Я только раз видала рукопашный,
Раз - наяву. И сотни раз - во сне...
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
Ю.Друнина
Death? What do y'all know about death?
Sgt. Burns,"Platoon"
All we know is what we found out from the neighbors, and the general consensus is, they're angels. But angels don't kill...
Paul Smecker, "The Boondock Saints"
Лайк
Студийное закулисье копошилось как муравейник, облитый кипятком. Я всегда любил фильмы про животных — в особенности про насекомых. Снующие всюду люди — они очень похожи на муравьев. Им не нужно объяснять, что делать — всеми их действиями руководил своего рода секрет. Строгая матка наказала муравьишкам снять лучшее шоу, когда-либо показанное по ТВ. Если у передачи будет высокий рейтинг — муравейник заживет не в пример сытней. Резонанс. Просмотры. Лайки. Лайк — это универсальная валюта нового мира. Сотни людей узнают про новые сорта пива и гиенических прокладок. Матка хочет рассказать людям про прокладки и пиво — за этим меня сюда и притащили.
Я — инородное тело в этом муравейнике, и потому, меня пока старательно игнорируют. Десяток гримерш и помощников редактора пока заняты другими гостями. Главный гвоздь программы, пожалуй что я — у меня больше всех лайков на ютубе. А кто такие они? Смозолившие телезрителям глаза депутаты, скучные военные, обвешанные медалями что новогодняя ёлка шариками, всенародно признанные эксперты по всему от отечественной эстрады. Все эти люди, за исключением разве что военных, каждый вечер будут советовать стране как надо жить. Подержанная эстрадная звезда, несомненно, лучше видит из окна подмосковного особняка как воспитать кучу детей, чем сама мать одиночка. Она может советовать. Ни у кого не возникнет вопроса «почему?». Ответ слишко очевиден, чтобы вызвать вопрос — у звезды больше лайков.
Я разминал затекшие запястья. Меня решили расковать на время эфира. Режисер программы сказал, что на камеру плохо выходят массивные украшения — это говорят каждой женщине, которую приглашают на телевидение. На счет наручников специальной инструкции нет, но кто-то, на мое счастье, посчитал их частным случаем украшения. Я массировал руки, не зная, что дальше делать.
Такое бывает редко — состояние абсолютного и осознанного безделия. Современному человеку прибывать в таком состоянии диковато. С некоторой тоской я вспоминаю июль прошлого года. Я тоже не знал, что делать, но руки тогда еще не знали оков.
***
Кто-то назвал бы это свободой. Я сам бы назвал это свободой еще пару месяцев назад. Мне думалось: «вот получу диплом — и заживу!». Получил. Зажил?
Наверное. Наверное — зажил. Я вырвался из душного асфальто-бетонного плена большого, ненавидимого мной города. Вырвался, чтобы вернуться в ненавидимой мной райцентр. Ненавидимый, но родной. «Где родился — там и пригодился» - кажется так народ говорит? Тут-то пригодился, а вот в городе, с трояшным дипломом и без опыта работы — факт что нафиг никому не упал. Может быть, когда-нибудь я еще и вернусь в город, чтобы устроиться в нормальный офис, оформить автокредит на форд фокус, ипотеку на квартиру — и уж тогда-то зажить... Ну, а пока, я поработаю немного учителем в местной средней школе.
Но, это потом, в сентябре. А пока... Пока — жить.
Жить — это значить ходить до обеда на работу, перебирая бумажки предшественников, после обеда помогать пожилым родителям управляться с хозяством, а по вечерам — смотреть телевизор и пить пиво. А что? Так все люди живут, только некоторые предпочитают водку цветному телевизору. Все — это те, кого я знал. Те, кто не уехал в город и не остался там. Пока я учился — они жили. Первые красавицы родили детей в течении года после выпускного, а то и раньше. Теперь уж и язык не повернется назвать их красавицами. Более жалкое зрелище, чем они, представляют, разве что так и не вышедшие за муж их сверстницы. Ты не поверишь, что когда-то, выжженый пероксидом хвост был косой, которую ты не мог обхватить своей потной рученкой, чтобы хорошенько дернуть, а прокуренный сип — это некогда звонкий задорный голосок. Зато — они пожили, а ты — нет. Конечно, скоро, тебя зауважают — где-где, а в провинции, учителем быть до сих пор почетно, если не в плане финансов(хотя, для райцентра — это тоже), то хотя бы среди людей. А пока — ты, в их глазах, всего лишь дурачек, просадивший пять лет не известно на что. Пока, ты не заслуживаешь лайка.
И я в очередной раз, возлежал на видавшем виды четвероногом друге диване, сжимая в руке, по старинке, перемотанный изолентой и запаяный в целофан пульт. Так батареи не порятся, да и вообще — предмет, очевидно, хрупкий. А пиво лучше пить из супницы, а не кружки. Да, выдыхается — зато входит больше. А без пива телек смотреть никак нельзя. Ты смотришь новости — потому, что это хоть что-то более-менее свежее. Тебя реально начинает занимать политическая обстановка в стране и мире. Правда, спроецированная в твой мещанский мозг через призму редактора. Редактор считает тебя быдлом. Редактор не так уж сильно заблуждается.
Редактор умело расставит новости так, чтобы ты был доволен и захотел посмотреть его программу завтра, после завтра, после после завтра... В любой из дней, кроме праздников и выходных — ведь по праздникам, если ты будешь не слишком пьян, телевизор будет включен уже чисто по привычке, и хоть ты не будешь сосредоточен на происходящем на экране, то уж точно сможешь уловить, чем женские прокладки проплатившего ролик производителя лучше других, и почему пиво именно этого сорта ты должен наливать в свою глубокую супницу. Новости могут быть и не радостными — они могут быть страшными. Когда страшно где-то там, по другую сторону нашего маленького и тесного шарика — это даже интересно. Главное, чтобы у нас все было в порядке. Если что-то не в порядке у нас, то несомненно, главной новостью будет творчество бабушек-кружевниц из Иваново... успехи Петербуржских гимназистов... демография усурийских тигров...
Пока цена на нефть держится на высоком уровне, из телевизора мы можем узнать об эпидемии в Китае, об авиакатастрофе в Германии, о народных волнениях в Казахстане... Но и тут — как только начинаются погромы русскоязычного населения, на выручку придут гимназисты, тигры и бабушки. О погромах ты узнаешь от самих беженцев, хлынувших через ближайшую границу, расположенную в паре десятков верст от наших мест. Но это всё не правда — иначе бы сказали по телеку.
Мы не замечаем беженцев, но их становится всё больше. Мы так же смотрим по вечерам телевизор. Администрация похлопочет, но прокормить такую араву не просто. Они просят — мы подаем. Они выкапывают картошку по ночам — мы стреляем в след. Но не слишком метко — ведь им просто хочется есть... Вот пусть и едят у соседа, который не стреляет.
И никто не поверил в то, что рев сирены в пять утра — это не ежегодное плановое смахивание пыли. Но рев не стихал, хоть и игнорировался. Спать было невозможно. Тогда, перетянутый целофаном пультик как-то сам прыгнул в руку. Нет, в эфире не было ни балета, ни усурийских тигров. По кругу крутился один и тот же ролик — пара слов от диктора и речь президента. Президент не говорил ровным счетом ничего информативного — какя-то банальщина о том, что мы, как нация, должны сплотиться перед лицом общего врага. Называть врага не было смысла — против нас ополчился целый мир. Дружеское кольцо, которым войска НАТО стягивало все эти годы Россию «в целях борьбы с международным терроризмом», наконец схлопнулось. Мы узнали, что наши войска несут большие потери на западном фронте, но силы неприятеля сдерживаются, что на Кавказе, крещеные кровью десантники теснят противника. О нас — ни слова. Мы не годимся даже в усурийские тигры...
Наш маленький горнизон, по видимому, был сметен еще в первые часы наступления. Пограничники привыкли перехватывать баулы с травой — серьезной войны на этом направлении никто не ожидал. Может они были разгромлены. Может сдались. А может — нас просто бросили — ведь есть и куда более стратегически важные направления обороны. До нас никому нет дела — это факт, подкрепленный танками, прошедшими по центральной улице.
Нас не возьмешь голой рукою! Во всяком случае, так думали мы с отцом и дядя Толя — его лучший друг. У нас много патронов — мы сильные и храбрые! На танки с карабинами не попрешь, но уйти в лес — уже не с пустыми руками. Мы не стали с этим решением спешить — для начала — изучили повадки противника.
Это были ряженые в натовский комок раскосые клоуны. Не понятно, по какой такой военной доктрине, но патрули по улицам ходили не всегда подкрепленные даже пошлым хамером — он как-никак стоит серьезных денег. Оккупанты лихо рассекали по улицам знакомых до изжоги полусгнивших уазиках, с откинутыми тентами. Состав — не более пяти рыл.
Мы устроили засаду. Мне до сих пор кажется, что продумали все очень хорошо и окопались грамотно. Центральные улицы вполне не плохо простреливались с дамбы — это добротное естественное укрытие. Песчанный перевал порос жухлым в этот засушливый год буреломом, который качественно маскировал нас — одетых в песчанного цвета энцифолитки. Мы рассредоточились на пару метров — чтобы не толпиться и не демаскировать друг друга, но так, чтобы было слышно. Мы знали, что в течении примерно 15ти минут по соседней улице пройдет патруль.
Отец взялся за видавшую виды двустволку — главное ведь чем зарядить. А заряжал он её, когда шел на крупную дичь, пулей Полева. Пару слов о пулях Полева. О «палёвах», как их тут называют. Итак — это свинцовая болванка конической формы, с пластиковым оперением. Своеобразный дротик — только очень тяжелый и входящий в плоть на приличной скорости. Свинец безоболочечный, потому, проходя сквозь тушу сильно деформируется, нанося несовместимые с жизнью повреждения. Мягкие, полуоболочные и безоболочные пули — то, что надо для охоты. Ранят тяжело и бьют наверняка. Международные конвенции запрещают использовать такие в военных конфликтах. Какое же оно все-таки гуманное — международное сообщество — запрещать стрелять в людей определнным боеприпасом, вместо того, чтобы запретить стрелять в людей вообще.
Мой комиссионный СКС был снаряжен армейскими патронами — их проще достать. Умеючи, можно выменять у погранцов на кабанью тушу рюкзачок патронов. Никто не в обиде — грех жаловаться. У дяди Толи — тоже, но снаряжен ими был «Тигр» - предмет его особой гордости. Гражданская версия СВД. Чем она отличается от армейской — не мог объяснить и сам хозяин — начинал бубнить что-то про нарезы, но подвыпив, непременно начинал хвастать — как не даёт маху в ведро за полторы версты. А ведь в прицел попадут нынче не вёдра... Какие-никакие, а всё ж люди.
Я нервно теребил цевье. У меня была еще одна снаряженная обойма и россыпью в кармане пара десятков. Не думаю, что перезарядиться удастся, так что у меня всего десять патронов. Десять потенциальных смертей. Десять шансов выжить. Они вот-вот появятся. Как же я буду в них стрелять — в живых людей. «Говорят они того — по детворе с пулемёта стреляли на Ленина» - шепнул отец, видя, как я нервничаю. По замыслу, это должно было вызвать прилив «Ярости благородной, вскипающей, как волна». Но нет. Не ярость помогла мне спустить курок. Обыкновенный охотничий азарт. На этот раз, стрелять было куда интересней, чем по убегающей по мелкачу белой заднце косули. Я только дождался выстрела дяди Толи. Близорукость не позволяет мне судить наверняка, но так как клаксон затянул свою заунывную песню, вторя эху от выстрела, разнесшемуся над спящим городом, предположу, что водитель уткнулся лицом в руль. Солдаты повыскакивали из бобика. Стрелял отец. Стрелял я. Честно — по направлению к цели. В белый свет, как в копеечку. Дым, облака перегоревшего на солнце песка, обломки сухостоя — они ведь тоже стреляли по направлению к нам. Я не видел ничего, но выстрелы затихли. Это не компьютерная игра и на экране не будет написано «Миссия завершена». Затишье — это повод осмотреться. Отец, справа от меня, тоже вертел головой. Я только сейчас понял, что сухого треска выстрелов дяди Толи давно не слышно. Понял это и отец. Он кинулся к другу. У дяди толи была перебита ключица, но он был в сознании. Я подполз к отцу, пытающемуся закрыть рану платком, а дядя Толя только смотрел на нас. Смотрел сквозь нас. Нас для него уже не существовало. На секунду его взгляд прояснился — он посмотрел на отца... на меня... снова на отца. Он сказал: «херово, мужики» и его взгляд снова утратил ясность, но он еще продолжал тяжело и рвано дышать.
Отец трёс его за уцелевшее плечо, хрипел «Толян, держись!» и еще что-то матом. А я отвел взгляд. Я только посмотрел в сторону уазика. Там мертвые смотрели в небо. Что видят в небе мертвые глаза? Когда-нибудь, узнаю. Обязательно. Все узнают. Еще никто не уходил от этого знания. Но — не сейчас.
Я пригляделся чуть внимательней и уведел, что то, что я принимал за труп — на самом деле — два солдата. Один из них прижимался к другом, лежащему на асфальте. Он точно так же, как и мой отец тряс друга за плечи, а его друг, должно быть, смотрел на него таким же стекленеющим взглядом. До чего же он был сейчас похож на нас. Наверное, так всегда. Враги - они априорно должны быть похожи. Если вы воюете - значит вам есть что делить. Нужно вам примерно одно и то же. Нужно настолько сильно, что вопрос о том, чтобы отнять это у точно такого же человека как и ты, вместе с точно такой же, как у тебя жизнь - вообще не ставится. Я вскинул карабин — там должно остаться еще два-три патрона, смахнул соринку, с предательски не вовремя слезящегося глаза, задержал дыхание и спустил курок. Брызнувшая кровь послужила надписью «Миссия завершена».
***
Я отправил в рот еще порцию копченой курицы. Кормили меня не так уж плохо, но копченая курочка, приготовленная недобитыми народным гневом гостями с гор, была не в пример лучше. Дерьмовая жратва из вездесущих вагончиков — это вкус свободы. Как бы я не был поглощен трапезой, всё же поймал на себе тяжелый взгляд. На меня взирал военный — кажется капитан — не очень разбираюсь. Орденов куча — тоже затрудняюсь прочесть. А вот полный гнева и отвращения взгляд, ощущался буквально порами кожи. Я откусил еще кусок и демонстративно зачавкал.
— Ублюдок — прошипел служивый. Я же не нашел ничего оскорбительного в его словах. «Ублюдки из придорожного» - так нас еще окрестила народная молва. «Смертники» - так называли себя мы, но не из-за шахидской склонности к самопожертвованию. Мы несли смерть. На наших знаменах — Смерть. Мы служили Смерти. Мы сражались за Родину, но в ощутимом выигрыше была только Смерть. Мы кормили её до сыта, а она нас берегла - Ты еще и паясничаешь!
— Здорово тебя медальками-то завесили, солдатик. Как только пропустил режиссер — ведь массивные украшения плохо смотрятся в кадре... Твои смотрятся ничего так... А у меня — только вот... - я закатал рукава своей новенькой оранжевой робы — всё, прям как в западных фильмах. Знать, я особо опасен. Это можно прочесть по рукам. С такой задачкой прекрасно справился бы индеец-массай из Экваториальной Африки. Низкорослые, черные до фиолетового отлива, пигмеи, до появления нас, вполне могли считаться самым свирепым зверем на земле. Прежде чем получить имя, маленький массайчик отправляется в ближайшую деревню, населенную другим племенем, и убивает. Иначе — звать его никак. Он должен принести голову шаману, чтобы ему дали имя и позволили называться мужчиной. Если удастся вызнать имя жертвы, то парень автоматически шел к успеху под покровительством особой, древней, как сам мир, черной магии. Бессмысленное зло. Зло, ради самого зла. Зло, в его истинном понимании. Чему племя Смертников научилось у племени Массаев? Оставлять после каждого убийства засечки, но не на прикладах, а на предплечьях. У меня на предплечьях закончилось место в первый же месяц войны — я стал резать выше. Любой Массай поставил бы мне лайк.
***
Мы несли дядю Толю на руках, пробираясь окраиной города, но особенно не таясь. Он хрипел и стонал, но не проронил больше ни слова. Мы стучали в окна, в которых горел свет — и свет, тут же, как по волшебству, гас. Спасибо вам, суки, что хоть шторы не задергивали.
В детстве кажется, что вся жизнь - до неба. Смерти просто нет. В отроческие годы, вся жизнь впереди. Возможно, кого-то ты уже и успел потерять, но Смерть по-прежнему старательно обходила тебя стороной. Жизнь начнется вот-вот... В зрелом возрасте, когда ты берешь в руки школьную фотографию с выпускного, где вы собрались всем классом и начинаешь вычеркивать маркером лица тех, кого уже нет, ты обнаружишь, что вас осталось совсем не много. Есть в этом привкус вины - десятый "Б" мертв, а ты - нет.
И совсем мало времени остается у человека, в груди которого застряли пули. Подводил ли он итоги жизни в своем предсмертном безмолвии, проклинал ли убийцу, сожалел ли о чем-либо... Он был не одинок в смертный час - мы были с ним. Не мы виноваты в его смерти. Трудно обвинять и убийцу. Я сам отправил на тот свет чьего-то друга, который пытался спасти раненного товарища. Чьего-то сына... быть может - мужа или отца. Почем? Потому что не мог подвести своего отца и его друга. Нас подвел блик солнца, только-только перешагивающего угол гражданских сумерек, отраженный от оптики. Они видели только блик.
Предательскую оптику, вместе с карабином и запасными магазинами, мы забрали с собой. А дяди Толи больше нет - то, что осталось от него - больше нам не нужно. Он так и остался спать на скамейке под раскидистой дичкой одного из дворов. Мы обязательно похороним его по-христиански. Или кто-нибудь другой - если за этих людей всё же стоит сражаться. Похороним. Но - не сейчас. Мертвые не должны тянуть за собой живых.
Мы не зашли домой и не смыли кровь. Молча покурить было гораздо важнее. В дыме табака кружились мысли - слишком разнообразные и непривычные, чтобы осознать каждую из них. Война - это не так просто. Кажется я сказал это в слух...
- Это еще проще, чем может показаться. Она кончилась - сказал отец - Она кончилась, когда первый враг перешел границу.
- Почему? - не понял я.
- А кто же будет воевать? Для меня - кончилась
- Это всё из-за дяди Толи? Но ведь мы знали, что можем не вернуться. И он знал...
- Да при чем тут это? Конечно знал! Он - настоящий мужик. Жалко последнего-единственного друга терять, но он уж точно не в обиде - знал на что шел. И во мне ты труса не ищи - просто война кончилась.
- Но почему? - я та и не мог понять, что хочет сказать мне отец
- Толян не боялся сдохнуть, и я не боюсь. Объясни-ка мне только, сына - ты же у меня умненький - эвон - институты заканчивал - так объясни, мне, дурному старику - а нахера нам воевать? За кого? За что?
Передо мной как-то никогда не стоял такой вопрос. Вроде как меня отец сам же с ранних лет и научил, читая вместо сказок хорошие военные книги - воевать - за Родину - а прочее даже не обсуждается.
- За Родину - выдавил я
- За Родину? За Родину-мать, мать её? И чья ж она мать? Что это за баба вообще такая? Что есть твоя родина, сынок? Ну поделись-ка соображениями! Я вот старый стал - не вижу её - даже в очках. Что такое родина? Леса, поля и недра? Они твои? Тебе в карман хоть капелька
из этих недр падала? Да ты в холодный год из лесу бревна не притащишь, чтоб не сесть! Может - страна - это люди? Та паскуда, что светомаскировку устраивала, когда у нас на руках человек кровью истекал? Ты их защитить хочешь?
Я не знал, что ответить. С правдой - не сильно поспоришь. Конечно, трудно обвинять людей в том, что они не хотели накликать горе на свой дом, поставив под угрозу себя и своих близких. Но разве не здесь проходит грань трусости?
- Вот что. - сказал отец твердо - Я знаю, где мой родина. Это вы с мамкой. Так что - собирайся. Двинем на заимку на дальнем кардоне. Там, до холодов, как-нибудь продержимся.
- Пап, оставь мне "Тигра". Я остаюсь.
Отец измерил меня тяжелым долгим взглядом. Наконец, кивнул:
- Добро. Своя голова на плечах. Не буду отговаривать. Сам такой же дурак.
Я затянулся до боли в легких. Жар окатил волной ссохшиеся губы. В руках оказался перочинный нож. Скорее всего, видавший виды СКС не больно-то долго мне прослужит, когда под ногами в грудах мяса видимо-невидимо снятых с вооружения состоятельными странами эмочек. Чего портить лакированный приклад? Я закусил губу и загорелому предплечью растеклась одинокая кровавая улыбка. Нам есть чему поучиться у братских народов Центральной Африки.
***
Я остался в доме совершенно один. По телеку ничего не показывали. Оккупанты, не от большого ума, отключили все ретрансляторы теле и радиосигнала. Не от большого ума - потому что оставили мобильную связь.
Свет зажигать не стал - не то чтобы прятался - просто не хотелось. Я просто лежал на полу, освещенной мобильником комнаты. Я просто читал - что пишет народ в Инете. Сетевой народ - не разочаровывал.
Борцы с системой, встречали оккупационные войска, как дорогих гостей. Им казалось, что теперь-то точно - со старой властью покончено. Придет князь - всех рассудит. Русский менталитет. Люд попроще, осторожно высказывался - хуже не будет. Хуже некуда.
Говорят, человек полностью меняет свой круг общения каждые семь лет. Учась в университете, просиживая вечера в социальных сетях, я мучительно вспоминал - кто все эти люди? Зачем они попали в интернет? Что нас могло когда-то связывать? Вот с этим дальнобойщиком ты когда-то играл в мяч на школьном корту. А эта многодетная мать - она мазала йодом ссадину, которую тебе оставил вот этот полицейский. Кто все эти люди. Зачем они зовут меня в свои полумертвые группы "Придорожный рулит", "наша СОШ - лучшая", "ДЮСШ-4 - на века"...
Стены этих групп наполнялись кальками со скудоумного юмора, набравшего тысячи лайков где-то. Дин Винчестер от всего сердца заявлял с этих картинок, что девятый А - лучшие, остальные сосут. Джереми Кларк рекомендовал шиномонтажку Сереги. Тони Старк поздравлял со сдачей ЕГЭ. На этих стенах должно отыскаться немного места и для меня. Я просто хочу несколько лайков.
Никаких призывов! Во всяком случае, по средством ASCII-таблицы символов. Только картинки! Только картинки могут потонуть в водовороте цветных пикселей "мемов" и айфонофоточек. На площадях реют чужие флаги, брусчатка жадно впитывает русскую кровь, но всё идет своим чередом. Люди просто хотят лайков. Они знают, чему готовы поставить лайк.
Именно поэтому, моя Родина-Мать - она не такая, как семьдесят лет назад. Наша настоящая выгнала нас из дому или в сеть, чтобы дети не видели, как она плачет, избитая пьяным мужем. За неё - твою соседку, твою бывшую одноклассницу-красавицу, которую ты не можешь узнать - никто не заступится. Нам нужна другая. Пусть это будет молодая, привлекательная девушка, с суровым лицом, аппетитными формами и шлюховатым милитари-нарядом. В её руках будет автомат Калашников - та самая, квасная гордость, от которой не в силах откреститься никакой режим. Пусть она спросит у вас белой тахомой по
канве - "Оно нам надо?".
Это не призыв - это вопрос. Не столь важно, сколько он наберет лайков. Важнее, сколько наберет следующий за пикчей комментарий, написанный не мной - "Ахулибнет?". Это уже мои игроки. Я проверяю их готовность, игнорируя сыплющиеся в личку письма комментарием: "Раз в жизни, можно попробовать все, что угодно". Надо понять, что ключевыми словами тут будут "Раз в жизни". Я не хочу вести на убой замороченных телят. Мне нужны настоящие смертники. Смертники. Мощное слово - можно взять на вооружение. На нем можно строить всю эстетику и идеологию...
Итак, по итогам первого часа - нас будет не меньше двух десятков. Конечно, маловато для глобальной войны, но вполне достаточно, чтобы сдохнуть геройски. Тогда, я предлагаю им еще одну пикчу. Наша будущая хозяйка - Смерть - взвалив на плечо косу, гостеприимно протягивает руку. Это вам не анкл Сэм! У нас все без заигрываний. Хзяйка велит нам: "В четыре утра на "Утре". Гоу?". "Утро" - это круглосуточный магазин - колыбель поселковой цивилизации. Многим может потребоваться жидкий катализатор для отваги. Я не намерен им ничего запрещать. Пусть каждый веселится по-своему. Мы не будем выдавать партбилетов и медальонов смертника - нам сгодятся лайки.
***
Ночь выдалась жаркой и душной. Спать я даже не пытался. Закусив ус, я точил штык, который собирался примкнуть к карабину. В голове крутилось вечное:
Ты бей штыком, а лучше - бей рукой
Коли-руби фашисткого бродягу
И если не поймаешь в грудь свинец
Медаль на грудь поймаешь за отвагу
Медалей нам не раздают, но песня в тему. Классика - не стареет. Классика - это не хруст французской булки - это вшивые окопники Высоцкого, копошащиеся в гнойных ранах опарыши Шолохова... И вот, когда "все континенты горят в огне" - классика начинает играть новыми красками. Не просто играть красками - обрастать полным комплектом ощущений. Пороховой вонью, остывающей кровью на руках, болью ожогов от перегревшегося цевья...
Я поправил пижонский складной нож, из черненой британской стали. Толку в этом занятии крайне мало - скорее источил осилок, чем поправил лезвие. Но может быть и ему суждено через пару часов "воткнуться в легкие, от никотина черные". А ведь "сталь вернее свинца". Одним шансом выжить больше. Больше, на один, способ убийства.
Выдвинувшись, в самый темный час, я продвигался тенистыми улицами, не знавшими уличного освещения. Довольно скоро, впереди замаячило светлое пятно - это "Утро". Магазин. Свет выхватывал пару десятков неясных силуэтов. Эта разношерстная компания - самые верные сиротки матушки-России. Их возраст и вооружение рознились очень сильно. Это единство во многообразии. Их объединяло только сходство с врагами.
- Хай, Цезарь - махнул рукой парнишка с пистолетом.
Должно быть, мне пора представится. Цезарь. Очень приятно - Цезарь. Нет, я не ровня римскому императору, и на большую многопоточность, чем есть и читать одновременно - не способен. Созвучность фамилии привило мне это прозвище еще с ранних лет. Спасибо, судьба! Нам есть, чему поучиться у римского легиона...
- Аве, Симка - признал я наконец парнишку. Мы с ним учились когда-то в школе, а потом он вылетел с другого факультета того же университета. Своим прозвищем он обязан пламенной страстью к электроным девайсам. Вот и сейчас, его бледное худое лицо освещалось синеватым экраном навороченной мобилы. Его грустные глаза под бликующими очками, красноречиво повествовали что именно он тут забыл.
- Убьют же - решил я всё таки удостовериться в своей теории
- Да вообще насрать - отмахнулся он с напускным мрачноватым весельем обреченных.
- Это у тебя что? - кивнул я на пистолет, напоминающий легендарным аскетичным профилем ТТ.
- Травмач. Еще в городе взял, когда последний раз мобилу отжевали.
- Спятил? Хоть сдохни с пользой - сказал я, вручая ему осиротевшего прошлым утром "Тигра". Конечно, этого тюфяка быстро убьют, но мы тут долгосрочных перспектив и не строим.
- Привет, Цезарь - протянул руку какой-то не знакомый мне юнец. Я же ответил ему прикладом под ребра. Нам есть чему поучиться у римского легиона. Настало время первого урока:
- Смертника приветствовать не иначе, как словом "Аве", ибо на смерть идущим - честь и слава. Сима, дай образец.
Симка вытянулся и отсалютовал на нацистский манер, рыкнув максимально пониженным голосом "Аве, Цезарь!".
- Чуть ниже руку. По-римски - прокомментировал я и Сима поспешил исправиться. Я обратился к согнувшемуся пополам мальченке: - Смотри мне... Выживешь - в следующий раз шкуру спущу - ясно?
Я прошагал в центр светового пятна. По толпе ходила бутылка водки, к которой прикладывались, как животворящему распятию. Перед смертью принято причащаться.
- Слава вам, гвардия растоптанной земли - начал я, приподняв чуть согнутую в локте руку. Кто-то, слышавший моё нравоучение, отсалютовал в ответ, на что в ответ поймал неодобрительный взгляд бойцов в возрасте. Я стремительно подбирал слова для дальнейшей речи. Нам есть чему поучиться и у вышеупомянутых нацистов. Классиков пламенной пропаганды. Нам тоже нужно подвести доброе и вечное, под наше грязное дело. О, будь проклята во веки Вавилонская Башня - мне пришлось несколько поменять историческое " Sind Sie bereit für totalen Krieg?", с тем, чтобы в ответ получить историческое "Ja!" - Я спрошу вас - верите ли вы в победу русского народа? Готовы ли вы принять на себя всю тяжесть испытаний и пойдете ли вы на личное горе ради победы? Я вас спрашиваю - кто готов к тотальной войне?
- я... - робко раздалось из толпы.
- Я вас спрашиваю: кто готов к тотальной войне?
- я... я. Я. Я! - подхватили десятки глоток, крепнув с каждым криком.
Конечно, такой шум не мог остаться незамеченным редкими ночными патрулями. Конечно, у них хватило ума не лезть без подмоги на эту разгоряченную толпу. Но и к нам прибывали люди. Запоздало пьяный утренней кровью, я продолжал вещать, не замечая, ни шум моторов, ни фары, бьющие в глаза.
- ... будут падать замертво, поя своей кровью многострадальную землю, не стоя слез своих матерей. Мертвые заранее. Всё, во что мы верим - это Смерть. Война - есть молитва самой Смерти. Мы принесем подношение или сами станем им! Выбор сделан за нас...
- Рюзке, оружие бросай - стрелять не буду - гаркнул самодовольный мамбет, выглядывая из-за станкового пулемета. Его ханская манера речи противопоставлялась моей. Это будет не просто месиво - это битва идеологий. Кто кого - мы еще поглядим. Увидит ли он мою кровь - еще не ясно. За одно могу поручиться - ему не видать поднятых кверху рук.
- Мы будем драться. - твердо ответил я
- мы будем драться... мы будем драться... МЫ БУДЕМ ДРАТЬСЯ! - рокотала, набирая силу, введенная в транс толпа. Я молча двинулся вперед. Толпа, меня обступившая, тоже сорвалась с места. Мы шли медленно, повторяя нашу мантру: "мы будем драться". Мы прошли не более десятка метров, когда отрезвляюще лязгнул затвор пулемета. Тогда, кто-то прервал импровизированную психологическую атаку - несусветную глупость, в условиях узкой улицы и наличия автоматического оружия у противника. Справедливости ради - выстрел вышел отменный - один из бойцов повалился, отброшенный назад тяжелой болванкой, выпущенной, судя по звуку, из охотничьего ружья, и застрявшей в бронежилете. Может, конечно, его жизни ничего и не угрожает, но в этом бою - он уже не воин.
Пулемет залился своей убийственной трелью. Передо мной, слева и справа падали бегущие с топорами и вилами люди. Чья-то кровь брызнула прямо в лицо. Я остановился на секунду, и, часто-часто моргая, вскинул карабин. Подскочившая фуражка вычеркнула из списка квестов "подавить огневую точку противника". Но огневое превосходство было по-прежнему на стороне противника. Свести его на нет можно было только одним способом - навязать рукопашный. Мы бежали по трупам, чтобы не упасть на них сверху. С права, кто-то чудом настиг противника, и прежде чем самому упасть замертво, успел воткнуть топор ему в горло. Это подействовало на врагов. Не даром учат в неравном бою наносить не максимальный урон, а просто самые страшные раны, который только можешь. Только кровь своих способна охладить пыл. Кто-то бросился бежать, но было уже слишком поздно - от человеческой волны - волны ярости и жажды смерти - никто не уйдет.
Я оказался перед опешившим противником и попытался пронзить его штыком. Он увернулся, ценой ухода с линии огня. Не нажатый курок обошелся ему очень дорого - я сбил его плечом на землю и, перехватив карабин за цевье, чуть ниже штыка, попытался придавить. Ему, этого, по понятным причинам, не хотелось, и он, совершив вторую ошибку - схватился руками за моё оружие и попытался отжать меня. Я был явно тяжелее, но мериться силой все же не собирался. Кто сказал, что на войне есть место благородству. Если и есть - я с ними не воюю. Я приношу жертву. Я посылаю его душу Смерти, в обмен на свою. Я просто отпускаю руку, за что немедленно получаю по лицу прикладом собственного карабина, но, щелкнувший нож, уже нашел себе место под его бронежилетом. Он впивается раз, второй, третий... Лезвие не может напиться крови. Я не могу остановить его. Краем глаза, я замечаю, как слева от меня, кто-то, восседая на теле, перетянутом нелепым в наших широтах песчаным камуфляжем, снова и снова ударяет с характерным чавканьем, слышимом сквозь лязг стрельбу и мат, булыжником, в то место, где когда-то была голова. Я вонзаю нож в горло, ослабевшему противнику, и в пару рывков, разрезаю гортань, а сам, падаю на спину рядом. Бульканье и хрип длятся совсем не долго.
В висках стучит кровь, ноет рассеченная скула, а небо - золотится первыми лучами зари. Всё идет своим чередом. Звуки боя всё тише. Рукопашный не может продолжаться дольше пары минут. Я чувствую, как по моим волосам, всё равно что по капиллярам, поднимается вязкая жижа. Пара мгновений и я лежу в луже крови. Чужой крови. Я подношу нож к языку, и, ничуть не боясь порезаться, слизываю с него багровую жижу. Только вкус чужой крови дает мне почувствовать себя живым. Я потратил всю свою жизнь на образование, которое не спасет меня в пожаре и не убережет от дурака на дороге. Образование, которое не помогает мне резать глотки. Но, выходит, что и я пожил. Хотя бы пару минут рукопашного.
Я кирчу:
- Кто-нибудь жив?
А в ответ, из мата поднимаются разрозненные "Аве, Цезарь". По прежнему не поднимаясь, больно ударяясь диафрагмой об асфальт, от собственного крика, я ору:
- Ублюдки! Вы чувствуете себя живыми?
Я кричу:
- Мы накормили Смерть! Счёт оплачен! Она на нашей стороне!
Мои слова отзываются слабым эхом запыхавшихся голосов: "Смерть... Смерть...". Я встал рывком, и, осмотрел результат своей работы. Солнышко пропускала лучики, через раскрытый в немом крике рот и бросала причудливую тень на медальон, сквозь рваную рану на шее. Кровь больше не выбрасывалась толчками из его ран. Узкие глаза, расширенные от предсмертного ужаса и осознания неминуемой гибели, смотрели в небо. Так же, как и мои пару секунд назад.
Пошатываясь, я подошел к машине и вскарабкался к своей первой жертве - "переговорщику". Он лежал на боку, оскалив зубы через разодранную пулей щеку. Из затылка лилось что-то красное и вязкое. Я ударил его наотмашь по этой самой щеке и прошипел:
- Че? Молчишь теперь, ссссука? Молчишь? - ударил снова. Конечно же - он молчал. Я
вынул из его кобуры свой заслуженный трофей - биретту. Видимо, состоятельный был бай, раз такими игрушками козыряет. Не спасло жизнь вложение. Рассовав по задним карманам запасные магазины, я прихватил еще и заткнутую между сидений винтовку. Под её патроны надо будет снять с кого-нибудь разгрузку. Осталось только найти более-менее чистую. Я улыбнулся своей мысли - подумать только - искупался в крови, а теперь одёжкой брезгует!
Я спрыгнул с машины и наткнулся на Симу. Он выглядел потрепанным, но вполне бодрым. Мне понравилось то, что я увидел в его взгляде - он не просто выжил - он жил. Надо ли говорить, что как только прекратилась стрельба, он занялся любимым делом - включил на телефоне видеокамеру и слонялся, снимая всё, что видел.
Кто-то стаскивал уцелевших противников. На вид они были совсем зелеными - может даже моложе меня. Скорее всего, они просто побросали оружие и сдались. Их было двое. Наверное, они были и сами не рады тому, что не только не нашли свинца в бою, но и не пустили его себе в рот сами - настолько яростно их бодрил пинками слесарь дядя Женя. Поднялось улюлюканье. Я понял, к чему дело идет, и предпочел присечь. Не сразу разобравшись как снимать трофейный пистолет с предохранителя, я дал залп в воздух. Все притихли.
- А ну хватит! - сказал я, натыкаясь на полные недоумения глаза. - Мы отпустим. Одного. Пусть всем расскажет, что видел.
Я пока не знал точно, что собирался ему показать. Это должно быть что-то зверское. Что-то из ряда вон. Такое трудно придумать, когда пару минут назад, живая волна натыкалась на пулеметный шквал и разбрызгивалась оторванными конечностями. Что может быть страшнее? Что-нибудь немыслимое. Что-нибудь просто не укладывающееся в голове у человека.
- Этого - на колени. - скомандовал я. Вопреки ожиданиям бедняги, я убрал пистолет за пояс. Вместо этого - вынул из его же ножен здоровенный десантный нож, советского образца. - Снимите с него броник.
Сима жадно ловил матрицей камеры каждый миг этого действа. Нужно что-то сказать. Сказать врагам. Сказать союзникам. Сказать зрителям. Что-нибудь, что принесло бы кучу лайков.
- Чего вы все боитесь? Вы боитесь смерти? Вы просто не можете с ней рассчитаться! Страх - это надуманное. Он существует только в вашей голове. Вы трясетесь по своим уютным норкам, в то время как Смерть пирует совсем рядом. Воздайте ей сполна - и она обойдет стороной. В конце концов - все мы только лишь мясо...
Вместо красивой проповеди - мерзкое действие. Это мало походило на ритуальное жертвоприношение - скорее на работу мясника. С некоторым усилием, я рассек его грудную клетку, спотыкаясь толстым тупым лезвием о каждое ребро. Как и было задуманно - сердце уцелело. Нужно было только выломить двумя руками остатки ребер и вынуть его невредимым, аккуратно отсекая аорты. Главная мышца трепыхалась, заплевывая майку горячей кровью. Мы не в фильме про вампиров, но сердце, извлеченное из тела в момент убийства бьется еще пару минут - подлинный факт. Демонстрации потрохов - явно мало для сбора лайков. Это, пожалуй, пользователи уже видели. Как минимум в мясницкой лавке - мясо везде одинаковое. "Мы ведь не глядим с аппетитом на сырые фрагменты животных тел, оплачивая покупку - пока хорошенько прожаренная ткань тела животного не пахнет специями, нежась на сковороде, она не представляет для нас никакого гастрономического интереса. Но ведь это уже еда, не так ли?" - подумал я, вгрызаясь в теплую, сокращающуюся плоть. Кого-то за моей спиной начало полоскать...
Не то чтобы это было совершенно не съедобно, но доедать я не стал - откусив еще пару раз, я бросил сердце на асфальт и растоптал каблуком армейского ботинка. Совершенно не солёное, отдающее железом на вкус и слишком быстро остывающее. Жестковато и неприятно хрустит желудочками. В следующий раз, стоит отнестись к кулинарии более основательно. Может обязать смертников носить при себе немного соли?
- Всего лишь мясо... - сказал я в камеру, утирая рукой кровь с губ. На руке, волосы окрасились в красноватый цвет. Наверное, отмыться будет не просто.
Камера пикнула, фиксируя на карте памяти моё преступление. Мы с радостью распространим в сети доказательную базу для военного трибунала. Но это когда-то потом и если доживу. Сейчас же нам нужны лайки. Смерти нужны новые адепты.
***
Эту вылазку можно считать успешной. Двадцать семь наших, против шестнадцати ихних. Наш отряд стал сильнее на шестнадцать единиц боевого оружия. Машины брать не стали - только отогнали в лес - найдут так найдут - еще добудем. Сняли только пулемет. Он везде пригодиться. Настало время выбрать место, где будем гнездиться.
Не всем из наших посчастливилось умереть сразу - были и раненые. Но в отряде не было медиков - только зоотехник. Он развел руками над парнем, прижимающим как младенца, к груди свою оторванную ногу. Я добил парнишку. Своих, конечно, было жалко, но сожалеть о будничных вещах не стоит. Его смерть только вызвала новую улыбку на моём предплечье. Смайлик. ASCII-арт военного времени. Конечно, эта сцена тоже не прошла мимо объектива Симиной мобилки, но этот ролик набрал существенно меньше лайков, чем мой обед. Каждый из перезаливов того легендарного видео собирал десятки тысяч лайков, прежде чем его удаляли. Скоро начали появляться аналогичные видео из других городов, но в комментах, неизменно, славили Цезаря. Славили и проклинали - на всех языках мира. Мы окопались в одном из кварталов - и туда быстро перестали заходить патрули - только минометы работали - но мы ютились в подвалах пятиэтажек и, в принципе, не сильно огорчались. Население давно покинуло этот район - они не были готовы к тотальной войне. Жаль только, что заряжать мобильник становилось всё трудней - инфраструктура сыпалась к чертям от минной обработки. Я не завидую тем, кто будет её потом восстанавливать - мы, не долго думая, начали скидывать трупы врагов - объедки - в канализационные шахты. Вездесущие мухи все равно как-то туда попадали, но вони было существенно меньше.
А вот в первые несколько часов - человечина - она совсем не пахнет. Если подвялить её на костерочке из яблони или вишни - получается отличный продукт длительного хранения. Самая вкусная часть человека - это грудные мышцы и бедра. Икры жестковаты, даже если их вымочить в уксусе, а богатырскими бицепсами мало кто может похвастать. Бедрами тоже некоторые брезгали - мы старались срезать мясо подальше от мошонки. Потроха же годились только для причащения - сразу после боя. Смертники чтут традиции. Я все реже брался за оружие и всё чаще работал за компьютером. Каждый мой пост уносил куда больше жизней, чем магазин трофейной винтовки.
Через месяц, мы полностью освободили город. С каждым днем, бои были все короче и короче. Многие предпочитали застрелиться, только заслышав вдалеке нашу молитву смерти или того хуже - черное знамя с перекрещенными косами.
Конечно, работы в городе оставалось еще много. Я старательно пресекал все попытки мародерства - грабить тут можно было только смертникам, а продукты нас интересовали мало. Изнасилований старался тоже не допускать, но это волновало меня мало, пока за мной не следил вездесущий глазок Симкиной камеры. Пришлось пустить в расход троих смертников, надумавших снасильничать девушку. Еще и русскую. Репутация борца за свободу, пусть при этом и морального урода, но в то же время благородного - стоит троих смертников. Эти трое, не поплатились за свою глупость - они привели под черные знамена тысячи новых бойцов. Ко мне постоянно сыпались на почту видео с бесчинствами, которые творили соратники из других городов. Приходилось обсуждать, хотя бы из зависти, что им удавалось найти заказчиков на съемки постановочного снафа. Переодетые в школьную форму бородатые джигиты, изнасилованные перед смертью раскаленной арматурой, разлетались по несколько десятков долларов за просмотр. Все это забавно, но я на такое официально, добра не давал. Но и запрещать смертникам тешиться я тоже не хотел. Воевать, соблюдая конвенции, очень скучно. Это понимал и противник, закрывая глаза на обстрелы детских площадок из пулеметов. Кое-где, враги остервенели от наших роликов и начали настоящий
террор - жаль, но как не цинично прозвучит - это нам тоже на руку. В других же городах, оккупанты старались прослыть рыцарями на белых конях, которые борются с озверевшими смертниками, и эта тактика приносила им куда больше пользы, чем развешивание культистов на столбах.
Нас пытались выбить бронетехникой, но добавленная в высокооктановый бензин серебрянка здорово увеличивает температуру горения, а глюкоза повышает вязкость. Нас здорово потрепали, но теперь улицы были надежно перекрыты обуглившимися остовами, превращенными в огневые точки.
Я, не покладая рук, строчил гневные посты, требуя прекратить этнические чистки - но занимались ими отнюдь не только смертники. А ведь этого не люблю даже я. Как джина из бутылки, я выпустил на волю инстинкты, древние, как само зло. Джина обратно уже не загнать. И когда федеральные войска окончательно очистили землю от захватчиков, а спецслужбы поставили в руководство республик-агрессоров правильное правительство, я просто закопал свою винтовку на заднем дворе. Я снова столкнулся с непониманием - мне предлагали идти на юг - открывать резиденцию смерти на чужой земле, но я не находил это уместным. Как когда-то, рак положил конец правлению Тюленбаева, а цианид в вине - прервал клан Надировых, так и последний враг, павший на нашу землю, похоронил меня. В сентябре я просто пошел в школу. Преподавание физики - это тоже способ самоубийства.
Мне приходилось отвечать "Аве", прежде чем усадить детей на места. Некоторые салютующие рученки были в зарубках.
А затем, ближе к октябрю, перед самым звонком будильника, меня забрали.
***
- Здравствуйте, в эфире Первый канал, я - Андрей Монахов и ваше любимое ток-шоу "Судный день". И сегодня, мы коснемся в нашей передаче темы, которую многие хотят забыть, как кошмарный сон. Война окончена пол года назад нашей полной и безоговорочной победой. Мы уплатили за эту победу не малую цену. Но слезы до сих пор не высохли на лицах россиян - слишком многих мы потеряли. Слишком многих теряем сейчас. Но почему - ведь враг изгнан? Виной тому, печально известный Культ Смерти, который сыграл свою, пусть не решающую, но важную роль в этой победе. Сегодня, мы попытаемся дать оценку Смертникам, как явлению. И, встречайте - наш первый гость - основатель культа, блоггер, известный как cezar94.
В студии поднялся свист и протяжное "фуу". Видимо, публику подобрали грамотно. Но, вопреки ожиданиям, в меня не полетели ни яица ни помидоры. Или отобрали или решили не раздавать. Ну и ладно - я такое не ем.
- Скажите - начал ведущий, как только гул в зале притих. Слишком долго. Если в записи - точно вырежут - что вы чувствовали, стреляя в людей?
- Смотря из чего - ответил я буднично. Единственное, что меня сейчас огорчает, так это воспоминание о недоеденной за кулисами курице. Она совсем не похожа на человечину. Уверяю - ощутимо вкусней. - Обычно отдачу.
Ведущий опешил от лаконичного ответа. Кое-где, в зале, раздались робкие хлопки, и охрана немедленно рассыпалась вынюхивать - кого проморгали на входе. Отыскать их гораздо труднее - не обязательно на руках окажутся зарубки.
- Ну а... как вы относитесь к непрекращающимся убийствам мирных граждан, по всей видимости, носящим ритуальный характер, с подчерком, характерным для Вашего культа?
- Никак. В камере сижу - не могу я к ним относиться.
Ведущий поджал губы. Видимо, вопросов заготовлено не так много. От апостола Смерти, миссии войны, ожидали явно большей красноречивости. Только вот чего они хотят от взятого под стражу учителя физики?
- А что вы испытывали, поедая человеческую плоть?
Билеты на распинание Иесуса двух месяцев лета проданы. Больше лайков соберет только вынесение приговора и видео с казни, которое, несомненно, просочится в сеть.
Прокладки и пиво, показанное в перерыве, перед приглашением следующего гостя, тоже должно хорошо продаваться. Главное - цена за прокрутку роликов была заоблочной.
- Испытывал? Голод.
- Как вы собираетесь дальше жить? Сможете ли примириться со своей совестью? Как вы думаете - что вас ждет?
- Повешенье, по приговору международного трибунала.
***
Меня выводили из телецентра вновь закованным, с мешком на голове. Я не спотыкался, но совершенно ничего не видел. Зато слышал. Слышал одобрительный галдеж на улице, стрекотание затворов фотокамер. Выстрелы. Оружейные выстрелы. Звук, которому в этой какофонии, делать нечего. Звук, который мой слух, сперва отказался принимать на веру - настолько он чужероден. Он доносился откуда-то из предыдущей жизни. Из жизни. Должно быть, у кого-то хватило ума сделать развязку этой истории менее драматичной. Я соболезную тебе, парень, висящий на золотых цепочках на своём распятье. Я не хотел бы висеть, дополняя композицию перекрещенных кос, перекочевавших на витрины ювелирных салонов с наших кустарных знамен. Мне не нужна твоя участь. Я не нужен истории. Пусть финал будет менее драматичен.
Как пронзающая боль, под левой лопаткой. Как сухой лай пистолета за спиной. Как пятно тепла на груди. Тепла, расползающегося. Обволакивающего. Зовущего найти в нем покой. Покой, тепло и прощенье. Я теряю силы. Мне больше не нужно бороться. Бороться не нужно. Но я простою на ногах, сколько смогу. Смертники умирают стоя. Молча.
Сообщение отредактировал Автор №1: 04:08:30 - 09.07.2013
Заметь к каким словам, ты сам пришел через свою "правду"
Это лучшее для меня в данном туре 
