Отправлено 09:30:03 - 28.02.2008
ПАЛАЧ.
- Жаль, мне очень жаль себя. – Вздыхал бледнолицый мужчина, закутанный в свободное красное платье. – Таки Дзендзабуро, зачем ты меня так подвел?
Опять же вишневое дерево, сакура, если не ошибся. Никогда не любил запоминать японские термины. А вот сейчас приходится держать дайто и упражняться в ударах на мокрых пучках риса. ПАЛАЧ. Не знал, что хватит благородства стать палачом собственного учителя.
- Ааааа…. – Мужчина совершил рывком и, прижав меч к левому боку, ринулся на стену. – ДА!
Дерево треснуло. На стене появилась глубокая царапина, и мужчина знал, что снаружи она видна тоже. Катана, как здесь водится дайто, слишком серьезное оружие для столь эмоционального человека как он.
- Надеюсь, меня никто не слышит и не видит. – Резко выдохнул. – Хорошо бы было помолиться за Дзендзабуро. Он хорошо учит.
Ирония судьбы. Англичанин, недостойный, вопреки всему взятый на обучение уважаемым в государственных органах человеком Таки Дзендзабуро. Должен стать его кайсяку, слово-то, какое глупое! Все удивлены, они считают это неслыханной честью… а не оскорблением.
Мужчина вышел из дома. Скоро подойду к храму. Не знаю, смогу ли я на этот раз зайти внутрь без происшествий, но очень хочется верить в лучшее. Хотя, как можно рассчитывать на лучшее человеку, думавшему, что самураи в их платьях мочатся стоя?
Вот и храм. Меч, на всякий пожарный оставлю у дерева до входа в «душевное логово». Так и не понял, как правильно заходить. То ли оставлять меч у порога, проявляя доверие, то ли брать его с собой – так как меч – душа самурая.
В голове сразу возник Дзендзабуро, со своими вечными мудростями: «Если хочешь научиться нашему мастерству, ты должен придерживаться и нашему духовному учению». И вот, Чарльз Гром, католик (религия, и без того имеющая много вражды в Европе) стал приверженцем синтоизма. От бусидо (‘неписаного кодекса поведения самурая в обществе, представлявшего собой свод правил и норм "истинного", "идеального" воина’) пришлось долго отрекаться, но Дзендзабуро был настойчивее. И сейчас, вспоминая, я подумал, что будь на его месте кто-нибудь другой, то сейчас я бы был в Англии, и повезло бы, если был живым.
- Здравствуйте. – Монах, или кто бы он ни был, меня проигнорировал и я, затаив обиду, прошел внутрь.
Огромный зал с зеленым сводом, опирающимся на темные деревянные колонны. С потолка спускалось множество тех позолоченных ламп и украшений, которые обычны для буддийских храмов. Перед высоким алтарём, там, где пол, покрытый прекрасными белыми коврами, поднимался над землёй на три-четыре дюйма, был расстелен алый войлочный коврик. Длинные свечи, расставленные на равных расстояниях друг от друга, озаряли всё вокруг призрачным и таинственным светом, настолько тусклым, что он едва позволял следить за происходящим.
Но происходящего не было. Конечно же, зал был не пуст, но его можно было назвать пустынным. Вообще, у самураев не должно быть эмоций… а у меня, недоученика, были. Хотелось разнести этот храм, устроить грандиозный погром. Уверен, моих знаний в рукопашном бое, с лихвой хватает на то, чтобы не опасаться монахов.
Я прошел к алтарю и, не научившись молиться правильно, стоял перед алтарем как баран перед новыми воротами. Стоял, и молился про себя, вернее вел монолог, направленный к богу – их молитв я тоже не знал.
Вот и все. Опять-таки возникла проблема – как правильно уйти? Решил на все наплевать и выйти по-человечески, шагая вперед.
Естественно пришлось бросить монетку в ящичек, сколоченный из свежего дерева. У входа забрал обувь и направился к дереву, с некоторым испугом осознавая, что не огорчусь, если не обнаружу меча.
Но меч обнаружился. Все это время терпеливо дожидался меня, опершись о ствол.
«Наверно, в храме харакири будет выглядеть не так жутко, в конце концов, освещение там будет хуже, чем…»
Чем дневное освещение у кромки леса. Самурай держал в руках меч, который, как потом объяснял Дзендзабуро, тоже можно было назвать популярным словом катана. Мужчина смотрел на далекий город, и, к тому моменту, как я его увидел, рука с коротким мечом возносилась вверх. Еще чуть-чуть и он заорет. Я не знал, что он орет, к тому времени я нисколько не владел японской речью. На глазах были видны слезы (а вот это-то я как раз таки знал – нельзя, у самурая нет эмоций). Последнее «оАррррАа», и меч легко вошел в живот. Укхыкающий звук усердия, и кинжал резко двинулся вправо. Из мужчины вывалились потроха. Толстые красные нити туго сплетенные между собой.
Неужели такое будет с учителем? Нет, определенно. Дзендзабуро был сильным самураем, он не позволит себе слез. Пройдет, поздоровается со свидетелями, сядет и все сделает… а я… я… я отрублю ему голову.
Как же не хочется об этом задумываться. Вот и дом, да-да, царапина действительно видна снаружи. Как и предугадывалось. Внезапным чувством напал голод, видимо я не заметил его наступления из-за воспоминаний. И вот, набравший силу, он бешено орал у меня в животе.
- Ладно, ладно. – Я повернулся на девяносто градусов и зашагал прямиком к таверне, если и эту святыню они никак не переименовали на свой гребаный лад. Рыба, рис и саке мне бы не помешали.
По пути встретилась молодая крестьянская пара. В обносках, женщина несла две мотыги, а мужчина тащил на себе здоровый мешок.
- Что это. – Я кивнул на ношу.
видимо японец не сразу понял моего «особого» диалекта, но все же ответил. Пусть и спустя полминуты.
- Железо.
- Что?
это он понял сразу.
- Кузнец просил меня перетащить ему железо от…
- Ясно, кузнец Амитаро? – японец кивнул, его девушка любопытствующее на меня посмотрела. – Давай сюда, понесу до таверны.
Напрочь отрекшись от всяких «нетчтовы» я выхватил мешок. Тяжелый, килограмм пятьдесят и явно не сталь для изготовления мечей. Спина хотела хрустеть. Но ведь и не тащил бы, если бы не ряд причин. Во-первых, старик Амитаро сковал мой меч. Во-вторых, я хотел хоть как-то развеяться (не знаю можно ли считать таскание мешка полезным, но мне было ВСЕ РАВНО). И, пожалуй, самая главная причина – Мне Было Все Равно.
- Все спасибо, вот таверна, я дальше сам. – Затеребил японец, как только таверна показалась из-за дома.
- Подожди, еще сто метров и он твой.
- Все-все. Такнехорошо, ядолженсам.
- Ладно. – Я спихнул мешок со спины, и япошка ловким движением его подхватил.
Далее я легко зашагал к таверне, приятное ощущение, когда сбрасываешь сразу пятьдесят кило.
- Тен кю. – Донеслось издалека. «Не за что» - ответил я про себя и вошел внутрь благоустроенного домика.
«Ну и ну», - опять же про себя воскликнул я, атакованный специфическим запахом.
- Такил разлил рыбный суп. – Объяснил мне первый встречный в дверях.
- Отлично. – Ответил я и примерил безразличное выражение по пути к стойке Айрино, записывающему заказы. – Здравствуйте.
- Здравствуйте. – Мрачно ответил Айрино, по ходу дела он один знал, что моего учителя скоро не станет. – Что берете?
- Чашку риса, рыбы и два саке. – Не дождавшись, пока Айрино кивнет, я прошел за свободный столик. Скоро все принесут, в этой таверне жизнь текла быстро, даже не смотря на «ароматный» разлитый суп.
Я увидел, как Айрино отнимает у разносчицы поднос с моим заказом и несет его лично. Неужели так бывает? Для них уважение сделать меня палачом своего учителя, и для них же уважение обслужить гостя хозяину заведения. И то и другое перебор, но это явно лучше.
- Приятногоаппетита мистер Гром. – Айрино положил поднос передо мной, добро улыбнулся и, подмигнув, удалился.
«Может это можно рассчитать как личное оскорбление?», ну можно конечно же. И убить Айрино можно. Жаль только не поймут. Или наоборот – поймут, тогда будет еще хуже, ведь не пойму я…
От риса исходил пар, я принялся за еду. Кто-то, с четверть часа напевавший снаружи, зашел внутрь. В дребезги пьяный, шатается как праща, и, наверно, так же видит мир. Я узнал – Такил. Виновник зловония в таверне. Было бы интересно узнать, что приключилось, но (у самурая нет эмоций) я ушел. Ушел, стараясь побыстрее попасть домой и заснуть крепким сном, так как завтра меня ожидает нечто…
Но заснуть не получилось, так же как заняться сочинением танка и хоку. И, единственно верным решением для меня было взять деревянный меч и идти тренироваться. Рубящие удары, «тычковые», в прыжке, работа руками… и это наскучило. В голове промелькнула очередная мысль (после мысли идти тренироваться она показалась глупой, даже очень): отправиться на пробежку.
До кромки леса, где я стал случайным свидетелем самоубийства и обратно. Здесь уже гадать не надо. Силы иссякли, небо стало покрываться чернью – я отправился спать, убежденный, что усну. И, как ни странно, угадал.
Сны были тусклыми, и тому, что меня разбудили, я не огорчался.
- Пора?
- Да, - ответил низкий парень. Между прочим, Мессина – один из лучших, если не лучший как все думали, мечников Японии, а следовательно и мира.
- Дай умыться.
Мессина понимающе кивнул. Я прошел к пруду. Высокая трава, вишневое дерево, зеркало на земле. Именно так мне всегда казалось. Я присел у источника и полюбовался своим отражением. Заросший, грубый шрам на щеке и шее, суровый взгляд, в котором, если долго улавливать, можно найти горе. Не зря говорят: Глаза – зеркало души. Хотя какое там…
Я сполоснул лицо и руки и встал, чтобы вернуться. Мессина все так же терпеливо ждал. Меч. Дайто лежал у ступенек ведущих внутрь. Я схватил ножны и небрежно закинул на плечо.
Мессина недовольно покачал головой. Поняв, в чем дело, я скинул меч с плеча и повязал у пояса.
- Идем. – Изрек Мессина.
Путь лежал к тому же храму, в котором мне довелось побывать день назад. Может (да что там может – на-вер-ня-ка) я что-то путаю, но храм не должен принимать за три дня до обряда. Но ведь принимал… все-таки я никогда не пойму японцев.
Перед храмом я столкнулся с Дзендзубаро. Наряженный в церемониальные одежды с особыми пеньковыми крыльями, которые одевабтся по торжественным случаям, он смотрел на меня холодным взглядом. Нас с Мессиной заставили переодеваться в торжественную одежду. И я, и великий самурай, делали это неохотно. Я – потому что не любил их свободные наряды. Мессина – не знаю… При входе пришлось разуться, я ощутил холодный пол храма. Вчера же не ощущал, что за чертовщина?!
После нескольких поклонов (я ощущал себя цирковой собачкой на поводке Таки) мы остановились. Мессина выступил вперёд, вынул подставку, подобную той, какая используется для подношений в храме, на которой, обёрнутый в бумагу, лежал вакидзаси. Дзендзубаро забрал протянутый ему короткий меч, обеими руками вознес над головой, после чего положил его на пол перед собой.
После ещё одного глубокого поклона Таки Дзендзабуро, голосом, выдававшим ровно столько чувств и колебаний, сколько можно ожидать от человека, делающего мучительное признание, он без единого признака эмоций на лице и в движениях, произнёс следующее:
"Я и только я отдал непосредственный приказ стрелять в чужеземцев в Кобэ, и сделал это ещё раз, когда они пытались скрыться. За это преступление я вскрываю себе живот и прошу присутствующих оказать мне честь и стать свидетелями этого".
Вновь поклонившись, говоривший позволил своей накидке соскользнуть с плеча и остался обнажённым до пояса. Очень аккуратно, как велит обычай, он подобрал рукава под колени, чтобы не упасть на спину, ибо благородный японский аристократ должен, умирая, падать лицом вперёд. Не спеша, крепкой рукой он поднял кинжал, лежащий перед ним; он смотрел на него с грустью, почти с любовью. Он на миг остановился - казалось, он в последний раз собирается с мыслями, - а потом вонзил кинжал глубоко в левую часть живота и медленно провёл его вправо, после чего повернул лезвие в ране, выпуская наружу небольшую струйку крови. Во время этих невыносимо болезненных действий ни один мускул на его лице не пошевелился. Вырвав кинжал из тела, он наклонился вперёд и вытянул шею; лишь сейчас на его лице промелькнуло выражение страдания, но он не издал ни звука. В этот миг кайсяку, который до того сидел в глубоком коленопреклонении слева от него, но внимательно следил за каждым его движением, поднялся на ноги и, выхватил меч и поднял его в воздух. Мелькнуло лезвие, раздался тяжёлый, глухой удар и звук падения: голова была отсечена от тела одним ударом.
Наступила мёртвая тишина, нарушаемая только отвратительными звуками пульсирующей крови, выбрасываемой неподвижным телом, лежащим перед нами, которое лишь несколько минут назад было отважным и рыцарственным мужчиной. Это было ужасно.
Кайсяку низко поклонился, протёр свой меч заранее приготовленным клочком бумаги и сошёл с возвышения. Обагрённый кровью кинжал был торжественно поднят как кровавое свидетельство экзекуции.