, Джонатан! Ненадолго, впрочем. Все эти "измы", конечно, на самом деле не существуют, их нет и не было, как, возможно, не было и веселого француза Жана Франсуа. Беда в том, что для отражения природы у нас, людей, есть только один инструмент - слово, как печатное, так и не. Мы не мыслим образами, звуками, запахами и тактильными ощущениями, все многообразие впечатлений мы переводим, во всяком случае стараемся, на литературный язык. Когито эрго сум, как говорил другой француз, правда, по-латински. Задача литературы, на самом деле, только одна - заставить читателя подумать и ощутить от процесса чувство глубокого самоудовлетворения. Отсюда следует, что заставить читателя думать можно двумя способами, чем, собственно, мы тут и занимаемся. Можно сообщить читателю некий факт, утверждение, истину, дабы собеседник подумал и опроверг факт, утверждение, истину, либо не опроверг. А можно ничего не сообщать, как в случае с твоим вопросом, а почесать ему мозг более изощренно, через deja vu, например. Второй способ ныне в почете, не в последнюю очередь потому, что фактов, неизвестных сегодняшнему читателю, практически не осталось в наличии.

[Wrundel]

Беда в том, что для отражения природы у нас, людей, есть только один инструмент - слово, как печатное, так и не. Мы не мыслим образами, звуками, запахами и тактильными ощущениями, все многообразие впечатлений мы переводим, во всяком случае стараемся, на литературный язык.

мДа. я-то, грешник, все вижу в картинках, чувствах восприятия открывшегося моему внутреннему взору действия или пространства, если слово мне открывается, т.к. от автора зависит многое. Но если не вижу: значит - либо я совсем, либо автор.

[Зиц]

все вижу в картинках, чувствах восприятия открывшегося моему внутреннему взору действия или пространства

Распространенное заблуждение. Способность оперировать картинками в нас присутствует, но это не то, что подобает собственно человеку. Образами, картинками пользуются животные, естественно, и мы тоже умеем. И лишь способность превращать чувства в слова явилась окончательным, бесповоротным размежеванием с животным миром, непосредственным началом литературной деятельности. У неандертальцоев физиологически было все, что и у кроманьонцев - каменные топоры, набедренные повязки и голосовые сигналы, однако им не приходило в голову применить слова для модуляции мысли.

[Wrundel]

Распространенное заблуждение. Способность оперировать картинками в нас присутствует, но это не то, что подобает собственно человеку. Образами, картинками пользуются животные, естественно, и мы тоже умеем. И лишь способность превращать чувства в слова явилась окончательным, бесповоротным размежеванием с животным миром, непосредственным началом литературной деятельности. У неандертальцоев физиологически было все, что и у кроманьонцев - каменные топоры, набедренные повязки и голосовые сигналы, однако им не приходило в голову применить слова для модуляции мысли.

Я ж говрю - грешник, как неандерталец все перевожу в своем сознании с вербального русского на визуально-звуковой ряд, где даже запах возникает и может болеть голова. Это факт.

Сообщение отредактировал Wrundel: 18:56:26 - 23.10.2016