Сообщений в теме: 668

[Yuta]

ПО ОБРАЗУ И ПОДОБИЮ.
Конец я не поняла, может объяснит кто?
про теоретика понравился, последний смешной очень. Хорошо, чтьо ты его в конце поставил. Сглаживает впечатление от предыдущих. Мне кажется твою музу в санаторий отправить надо. А я могу пока ее подменить .
Вангер, бери пример с товарища. Лично у меня он уже давно вызывает неподдельный интерес, тем более, что на форуме почти не общается и от этого еще более загадочен. Но это не значит, что и тебе следует увлечься зверствами или исчезнуть с форума.

[Abver]

Я действительно очень интересен.

[Abver]

Многие свои рассказы я сам не понимаю.

[Yuta]

Ну! Что я говорила? Не форум, а интриганы сплошные! Нравится вам девушек любопытством изводить.

[Abver]

Ужос.

[Abver]

ПЕРВЫЙ БЛИН КОМОМ.

- Иди.
Идет.
- Присядь.
Присел. А дальше?
- Встань! - Приходиться повышать голос. Это плохо. От этого дрожит мироздание.
Встал. Вставать научился - и то хорошо.
- Что ж ты глупый то такой.
Молчит. Говорить то как следует не умеет. Да и как не следует у него не получается.
- Вот что, дружок, надо тебе развиваться. Создам ка я тебе... Кого? Клона? До клонирования еще долговато будет... Двойника. Только изменю его немного. С таким же ты разве что тупее станешь...
... - Эх, что-то я перестарался. И совсем на тебя не похож. Ну да ничего. Только к лучшему.
Стоят, взявшись за руки.
- А что у тебя там шевелиться в низу? У второго то такого нет. Это тебе второй так нравиться? Слишком уж они разные.
Надо бы дать им имена. Ладно, потом.
- Нус, приступим... Нука, поговорите.
Молчат, болваны этакие. И на что они такие нужны?
- Ладно, дам вам простое задание. Вон видите дерево? Это груша. Возьмите по плоду и скушайте. Только не другое дерево. Яблочки я сам люблю, а оно у меня одно...
Надо же, хоть что-то поняли. Идут, а ручки не отпускают. Чтото между ними происходит. Надо будет это потом как-нибудь назвать.
- Да не туда, идиоты. Груша же сказал.
Их двое, а ума на четверть одного не хватает. Придется подсказать. Если уж взялся педагогикой заниматься... А то оборвут всю яблоню...
- Грушкой угостите бедное голодное пресмыкающееся? А то рук у меня нет. Ног тоже. Угостите?
Смотрят сверху вниз. Второй тянется к ... яблоне. И срывает драгоценный плод.
- Ну, мое терпение кончилось! Вон отсюда! Вон!
Крылатые слуги выгоняют тупоголовых созданий из моего сада. Не место им здесь. Без присмотра обдерут мой белый наливчик.
- Хотелось по образу и подобию... а получилось черте как... Эх... Придумаю какиз-нибудь медуз, совсем разумных... Только пять дней еще ждать, блин...

Бог, создавая человека, немного переоценил его способности. И свои.
Оскар Уальд.



ОТМЕНА. (Навеяно Leppardом, за что ему большая благодарность.)

Сухой старец в высокой тиаре грустно вздохнул.
- Кардинал, я же вам обьяснил, зачем это надо. Неужели я невнятно изьяснялся?..
Напротив владельца тиары стоял человек в красном. Он молчал. Он был обескуражен.
- Карл...
От шока он не обратил внимания, как перешел на неформальное обращения к своему старому другу. Последний от этого хмурился, но замечания не делал. Сейчас ему важнее человек, а не формальности.
- Карл, но ведь это основы веры... Так ведь нельзя.
Старец в тиаре улыбнулся. В глазах его загорелись огоньки профессионального спорщика.
- Можно ли держать адептов веры одним лишь страхом?.. Можно ли превращать проповеди в запугивания?.. Ты прекрасно знаешь мое мнение на этот счет. Зачем повторять одни и теже диалоги...
- Но, Карл...
- Решено, Луи, решено.
Кардинал по имени Луи сложил перед грудью ладони лодочкой и начал молиться.
- Опомнись, Карл. Об этом только тебя прошу.
Карл вскачил из своего большого кресла и с удивительной для его возраста легкостью начал мерять шагами кабинет.
- Благодаря воцарению христианства на Земле, - нервно говорил он, - и великим усилиям церкви человечество живет в мире уже три сотни лет. Мы не знали все это время войн, голода, других страшных бедствий. Последнее убийство произошло почти пятьдесят лет назад... Люди подобрели. И люди стали достойны лучшей веры.
- Лучшая вера их уже сделала такими, как они есть.
- Искренними ли? Правдивыми ли?
- Не нам решать ...
- А кому же?
Оба замолчали. Карл тяжело, ссутулив плечи. Луи - победно плечи же расправив.
- Твое дело, ты глава церкви. Но не станет ли жизнь без ада адом для людей?
- А жизнь без рая - раем? Если бы все было так просто.
- Ты прав. Если бы, если бы...

Сухой старец, на этот раз без тиары, стоял на коленях перед алтарем и истово молился. Откуда то издалека доносились крики. Но старик не обращал на это внимания.
- Я пробовал. Не помогает.
На знакомый голос он не обернулся.
- Обидились на тебя они, что ли?
Человек в грязных изодранных, некогда красных, одеждах, тяжело опустился на колени рядом с молящимся.
- Тот, которого ты лишил дома, уж точно в ярости...
- Не богохульствуй.
Бывший кардинал мягко улыбнулся. В его глазах плясали отражения свечных огоньков наполовину с пламенем безумия.
- Они скоро доберуться до нас, Карл. И скорее всего, убьют.
- Я знаю, Луи. Будем молиться.
- Тебе надо было почитать Дидро. Дельные мысли у него проскальзывали...

Отнимите у христианства страх перед адом, и вы отнимите у него веру. Дени Дидро.


ЛЮБИТЕЛЬ ПРИРОДЫ.

Гадкие холмы. Гадкие деревья. Гадкое небо. Гадкие птички, насекомые, белки... Короче, все, что я вижу и все, что меня окружает - гадкое. Кроме Лили.
- Красотища то какая! - в который раз восклицает Лили, подливая масло в огонь, то есть кислоту на мою израненную окружающим убожеством душу. - Тебе нравиться?
Киваю. Что еще я могу? Сказать ей, что лично бы придушил каждую живую тварь в природе и перерезал корень каждого растения? Не поймет. Как есть, не поймет. Очень уж она у меня ранимая натура.
- Ой, смотри, белочка. Орешки на зиму собирает. Давай ей поможем?
Дура. Но своя дура, родная.
Конечно, никому на помощ мы не бежим. Я сижу на мягкой траве (будь она неладна), вытянув ноги, а Лили уютно пристроила свою головку у меня на коленях.
- Когда я разбогатею, - говорит она, хитро на меня поглядывая, - обязательно построю здесь дом и буду жить.
Знаю я эти взгляды и подобные темы.
- Когда я разбогатею, то, так уж и быть, куплю тебе где-нибудь тут дом.
Лили улыбается, занося в свою невидимую копилочку еще одно доказательство моих серьезных намерений и подобной же ерунды, которая так важна для наивных романтических девушек. А я улыбаюсь, представляя, как здесь поселюсь и все переделаю на свой манер.
Да, мы будем счастливы.

Она, как обычно, сидит у окна и смотрит. Куда - не поймешь: то ли на стекло, то ли на то, что за ним. А может, она вообще ничего на видит: просто сидит с открытыми глазами и все.
- Дорогая, любимая, что ты хочешь? Весь мир перед тобойю Любое твое желание я исполню незамедлительно.
Лили молчит. Как последние лет десять. То есть говорить то она умеет и иногда это делает. Но редко, очень редко. И если использует эту способность, то только для того, чтобы сказать мне какую-нибудь гадость.
- Я ведь люблю тебя...
Реакция на эти слова у нее однозначная:
- Если бы любил, не сотворил бы такого...
И снова молчит, изучая пейзаж за окном или что-то другое.
- Ты ведь меня тоже любишь?
Пусть уж говорит что-то плохое, нежели совсем не говорит.
- Я тебя ненавижу. - Сказано медленно, с расстоновкой, чтобы каждое слово врезалось в сознание и отложилось в памяти, как краткосрочной, так и долгосрочной.
Остается только горесно повздыхать и задать стандартный вопрос, ответ на который я знаю, но понять его не могу.
- Почему, любимая? Ведь когда то у нас все было по-иному.
Думаю, что у жены уже давно не все в порядке с головой. Что делает человек, если ему задают один и тот же вопрос изо дня в день, по несколько раз? Сначала о отвечает ровно, как подобает. Через несколько дней немного удивленно, но так же сдержанно. Через неделю... А хрен его знает. До такого идиотизма я не доходил. Только со своей женой. И что-то мне подсказывает, что у нее невполне адекватная реакция.
Сцена, которую я видел уже тысячи раз:
- Почему? - Аж подскакивает на стуле, поворачивает ко мне раскрасневшееся от гнева лицо. - Когда то мир был красив и полон красок. Жизни, энергии, движения...
И так далее и тому подобное. В точности могу повторить этот монолог хоть во сне, кождое слово с соответствующей интонацией и выражение лица.
- ... мир превратился в Гиенну Огненную.
Закончила и уставилась в окно.
А я иду в соседнюю комнату и тоже смотрю в окно.
Как красиво. До чего же великолепно...
Черная выжженная земля, из которой растут раскидистые серые колючки. Сильный ветер поднимает облака темного пепла. Хотелось бы добавить еще чего-нибудь, но ничего больше нет. Природа теперь не блещет разнообразием. Разве что небо над всем этим великолепием замечательного тускло-серого цвета.
Надо почаще выходить отдыхать.
Из-под раскидистого куста выполз здоровенный жирный тараканище - представитель единственного симпатичного мне вида подвижного животного мира. Поводил усиками и отправился заготавливать колючку. Вот интересно, что это Лили не изьявляет желания помочь ему в этом нелегком деле?



ЧЕМ ДАЛЬШЕ - ТЕМ ХУЖЕ.

Если что-то плохое может произойти, оно непременно произойдет. Закон Мерфи.

- Андрей, вставай! Пора в школу!
Опять мама орет. А я сплю. Значит, мама не права.
- Андрей, опоздаешь!
В течении следующих пятнадцати минут с десяток подобных криков и два визита в мою комнату все с той же целью: отправить меня в ненавистный храм знаний.
- Я буду спать и никуда не пойду.
Пора бы матушке привыкнуть.
Что тут началось... Трубачи из под стен Иерихона обзавидовались бы.
- Бездарь, бесталочь, свинья... - самое цензурное, что я услышал в свой адрес. Эх, мама, поучиться бы тебе педагогике хотя бы у наших спортивных тренеров...
- Никуда я не пойду мам, - спокойно так говорю я, - хоть что делай.
Я бы мог задвинуть, что учиться, де, нет смысла, дальше все будет только хуже и так далее... Но мамхен и так этого в досталь наслушалась. Только децибелы повысить, и весь результат.
- Только и умеешь ворон считать. - Вот уж неправда. За голубями там, воробьями понаблюдать люблю, а за этими падальщиками... - Миша Самохвальский вот в школу ходит о одни пятерки приносит... - И все его хвалят, и он себя больше других. На то он и Самохвальский. И далеко пойдет, и все у него в жизни получится... Одна и таже пластинка.
- Да, да, - соглашаюсь я и засыпаю дальше, не обращая внимания на мамин бред.
... - Хоть бы на работу бы устроился, - бубнит родительница, - сколько можно жить за мой счет.
Переворачиваюсь на другой бок. Вот ведь человек:всю жизнь не дает мне спать.
- А нам еще зарплату понижают...
- Я ж говорил, что будет только хуже.
- Только и умеешь мух считать. - На смену пернатым пришли эти несимпатичные насекомые. Вот так же меняется менталитет моей матери. - Вот Миша...
Самохвальский институт окончил и стал инженером на ассенизаторском заводе. Обеспечивает всю семью. Предел мечтаний.
- Все равно все будет только... Как я там говорил. Спать хочу. Иди работай, не мешай...
... - Андрюш, вставай. Солнце уже стало. Пора.
Безропотно встаю. Надо идти, кормить семью.
- Покушай, а то опять голодный пойдешь...
Может это и плохо, но еще долго я буду над мамой злорадствовать. "Бездарь, болван, оболтус..." Что бы она без такого делала. Вот и лебезит теперь. Приторно так, иногда аж неприятно...
... Выхожу на темную вонючую улицу. Теперь я ее хозяин и самое опасное на ней существо.
Добычу приходиться долго выслеживать. Умные все стали, охотника чуют из далека.
- Хек, - с таким звуком вгоняю копье в большое черное тело. - Жирная. - Радуюсь, что добыча сегодня удачная.
Домой иду уже открыто, насвистывая под нос какую-то веселую песенку.
- Помоги...
Миша Самохвальский собственной персоной.
- Ох и обветшал ты, дружище, - не удерживаюсь я от жалости, - Совсем худо?
Почти неузнаваемый за грязью и язвами человек кивает и начинает притворно плакать. Я то знаю, что у таких уже нет никаких чувств, кроме голода.
- Мне не жалко, - говорю я, отрезаю толстую аппетитную ляжку упитанной вороны. - Держи и наслаждайся. Дальше то все-равно будет еще хуже.
Иду дальше, прислушиваясь к завываниям бывшего инженера-ассенизатора. В них даже почудились мне какие-то эмоции. Проняли старого отличника мои слова.



БОЛЬ.(Подленький садистский рассказик.)

Он посмотрел на свои руки. Когда то они были красивые: длинные тонкие пальцы, узкое запястье. Теперь: вырванные ногти, криво сросшиеся кости, неисчислимые ссадин. Указательный палец левой руки гнется вбок, на правой руке три пальца вообще не работают... И везде грязь вперемешку с кровью, которые, казалось, уже никогда не отмоются.
Резкая боль в паху заставила вздрогнуть. Аккуратно оттянув резинку штанов, он некоторое время смотрел на свои гениталии. Лицо скривилось и по щекам потекли слезы.
- Суки, - прошептали разбитые губы, - твари...
Юноша сидел в маленькой квадратной камере. Он был весь избит и изранен. Жутко истощен. Из одежды на нем были короткие изношеные штаны. Сейчас он смотрел на свою располосованную мошенку с единственным оставшимся яичком. Он сам видел, как мучитель разрезал тонкую морщинистую ткань и вытаскивал розовенький овальчик, отсекая его от всего лишнего. Но поверить... Он каждые пять минут созерцал свое изуродованное мужское естество, иногда касаясь грубых выпуклых швов.
- Суки, - прохныкал юноша. В какой то момент боль стала непереносимой и он закричал. В паху стало тепло и мокро. Моча с кровью струйкой потекла от него к центру комнаты. А он жадно провожал жидкость взглядом: жутко хотелось пить - воды не приносили почти сутки.
Терпи, не опускайся, ты не животное... Чем дольше он смотрел на живительную влагу, тем, казалось, сильнее становились муки жажды. Он рванулся, в предвкушении выпятив губы...
От боли он даже не успел вскрикнуть: сразу же потерял сознание.
Через сколько очнулся - неизвестно. Но в камере уже были двое: мучитель и палач. Оба сытые, довольные и готовые к новым развлечениям.
- Пить хоца? - осклабясь, спросил мучитель. Юноша мелко закивал. - Только своей перегонки. Откажешься, вообще ничего не получишь. - Он начал расстегивать ширинку.
Под заливистый ржач обоих юноша жадно ловил струю.
- Старайся, - приговаривал мучитель, - получишь вторую порцию через часик, да на пивке...
Начали думать, как бы позабавиться. Со временем это стало серьезной проблемой: просто не хватало фантазии.
- Ладно, - решил палач, - не будем издеваться над человеком. Предлагаю тебе бартер.
Ничего страшного: либо отрежут второе яйцо, либо переламают пальцы на одной из рук. Выбирай сам. Юноша выбрал, естественно, второе.
Не просто ломали, а с выкрутом, чтобы совсем не зажило...
Уже совсем собирались уходить, когда вдруг палач обернулся.
- Да, совсем забыл... - якобы вспоминая почесал затылок. - Завтра того, убьем тебя. Конец твоим страданиям. Ну, не без придумок, сам понимаешь. Плеткой тебя оприходуем до костей, суставы все попереломаем, руки и ноги поотпиливаем помедленнее, кожу с чего останется сдерем... Еще много чего. От боли не помрешь. Есть у нас особые препараты. Так что готовься. Предвкушение казни лучше самой казни.
На том и убыли.
А юноша сидел и подвывал, баюкая в конец изувеенную руку. В его воспаленном сознании мысли менялись с пулеметной скоростью. И толк их был един - как умереть быстро и желательно до завтра.
Сначала он попытался перегрызть себе вены на запястьях. Передние зубы у него все повыбивали, а те что остались... От плохой еды зубы шатались и некоторые выпали сами. Этот способ самоубийства оказался неудачным.
Разбить голову о стены тоже не удалось: сил на мощный удар уже не хватало, да и при каждом резком движении режущая боль в промежности заставляла сжиматься и стонать...
А если удариться виском? Там же очень хрупкие кости... Но и это отпало: небыло подходящих углов. И неподходящих тоже.
Лихорадочно работающий мозг наконец нашел единственный выход из ситуации.
Более или менее здоровая правая рука залезла в штаны и нащупала многострадальную мошенку. Резкий рывок, и в ладонь ударила кровь, а еще он нащупал что-то овальное и гладкое...
Он лежал, истекая кровью. Боли почти не было. Иногда он ковырялся у себя в промежности, раздирая рану. Но это небыло большой необходимостью. Он уже чувствовал, что конец рядом.

Человек предполагает, а смерть располагает. Костлявая проходила мимо и просто поленилась забрать жизнь у бедного замученного мальчика. День был полон трудовых подвигов, план по временным и безвременным кончинам был перевыполнен.
Завтра зайду, подумала она. Какая ему разница, когда померать?
А ему разница была. Несчастный утром очнулся, с заботливо наполненными новой кровью венами.
- Ну ты че, - чуть ли не обижено проговорил палач, - хотел нас развлечения лишить? За это ты получишь от нас бонусы.

[Vanger]

Абвер - ты садист! Ну разве можно так издеваться над людьми? Откровенно поржал. А потом ужаснулся. Я, знаешь ли, очень хорошее воображение имею. Боль чувствую только по её описаням...

[Yuta]

Первые два очень хорошие.
А последние... Извращенцы вы. Абвер потому что написал. Вангер потому что поддержал.
И что мне после этого сниться должно?
Что вообще происходит?

[kleo]

Ох, товарищи. Какие же вы разные.
Классно ты пишешь, Абвер. Непонятно как в одном человеке может уживаться столько личностей. Все еще не читала, но то что успела впечатляет.

[Abver]

ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ НА АЛТАРЬ АНТИЛОГИКИ, ИЛИ ВАСЕК ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ.

Как много дел считались невозможными, пока они не были осуществлены.
Плиний Старший.

- У меня три новости: плохая и две хороших.
- Давай с плохой.
- Сразу все: через пол-часа мир может погибнуть.
- И где же здесь хорошие?
- Ну что через пол-часа, а не сразу, и что "может". Может и пронесет.
- Ты величайший оптимист в мире.
Это точно. Мой дружище Том - весельчак и оптимист. Это ему (да и мне) помогает жить. Надеюсь - поможет и умереть.
- Ну и что случилось?
- Короче, крякнул этот движок, и скоро мы уподобимся ему и уткам и проделаем тоже самое...
Я скептически рассматривал металлическую бандуру. "Гравихренотень", как называл ее Том. Чуткое чудовище: количество торчащих из нее штук всех видов и форм могло привести неподготовленного человека в панику.
Ничего нового я не увидел, и мой суровый взгляд переехал на щуплого доцента - ботаника, который был прикреплен к гравихренотене и проверял экспериментальную его работу.
- Мой друг прав, профессор?
Конечно, этому без году студенту до профессора было как нам до Альдебарана на четвереньках, да еще и с бодуна...
- Поймите, квиззигравитационный реактор синторального типа... - Излюбленное начало излюбленной речи, которую мы, несмотря на нашу научную темноту, можем прочесть наизусть в любое время суток.
Если пропустить пару десятков слов примерной длины букв этак по двадцать-двадцать пять, упростить столько же терминов и кое-как все оставшееся привести в удобоваримый вид... С помощью этого нового двигателя можно в один миг очутиться в любой точке вселенной, как бы она далеко не находилась. И энергии на это почти не уходит. Но если что-то случиться с ним, то и каюк может прийти всему миру...
- ... мегаколлапс.
Том громко поскреб давнешнюю щетину.
- Про вселенский капут ты раньше не говорил, док...
Я грозно сдвинул брови и придал голосу угрожающие нотки.
- До-о-к...
Студентик топтался на месте, смущенно уставившись в пол.
- Короче ... того. Вселенная схлопнется. И все. - Запас его высоконаучных понятий иссяк.
Я вплотную придвинулся к мозгляку.
- А кто пел песни о его надежности? Ваш директор. И все начальство. И...
- Вероятность неполадок - одна к десяти в триллионой степени...
- Значит нам редкостно неповезло, да?
Я нависал над бедолагой-научником. Том ухмылялся. А время текло.
- Ладно, надо что-то делать. Что если его поченить?
Сказано сделано: Том хищно сжимал в руке универсальный инструмент и готовился вскрывать корпус злосчастного квазидвигателя. Но доцент не собирался к нему присоединяться.
- Док, без тебя не справимся.
Но ботаник и с места не сдвинулся.
- Понимаете, - мягко начал он. Но я его перебил.
- Понимаем. Высокотехнологическая техника и тому подобное. Ничего, и не с такими справлялись.
- Не в том дело. Реактор очень прост... Но это технологии чужих и устроен он на синторальной логике...
- Короче и проще.
- Только специальный компьютер, тоже на технологии чужих, разбирается в этих движках. И под его контролем все чиниться. Но я его поправить не могу. Как и любой из людей. Это просто непостижимо для человеческого мозга... Даже вскрыть его не удастся. И не старайтесь.
Том, доселе азартно крутивший очередной болт, неуверенно опустил руки. Тото крышка не снималась, хотя казалось, ее ничего не держит.
- Нам всем конец. И всему миру тоже. - Так студент закончил.
Я погрузился в тягостные раздумия. Не хотелось мне умерать. Совсем прям не было желания.
На выручку мне пришел Том.
- Может Васька позовем? Шанс...
Ну конечно! Если встречаешься с чем-нибудь необьяснимым - зови бортмеханика Васька. Он разберется и обьяснит.
Через три минуты я откупоривал очередную бутылку.
- Не пролевай, Васек. Чай, не казенная.
Васек старался. Еще бы: сам капитан вливает ему в глотку чекушку за чекушкой из личных запасов. И еще спрашивает, не нужна ли добавка.
- Все, - лопочет бортмеханик. - Я ... я ... в кон ... кон ...
Что он в кондиции, самой нужной - это точно.
- Пошли! - Теперь командовал он. Еще бы, он наша единственная надежда. - Ос ... дите отсек... Ик...
Мы с Томом подчинились безропотно. Студент же заартачился.
- И что этот пьяница будет делать. - Он недовольно упер руки в бока. - Он ведь даже не знает, что такое синтористика. Слова то такого не слышал...
Мы силой вытащели строптивого из машинного отсека и плотно закрыли дверь.
- Это таинство, - сказал я, - ритуал. Жертвоприношение на алтарь антилогики, если хочешь.
- Да вы... - и хлипкий ученый треснул Тома в нос. - Он же его сломает!
У студента началась истерика. Все порывался вызволить дурмашину из лап "механика-садиста". Удержать его было трудно, но мы справились. Вот ведь какие страсти. Прямо реакторофилия какая-то.
- Ниче, - приговаривал совсем необижающийся Том, - наш Васек с галапетянином общий язык нашел и пять лет с ним дружит. Что ему твоя гравихренотень...
- Как, - лопочет успокоившийся студент, - С ними же вообще никаких контактов. Их никто не понимает...
- А он вот... Как выпьет, так ему любая синторальная логика по зубам...
Через сорок пять минут мы зашли в машотсек. Богатырский храп сотрясал металлические стены. Он с лихвой перекрывал веселое гудение заработавшего реактора. Студент, охая и ахая, бегал вокруг него. Лишь когда он споткнулся, его взгляд упал на лежащие вокруг непонятного назначения детали. Рот научника искривился. Он подлетел к мирно спящему бортмеханику, схватил его за грудки и стал бешено трясти.
- Что ты наделал! - орал он. - Что ты натворил!
Васек захрюкал и открыл один глаз.
- Что ты сделал с реактором!
- Хлама всякого лишнего напихали, - пробормотал пьянчужка и снова захрапел.
С реактором, конечно, все было отлично: работал лучше прежнего и ничего коллапсировать не собирался. Васек после пробуждения ничего не помнил и сам искренне удивлялся своим великим свершениям, комментируя, что под хорошую водочку он могет и не такое. Студент же все вокруг бортмеханика крутился, пытаясь, небось, выведать у того секреты синторальной логики какого-то там типа. И однажды даже спросил у меня, нет ли в моих закромах хоть пары чекушечек. Не для себя, конечно. "Хитрый ты, - сказал я ему, - небось премию хочешь и научное признание?" Тут же залился краской. "Ничего, хоть тут найдется приминение васькиного таланта. Да и помощ отечественному двигателестроению... Через неделю на Казандоле будем. Там и возьмеш: я подскажу у кого. Только хорошую бери..." На Казандоле доцент затарился так, что дал рождение очередному мифу об алкогольных свершениях русских космолетчиков.



ГОРЕ ОТ ГОРДЫНИ.

Щуплое тельце, огромная грушевидная голова, гладкая как коленка. И два глаза: овальные, серебристые, без радужки и зрачков. Они внимательно меня изучают. А может и нет. Не поймешь. Сидит себе истуканом, инопланетянин хренов.
- Зачем тебя послали, землянин?
Существо на троне не шевельнулось. Даже рот не открыло. Голос, казалось, идет отовсюду.
- Ты не самый умный представитель своей расы. Интеллект всех твоих предшественников был выше. Они ничего не добились. Зачем же ты здесь?
- Мы должны использовать любой шанс. Даже самый крохотный.
От стен большого каменного зала - тронного зала инопланетянина - идет какой то странный звук. Он становится все громче и громче. Не сразу понимаю, что это смех.
- Ты высокого мнения о себе, землянин, если считаешь, что сможешь чем-то помочь своей расе.
Увы, мне как раз этой уверенности и не хватает.
- Почему ты хочешь уничтожить человечество? Ведь ты неприемлешь насилия...
- Да, землянин. Когда-то я был простым жителем простой планеты. Но я развивал свое сознание, набирался знаний и мудрости, познавал мир. Росло мое могущество... Я много путешествовал. По вашему летоисчислению мне несколько миллионов лет. Я познал суть вещей и многие из этих вещей смог подчинить своему разуму... У вас есть такое понятие как "бог". Любопытно, только земляне до такого додумались... Считайте, что я ваш бог. И настал Судный День.
- Но за что? Тебе ведь мы ничего...
- Тебе, мне, ты, вы... Местоимения - самая эгоистическая часть речи коммуникации. А эгоизм - причина насилия. Человечество погрязло в насилии. Самое интересное, что сами то это прекрасно понимаете, но ничего не попытались сделать. Вы - опасны для себя же и в первую очередь для вселенной. За вашу историю от прямого и косвенного насилия погибло в десяток раз больше людей, чем живет сейчас. А если вычислить возможное потомство?.. Скоро вы покинете пределы своей солнечной системы... По моим расчетам, вы подчините себе все разумные расы галактики. Или уничтожите. Человечество - раса насилия, потому что вы привыкли убивать друг друга просто так, без причины.
- Уничтожить пятьдесят миллиардов человек - хороший способ борьбы с насилием.
- Ты хочешь сказать, что я тоже совершу убийство. Это не так. Это уборка, чистка, вакцина от болезни. Казнь. Потому что в будущем вы принесете вселенной гораздо больше зла, чем то, которое я совершу... Это пустые разговоры, человек. Со мной пытались спорить самые умные из вас... Но ваш разум слишком слаб по сравнению с моим. Будь иначе - не было бы у меня повода вас уничтожать.
Он замолчал.
- Конечно, ты прав, - говорю я.
- Конечно, ведь я - самый великий разум во вселенной.
- И могущество твое безгранично...
- Почти.
- Ты никогда не думал, что кто-то решит убить тебя?
Молчание, какое-то время. А потом смех.
- Ты веселый, человек. Кто же меня убьет - я величайший...
Стреляю, по-ковбойски, с бедра. Существо на троне дергается. Я стреляю во-второй раз...
... Скидываю инопланетянина с насиженного места и присаживаюсь сам. Щупленькое тельце слабо шевелится.
- Мне рекомендовали убить тебя сразу. Но я думаю, что вряд ли уже что-то сможешь сделать. Ты могуч, силен, но ты не бог. И ты смертен. Ты жил миллиона лет лишь на силе собственного разума... И мне хочеться, чтобы перед смертью ты узнал, что этот разум сгубило...
Мы ведь прорабатывали тысячи вариантов разговора с тобой, чтобы уговорить тебя сохранить нам жизнь... Но все бестолку. И как-то, после очередной бессонной ночи, я в злости представил, как стреляю в тебя, вышибаю твои великие мозги... Я ведь мастер спорта по пулевой стрельбе, и когда кого-то ненавижу, успокаиваю себя картинками смерти врага от моей пули... Так вот, я подумал, что неплохо бы было тебя пристрелить. Абстрактно так представил... И тут меня осенило. Ведь мы знали, что ты противник насилия, хоть и в весьма изощренной форме. И мнишь себя могущественнейшим умом вселенной и сильнейшим из существ... Не может ли все это означать, что ты не в состоянии представить насилие, направленное на тебя родимого. Либо ты так наивен и так веришь в свои антинасильственные убеждения, либо ты настолько же самоуверен и веришь в свое могущество... Но это было непринципиально. Это был последний шанс. И мы его решили использовать. Ты нам показал, что наше оружие бессильно против твоего корабля... Но почему бы не достать тебя старым надежным способом - не подослать убийцу? Мы просто предположили, что, якобы, скрытая проверка (как мы считали) при визите к тебе отсутствет... Как видишь, все получилось. Мне было интересно, что тебя погубит? Величайший интеллект погубила собственная гордыня... Странно, что никто до нас не догадался шлепнуть тебя. От скольких болезней ты вылечил нашу полную насилия вселенную?..
Инопланетянин молчит, потому что уже некоторое время мертв. А я на всякий случай вгоняю в грушевидную башку пару пуль...
- Для бога ты был слишком слаб, дружище...

[Abver]

Экий я молодец, верно?

[Vanger]

Абвер, прикольно. И хотя что-то знакомое и проскакивает в этих рассказах, всё равно читается легко и интересно.

[Yuta]

Умеешь ведь хорошее писать. Вспомнился рассказ "Робот-зазнайка"

[Puha]

Эй, ты чего молчишь???
Не успели победителем признать, а он уже и зазнался???!!!

[Abver]

Если все-таки и я победитель, значит не зря писал.

[Abver]

БРАТЬЯ.

- Трус, слабак, предатель.
Сказал, как в лицо плюнул. Развернулся и пошел...
Простая, в общем то, история: поссорились и подрались два брата. Олег и Игорь. Первый был старше второго на четырнадцать минут. А еще он был сильнее и смелее.
Как и любые двойняшки братья были не очень похожи. Может даже, очень не похожи. Они были братья, но не друзья.
Игорь подтягивался двадцать раз и всегда смеялся над висящим на турнике как сосиска Олегом. Олег не оставался в долгу и издевался над неспособностью Игоря решить контрольную по математике даже на тройку.
А еще старший всегда завидовал младшему, потому что того, как он думал, родители любили больше.
А младший завидовал, конечно же, старшему и его независимости. Приторная родительская опека его бесила. А еще больше бесили собственная слабость, трусость и осознание необходимости этой самой опеки.
Короче, может и не все как у всех, но и так бывает достаточно часто. Этакая братская холодная война.
А однажды в класс пришла Оля. Не просто Оля, а красивая девочка Оля, самая лучшая девочка Оля. Это поняли оба брата, и это было начало конца...
- Трус, слабак, предатель...
Игорь вытерал кровь, густо капающую из носа. Ему хотелось плакать. Но при девчонке это было бы большим стыдом, нежели получить в лицо.
Не будем выносить сор из избы и рассказывать историю предательства одного брата другим. Но ... Олег, по большому счету, был прав и в своих словах справедлив. И для Игоря самое обидное было в понимании этого.
- Игорек, - испуганно сказала Оля, - Игорек...
Она теперь была с ним... Но его это уже не радовало.
"Я не буду трусом и стану сильнее тебя". Часто навязчивая мысль имеет свойство навязываться на всю жизнь. И эту жизнь портить...
Война.
Вокруг стреляли и грохотали взрывы. Пахло кровью, порохом, горелым мясом. Смотреть на окружающий ад не хотелось. Он и не смотрел, сжавшись в комок и закрыв лицо руками. И он не изменил позы даже после наступления непривычной тишины.
- Встань, - в ботинок что-то тыкнулось. Пришлось открыть лицо и поднять светло-голубые глаза. Они встретились с точно такими же. И лицо врага было очень знакомым...
- Здравствуй, Олег.
- Здравствуй, Игорь.
Игорь встал. А Олег немного отошел, направив в живот брата ствол автомата.
- Не ожидал я, Игорек... Чтож ты так...
Младший невесело усмехнулся.
- А я знал.
Они помолчали.
- Почему? - спросил Олег. - Ты ведь теперь...
- Предатель?
- Да! Да! Да!
- Для тебя я им стал в пятнадцать лет. Но теперь я не трус и не слабак...
- Пол-боя прохныкал... Кто же ты?
- Не знаю...
Игорь прыгнул, понимая, что брат не выстрелит. Он понимал правильно. Нож легко вошел в грудь Олега.
- Я ... не ... трус ... сла ...
Младший брат бил и бил, по рукоять вгоняя нож в старшего. Ствол автомата упирался ему в бок, и Олег умер не сразу, но курок так и не нажал. Он хотел сказать что-то, но смог лишь выплюнуть сгусток крови...



КАК БАБА НЮРА СПАСЛА МИР.

- А-а-а-а... Нам всем конец. Мы все погибнем. Мы умрем мучительной смертью...
В огромном здании одного свехсекретного института началась форменная паника: по коридорам носились обезумевшие люди, они бились в двери и в стены. Многие кричали, предрекая скорую смерть себе и други. И конечно, всему человечеству.
А причиной всего этого была маленькая скромная лужица синей жидкости посередине одной из вирусологических лаболаторий. Тут же лежала разбитая стеклянная ампула с непонятной маркировкой "АМ-117". Видимо, синяя водичка некогда квартировалась в ней.
- У меня глаза вытекают!
- Господи, я умераю!
Еще бы: АМ-117 - не суперсовременное лекарство от запоров, да и что ему делать в вирусологической лаболатории. В таких лаболаториях, расположенных в очень засекреченных институтах, в стеклянных колбочках держат не что иное, как биологическое оружие.
- Это ты во всем виноват!
В одном из коридоров люди с кулаками накинулись на полного пожилого человека в белом халате.
- Бей Куркутского! Бей его!
В предверии скорой гибели извечное желание набить морду начальству сильно гипертрофировалось. Да и повод появился железный...
Конечно, о вине профессора Куркутского можно было поспорить: не его идея была создать смертельный вирус мгновенного заражения, и не он оказался непозволительно неловок, разбив злосчастную ампулу... Но спорить с десятком разгневанных подчиненных, которым, ко всему прочему, зарплату не платил три месяца и в отпуска не давал три года...
Куркутского били, двери ломали, кто-то прыгал в окна, кто-то тихо сходил с ума, забившись в угол. Обьявились мародеры, присваивающие в опустевших кабинетах чужое имущество. Редкие шпионы (как без них?) под шумок хапали секретные документы...
А по этому бедламу ледоколом двигалась она: ростом чуть более полутора метров и весом почти в полтора центнера. Где удалось найти цветастый халат подобных размеров - тайна. Она тяжело переваливалась с ноги на ногу. В левой руке было большое алюминевое ведро, распространявше густой запах хлорки. Правая сжимала, словно копье, деревянную швабру с полугнилой тряпкой на перекрестии.
- Разшумелись тут, - бормотала крепкая пенсионерка, сурово взирая на творившееся вокруг безобразие, - стыда на вас нет никакого...
Тех, кто уж совсем терял стыд, могучая бабуля била шваброй по голове, и этого вполне хватало...
Она же спасла от верной гибели несчастного профессора Куркутского: остановилась, сняла со швабры половую тряпку и огрела пару наиболее рьяных начальствоненавистников.
Но надо было продолжать свой путь, а лежал он в вирусологическую лаболаторию...
- Чушканы окаянные, - ругалась бабка-уборщица, используя в адрес ученых и более крепкие слова. Она скептически посмотрела на лужицу. Из огромного кармана халата появилась литровая банка, полная белого порошка. Весь он был высыпан в ведро и хорошо размешан в воде. - Насрут и не уберут...
Хорошо вымаченная в хлористой воде тряпка слизала смертельную опасность для всего мира.



ЭМИССАР.

- Может, в зубы дать?
- Все бы тебе давать кому-то...
- Авось бы и в себя пришел...
- Сначала зубы у него найди.
Лежит себе в трюме гуманоид: две ноги, две руки, туловище, голова. На последней уши, подобие носа и закрытые пока глаза, а там где должен быть рот - гладкая кожа, без единых признаков хоть какого-нибудь отверстия.
- Может, у него пасть под мышкой?
- С чего ты взял?
- Ну ... квасил я как-то с центаврианцем ... так он бутылку под руку носил ... подмышку. А я потом думал, почему это горлышко какой-то фигней воняет. Ну и треснул его в зубатку...
- Подмышку?
- Нет... В рожу... Ну, на рожу... Короче... У него и там и там рты были... Ест он нижним, а говорит верхним...
- Это же не центаврианец?
- Да... Мало ли...
Том громко скребет в затылке. Я тоже в задумчивости.
Еще бы: провернули все дела, благополучно взлетели, вышли в открытый космос... А в трюме вместо целого ящика очень недешевого товара обнаруживаем голого инопланетянина, которому при всем желании даже в зубы не двинешь. И не поймешь, живой он или уже помер.
- Ничего, и в ухо пойдет.
От неслабых ударов Тома гуманоид начинает шевелиться. От таких бы и мертвый очнулся.
И вдруг его глаза распахиваются. Именно распахиваются: большие и круглые, светящиеся всеми цветами радуги.
"Здравствуйте, земляне, - услышал я голос в своей голове, - я рад вас приветствовать".
... Пьем чай. Я с Томом классическим образом, из чашек. А вот наш новый приятель...
Налить пришлось в тазик. И гуманоид, устроившись на корточках, попивал чаек ... одним местом. Там у него и рот, и зубы, и язык, и что-то другое... Мы только радуемся, что говорит он с нами ментальным способом. И на чай не дует, а то бы наши сердца не выдержали такого испытания.
А инопланетянин вещает. К его манере общаться мы уже привыкли.
"Наша цивилизация гибнет. Нам уже давно не хватает ресурсов и свободного места и нам нужен контакт с другими цивилизациями, но это и есть самая большая наша проблема. Дело в том, что мы используем другой способ мышления, чуждый всем расам обитаемой вселенной. Мы просто не можем ни с кем обьясниться, потому что наши представления о мире сильно отличаются от общепризнанных".
- Есть еще галапетяне...
"Раса с планеты Галапет? Мы слышали о ней и даже пытались наладить контакт, но... Их мышление так же чуждо нам... Я был послан как эмиссар, чтобы наладить связь хоть с кем-то, но пережил много злоключений. Но не зря. В порту я увидел ваш корабль, а на нем ... Такие же рисунки используют у нас. Я понял, что здесь увижу человека очень близкого к нам по образу мышления. Я его могу увидеть?"
Я крякнул. Том поперхнулся чаем. И было от чего.
Дело в том, что автором диких картин, покрывающих обшивку корабля, был наш бортмеханик - Васек. Выпил он как-то технаря и ему навеяло... И веяло, между прочим, долго. И все бы ничего, да Васек наш не прост: как выпьет, так, если можно так сказать, не вполне стандартно мыслить начинает. Любой шизик обзавидуется, а креативщик вообще удавится. Было дело, и мир спасал, и науке помогал, и космопрому собил... Так что мастер наш бортмеханик на все руки, когда выпьет. То есть, почти всегда.
"Я пробрался на ваш корабль. А потом эти перегрузки... Но мне нужен тот человек, что нарисовал ..."
Три круга на белом фоне - шедевр инопланетного искусства. Увы, развожу руками. Тут такое дело... Короче, попал наш Васек в наркушку, то есть в наркодиспансер, в состоянии чудовищного запоя. Даже не страшного. В страшном запое он прибывает добрую половину жизни. Довел его один очкарик, выведывая секреты синторальной логики...
"Главное, что он жив. Он станет главным посредником между нашей цивилизацией и людьми."
Если на допинг средств хватит, то завсегда.
Но вот что меня волнует:
- Тебя как звать?
"Пхвркнухтенкрикхт."
- М-да... Слушай, друг, ты говорил, что вас трудно понять: различное мышление и так далее... Но с тобой то вроде можно говорить.
"У себя на родине я считаюсь сумасшедшим... Хотя даже мне нелегко вас понимать."
- Ну вот скажи, сколько будет дважды два? Только по вашему.
У Тома проснулось любопытство, и это надолго.
"Четыре."
- А два плюс два?
"Четыре."
- А убивать можно?
"Как?"
- Ну, убивать. Выстрелить из пистолета в голову. Знаешь, что такое пистолет?
"Знаю. Нет, так убивать нельзя."
- А сколько углов в треугольнике?..
Что-то меня настораживает. Не сразу, но понимаю. И спрашиваю у гуманоида, перебивая вошедшего в раж Тома:
- Пх... Друг, а КАК можно убивать?
"Во всяком случае, не так просто. Сначала надо содрать кожу. Это делается долго, не меньше дня. Потом отрезают..."
Минут двадцать слушаем аппетитное описание того, как у расы нашего друга принято лишать жизни.
"... Но это вкратце. Это - если времени совсем нет."
- Да уж, гуманисты вы. Или это ты такой? Ты случайно не маньяк?
"Нет. У нас так принято."
- А что у вас еще принято?
"Многое. Красть. Обманывать. Предавать... "
Долго еще перечисляет все в подобном же ключе.
Том отставляет чашку с чаем. Я делаю тоже. И почти несговариваясь мы подхватываем гуманоида под руки и тащим в одном направлении - к шлюзу.
- Извини, Пхт или как тебя там, но мы ведь не столько за человечество волнуемся, сколько за Васька переживаем. Пообщается вот с тобой, и совсем разболеется.
Гуманоид еще долго скребся во внутреннюю дверь. И, даже когда открылась наружная, мы долго слышым в голове какие-то нечленораздельные вопли.
- Наверное, сетует, что умер слишком просто.
Я соглашаюсь с Томом.
- А тот тазик надо выкинуть туда же.
- А вот тазик не трожь, не казенный.



ГЛАВДАЛЬ...

"Главдалькосрыбпромгражданпроект."
- Да, без пол-литры не прочитаешь.
У центрального входа в большое здание стоял гражданин. Простой такой новосоветский товарищ. Разве что одет он был неприлично хорошо: в пальто из дорогой мимикрирующей ткани и такого же материала шляпу. Он стоял и читал вывеску. Процесс шел тяжело: гражданин несколько раз сбивался, начинал сначала. Попытки пальцем отделить слога не увенчивались успехом. В моменты отчаяния страдалец, осторожно озираясь, доставал из-под пальто бутылку и ненадолго к ней присасывался. С каждым глотком труд по расшифровке названия учреждения, на крыльце которого происходило сие действие, шел спорее и спорее.
- Ага, рыба...
На мимикрирующего товарища явно снизошло озарение. Он заулыбался, на всякий случай хлебнул волшебного напитка из чудодейственной бутылки и нырнул в поминутно открывающиеся двери.
Он шел по длинным и широким коридорам, заполненным людьми. Люди, человеки, сапиенсы... Все суетились, бежали по своим и не своим делам, носились и вовсе без всякого повода. И почти каждый мимопробегающий считал необходимым нашего товарища толкнуть, пихнуть и уж всяко задеть: такие качественные у него были пальто с шляпой.
Гражданин-хамелеон не выдержал и всеж-таки поймал одного особо невоспитанного и двинул того в лоб крепким кулаком. Тот не остался в долгу и саданул в ответ, но промахнулся и расквасил нос дебелой даме... Зря. У женщины в сумке хвостом кверху лежала солидных размеров рыбина. Она и была использована как, оказывается, весьма негуманное оружие.
Заварилась форменная патасовка.
- Контра чешуйчатая...
- Сморчок буржуинский...
От греха подальше виновник непотребства скрылся в первом попавшемся кабинете.
- Семга в соседнем.
От неожиданности зачинщик драки икнул. Он стоял в небольшом кабинете, сжимал в руке пресловутую бутылку и созерцал крепкую лысину, жиденько инкрустированную светленьким волосом.
- Какая семга?
- Альдебаранская. В соседнем кабинете.
- Да я вобщем то...
- А сома нет. Кончился.
- Альдебаранский?
- Центаврианский.
Дверь открылась с трудом. В коридоре разгорался настоящий бой: групповой мордобой сменило позиционная сидение за скороспелыми баррикадами. По воздуху летала мебель, но чаще ее отдельные части.
- Вот он, мерцает. Лови его...
- Слева заходи, слева...
- Уйдет же...
От разгневанных новоявленных боевиков пришлось спасаться в соседнем кабинете.
- За семгой?
- Ну да...
- Закончилась.
- И хрен с ней...
Равнодушному к семге гражданину пришлось поплотнее прижаться к двери. Хоть она и была весьма крепкой, с другой стороны в нее ломились не менее крепкие ребята.
Из-за пазухи появилась спасительная бутылка, почти пустая. Вылив остатки жидкости в рот и сглотнув, мимикрирующий товарищ заорал во всю глотку:
- Грудью на защиту Альдебарана! - Продолжения песни он явно не помнил, поэтому вторая строчка оказалась такой же. И третья. И все последующие.
- Грудью на защиту Альдебарана!
А по щекам текли слезы. И в голове билась только одна мысль: "Чтож вы, Аркадий и Борис... Зачем же так..."
Дверь рано или поздно сломают и надают незадачливому посетителю-драчуну по физииономии. Ничего... Он утрется и побредет к спрятанной где-то на городских задворках машине времени. Вернувшись к себе, на многие десятилетия назад, первым делом он сожжет полное собрание сочинений некогда любимых писателей...


ЯЙЦО ПРЕТКНОВЕНИЯ, ИЛИ СОН ТРЕТИЙ.

Двое склонились над чем-то белым и овальным и с интересом это белое и овальное рассматривали.
- Экая пакость, - сказал первый. Он совмещал созерцания "пакости" с попытками почесать спину: между давно нестираными и нечесаными крыльями жутко зудело.
- Сам ты... Имей уважение... - Второй сурово взирал на лежащий предмет, изредка неодобрительно посматривая на безплодные попытки первого почесаться. - Камень предкновения, как никак. - Найдя подходящую формулировку, он довольно пригладил редкий волос на аккуратненькой лысинке, затесавшейся промеж не менее аккуратных рогов.
Наконец, оба распрямились.
- Яйцо, - сказал первый. - Яйцо это. У нас один схимник был, так у него на одном органе, который у людей между ног висит, незаживающие раны были. Он и говорил - на яйцах. А что, похожи. У него правда поменьше были...
Второй крякнул:
- Ну ты Коломбо прям. Дедуктор, блин... Схимник у них... Вашему главному не мешало бы всем своим слугам таких... органов... понавесить. Авось и поумнели бы... Я тебе без всяких схимников таких яиц понапоказываю... Яйцо это, но не такое... Тьфу ты, ну ты и сказанул, как в лужу пукнул... Это из тех яиц, о которых спорят философы: мол, оно ли первым было или первой была курица, его снесшая.
Второй сердито замолчал. Первый молчал пристыжино.
- Эх, и прямо посередине, - нарушил тишину крылатый.
- Да уж, - согласился рогатый.
И действительно, белый и овальный предмет, оказавшийся большим яйцом (может, куриным, а может и нет) лежал, разделенный точнехонько пополам невидимой, но явно имеющей место быть линией-границей.
- Прям как у Дали. Яйцо мира. Или как там еще...
Первый, судя по выражению физии, о Дали не слышал. Потому и промолчал.
- Ну и че делать будем? В Ад его или в Рай? Надо же что-то решать?
Теперь молчал второй: он думал.
- Значиться так, будем ждать, пока кто-то не вылупится. Как что появится, смотрим куда поползет. И дело в шляпе.
- Лады.
И начали ждать. О варианте, что из яйца ничего не вылупится старались не думать. Как и о том, что существо из яйца может поплзти строго по линии. Не думали оба, но каждый по своей причине. Рогатый успокоил себя, что подобных совпадений не бывает, тем более в количестве больше одного: достаточно и оказавшегося точно на границе Ада и Рая яйца. Крылатый просто не привык шевелить мозгами, оттого и думать о всяких пустяках он не любил.
Время шло. Первый убивал его, играя священным мечом в ножички. Второй читал, поругиваясь на мешающие солнечные зайчики, идущие от оружия первого.
Хррр- як...
Два пограничника уже стояли у яйца, которое дергалось и хрустело. Наконец, скорлупа лопнула... То, что оказалось внутри, не порадовало ни первого, ни второго.
Рогатый попробовал убежать, но его коротенькие ножки не были приспособленны для этого. Да и копыта сильно вязли в пепле...
Крылатый смог бы улететь, держи он свои крылья в опрятном состоянии: орудия полета хлопнули свалявшимися перьями, слиплись, и полет прервался, не начавшись...
А у скорлупы сидел здоровенный крокодил и довольно облизывался. Только застрявшие в зубах перья портили настроение. Да острый рог уколол десну.


А ТЫ МЕНЯ НЕ ЛЮБИЛ.

Он поднимал бессильные руки, целовал спокойное лицо. Казалось, она спит. Казалось...
"Я тебя любила. А ты меня нет."
Правильный почерк прилежной ученицы.
"Я тебя любила..." А теперь нет, потому что умерла, и некому любить.
"...А ты меня нет." Теперь да, когда уже некого любить.
Некого... Некого... Некого... С этой мыслью не хочется мириться. В это просто не хочеться верить.
"Твоя любимая умерла, - говорит мироздание. Жестко говорит, не смягчая выражения. - И в этом виноват ты. Тебе было плевать на нее и на ее беды. А ведь она просто сгорела от любви. И когда поняла, что ты холоден к ней - убила себя. Но все-равно смерть ей принес ты. А еще вечные муки. Она ведь теперь в аду. Где же еще? Она ведь самоубийца... Знаешь, она тебя настолько любила, что уже почти потеряв сознание, подумала, что ты без нее просто пропадешь, и попробывала срыгнуть таблетки..."
- Молчи, молчи, я сам тебя срыгну!..
Мироздание жестоко молчало. Лучше бы говорило: не оставляло его со своими мыслями. Чтобы заполнить тишину, он начал выть.
"Вместо того, чтобы выть, лучше бы пошел за ней..."
- Не дождешься, сука. Я ее вытащу, всеми правдами и неправдами... И сам вернусь. Но это уже...
...- Неважно. Неважно у вас с документами, господин человек. Ктож с такими филькиными грамотами в ад приходит? Где свидетельство о смерти? Нет. Где подтверждения грешной жизни? Тоже нет. Вы, уж извините, неприлично живы. И, судя по всему, жить вам еще немало. Вот лет эдак через шестьдесят и приходите. Очень хотите к нам: можете даже раньше, своим ходом, так сказать.
- Но...
- А хотите, так бронь можно оформить прямо сейчас. Но это не у меня. Хотите, позову служащего?
- Моя любимая...
- Ах да. Была она здесь. Все стенала и руки заламывала. Еще бы увидела, как наши молодцы сковородами ловко орудуют, так и пожалела, что эти ручонки шалавливые на себя наложила.
- Я ее должен спасти...
- Как?
- Вызволить...
- Ах вот оно что... Вызволить... Понятьненько... Киндепенингом сударь изволит промышлять, да еще и в наш родной ад эту заразу решил принести. Ну, к диверсантам и преступникам у нас одно отношение... Ваня, Коля, нука под руки его и в кабинет. Сейчас мы этого субчика досмотрим по полной программе... А это что? Сигареты? Контрабанда! Так его, так... А это крестик? Да еще освященный? Продать его хотел, оружием торговать собрался? Так его... Не видать тебе ада, как своих ушей!..
...Комната качалась и плыла перед глазами. Пол так и норовил выскочить из под ног. Ну черти, ну работники таможни, мать их за ногу и за копыто, горазды мутузить.
Пришлось лечь, чтобы не свалиться в обморок.
"Ну и хрен с ней, - думал парень, лежа в метре от трупа девушки, которую он любил всего несколько минут. - Баб что ли мало? Вот ведь болван, совсем рехнулся: с мирозданием ругаться начал. Да еще в ад ломанулся... Вот и огреб за глупость... С такими церберами самому бы спастись... Поделом... Один приятный момент в этой истории: ад мне теперь не светит. Не зря хоть умерла, черт подери. И действительно, подери этого проклятого черта..."



КАК НА ИЗНАНКЕ.

- Адреналина, в сердце. Быстро.
- Он...
- Молчать. Адреналин...
- Он...
- Коли, мать твою!
- Зачем, он уже минут как десять!..
- Да знаю я, знаю...
За несколько кварталов до больницы карета сбавляет скорость: торопиться некуда и незачем.
- Сколько сегодня?
Уставший мужчина сидит на лавочке во дворе, курит и смотрит на медленно поднимающийся к небу снег.
- Пятеро. И двое чуть-чуть...
Он выкидывает окурок и достает из пачки новую.
- Ты пытался спасти всех?
- Как обычно.
Во дворе кроме курящего мужчины никого нет. Но он слышит чьи-то вопросы и на них отвечает.
- И спас лишь одного?
- Одну. Бывает и лучше.
Мужчина усмехается.
- Давно хочу у тебя узнать: ты демон или ангел?
- И то и другое.
- Вот так всегда: на свои вопросы ты всегда ждешь ответы, а на мои...
- Мы разные.
- Да уж... Знаешь, я люблю фантастику. Чего только эти писатели не напридумывали. Например, некоторые считают, что существует много миров, подобных нашим. Разных миров... Но недавно я читал одного... У него все мироздание - это своего рода лист. На одной его стороне - наш мир. На другой - обратный. Изнанка. А мы - изнанка этой изнанки. И как лист не поверни и с какой стороны не посмотри, все живут с изнанки...
- Наверное, глупости...
- Наверное? Может, и правда?
- Не знаю.
- Верю. Так я это к чему. Почитал я и подумал, что, если и есть эта изнанка, то там, наверное, все наоборот. И люди там не...
- Как здесь? Как эти пятеро?
- Да.
- Это твоя мечта?
- Я сегодня потерял пятерых. Пя-те-рых. В прошлое дежурство было восемь. В позапрошлое - три. Как то я решил просто подсчитать, сколько же их было всего. Посчитал на свою голову: неделю пил. Да, я хотел бы попасть туду, на изнанку, нашего мира, где нет...
- Да, этого там нет. Но тебе и там не понравится...
...- Адреналин, в сердце. Быстро.
- Он жив...
- Молчать. Адреналин.
- Он жив...
- Коли, мать твою!
- Зачем, он уже минут десять как жив! Его не спасти!



ЖЕРТВЫ СЛОВА.

Постоянно от всех убегать, всегда и во всех направлениях - далеко не самое неприятное и неудобное в моем положении. В последнее время передо мной стала другая проблема - нескем поговорить.
Есть, конечно, облака, горы, земля и многое другое, с кем можно перекинуться парой слов. Но в вечном беге делать это весьма не с руки.
Наверное, здорово было тогда, когда меня не было. Тут надо поправиться: когда меня не было как разумного, мыслящего существа. Как явление я присутсвовал всегда.
Неплохо было и в молодости, когда я и мыслить то как следует не умел. С возрастом получаешь множество бонусов от своего существования. Увы, не всегда тебе нужных. К чему мне, скажем, умение говорить, если все более или менее достойные разговора всегда на неодолимом расстоянии. Я имею в виду людей. Леса, горы, реки, воздух и тому подобные мои собратья по несчастью великомудры в силу своей долгой истории, многие гораздо древнее меня, и потому мне нисколечки неинтересны. У нас как у людей: чем старше - тем мудрее. А что такое мудрость? Умение правильно мыслить в определенных условиях. А любая правильность - порядок, значит - скука. Человек, например, интересен лет до тридцати. Дальше он лишь тень себя в прошлом.
Да, люди. В какой то мере наши создатели. Или, скорее, возрождатели, потому что существовали мы (ну не все, конечно) еще задолго до них, то разум получили уж точно из их рук, пусть мы об этом и не просили, а они об этом до сих пор не ведают.
Вот и приходиться мне убегать от своих не создателей, богов в какой-то мере.
Человек - гораздо более могучее существо, чем он сам предполагает. Все-таки Библии верить стоит, хотя и не воспринимать ее дословно. Например, в той части, где говориться, что первым было Слово. До этого существовало много разных вещей: и мир, и растения, и животные, был даже человек. Небыло чего-то большего. Мысли, разума, интеллекта...
Человек сказал первую речевую конструкцию, должную означать какое-либо явление, и это явление себя осознало и начало с горем пополам мыслить. Интересно, что же это было? Что древнее всего в нашей Вселенной? Уж вряд ли Солнце или земля. Что-то бытовое, вроде еды или фикалий. Людям тогда было не до высоких материй. Да и не осведомлены они были о наличии таковых.
Да, сегодня новые слова - редкость. Все, что могло получить имя - его получило. А что не могло... Тоже получило. Мне еще хорошо. Грех жаловаться. А как быть, например, "безвременью" или "междумирью"., коли мир и время - едины. А ведь существуют, бедняжки, куда ж им деться. Клянут того литератора (а кто еще мог выдумать такое безобразие), которому в голову пришли эти слова.
Литература - вообще больная тема. Пролетал как-то и видел пренесчастнейшее существо: несуществующего (а как иначе: слово есть - мысли, хоть и нет тебя в природе и в помине) песчаного червя. Плакал он и жаловался на изжогу, потому что, по замыслу какого-то писаки, в нем горит вечный огонь. И с пищеварением от этого, само собой, проблемы.
Кому оторвать следует голову?
Так что нам, имеющим хоть какое-то физическое тело-явление (иначе не назвать) - еще везет.
Хоть и убегать от всех и вся - тоже нелегко.
Мог бы я реализовать свою способность говорить с людьми, обязательно бы сказал: "Говорите, пишите, и, главное, мыслите - осторожно. И не выдумывайте всякой ерунды. Ерунде от этого может быть очень худо."
Мне, простому горизонту, хочется отвернуть голову тому, кто когда-то тыкнул пальцем вдаль и на давно уже умершем языке произнес мое первое имя. Чтобы с таким же сделало тоже безвременье?

[Abver]

И куда все подевались?

[Abver]

БУТЫЛК.

Глаза так и норовили разьехаться. Я пытался сфокусировать непокорный взгляд на единственном интересном мне сейчас предмете - бутылке. Не очень то у меня это выходило: сосуд двоился и троился, менял форму, увеличивясь и уменьшаясь в размерах. Одним словом, вел себя самым непристойным образом.
- Козел, - сообщил я и треснул бутылку кулаком. Хорошо так хотел вмазать.
- За козла ответишь.
В лицо что-то ударило, и я свалился со стула. Процесс возвращения в изначальное положение оказался до нельзя трудоемким. Я аж взмок от натуги, но все-таки выбрался из-под стола и взгромаздился на стул. Мужика, усевшегося напртив меня, я заметил не сразу.
- А ты кто?
Мужик молча на меня смотрел. Колоритная такая личность: здоровый, мордатый и пузатый, в некогда белой маечке и с неразборчивыми наколками.
- Слышь, козел...
Мощный кулачище гулко стукнулся о мое лицо. Снова.
И опять я выпростался из подстольного небытия и залез на старое место.
- Ну, козлина...
- Не привращай мордобой в традицию.
Молча рассматриваю драчливого бугая. Ну ведь как есть козел, каких поискать! А еще обижается.
- Ты кто?
- Бутылк.
Я икнул.
- Тут где-то твоя сестрица была. Из стекла.
- Это был я.
Икаю регулярно. Еще бы, такие нервные нагрузки.
- Хреново наверное, когда тебя бабой все время называют.
- Я привык.
Чего только в жизни не мерещилось после хорошего возлияния, но чтобы вот так запросто общаться с бутылкой... пардон, бутылком. Чудеса да и только.
- Ну и че ты хочешь от меня? Может, выпьем?
Мужик качает головой.
- Вразумить хочу: бабой называй, в авоське носи, хоть в ней и холодно, но в морду не бей. Обидно.
Совсем бутылки обнаглели. Смотрю в глаза обнаглевшему бутылку, и не скоро понимаю, что уже какое время изучаю этикетку с надписью "Столичная".
Забыл я об этой истории до следующей единоличной пьянки. Собрался идти в магазин, снял с крючка древнейшую сетчатую сумку под названием "авоська"... и повесил ее на место. На улице, как никак, под тридцатник. Нельзя быть таким жестоким.
А еще сам себе удивился, когда попросил у продавщицы "один бутылк водки".
Нажрался я отменно, аж свалился посреди кухни... А проснулся в кровати, заботливо раздетый и укрытый одеялом. Все вымыто и убрано... Подивился я обыкновенным чудесам и понял, что все-таки сдружился я с племенем водочных бутылков. Вот что значит простое человеческое отношение.



КРОВЬ АНГЕЛОВ.

Сфинкс тяжко вздыхает.
- Ладно, десятая загадка. Висит груша - нельзя скушать.
- Боксерская груша?
Сфинкс в сердцах плюет.
- Сволочная работа, сволочные люди, сволочной мир... За чтож мне посылают таких идиотов? А, идиот? Может, на этот вопрос ты знаешь ответ?
Само собой, идиот молчит.
- Ладно, последний шанс. Не отвечишь - не обесудь. Без окон без дверей полна горница людей.
- Обезьянник?
Человечье лицо сфинкса озаряет улыбка.
- Молодец. Угадал. Чего хочешь?
- Могущество там, власть, силу божественную...
- Ох, какие вы... Так уж и быть, держи...
Одаренный идиот уходит.
- Сволочной мир, сволочные люди... Сплошные идиоты...
Ругаясь под нос, мифичское существо извлекает из воздуха бутылку, одним движением откручивает пробку и надолго присасывается к горлышку. Через минуту пустая бутылка летит в сторону.
- На должностное преступление пришлось пойти, твою мать... Ну и хрен с ним: на всех добра хватит...
Взгляд сфинкса заметно теплеет, язык начинает заплетаться.
- Ну... и... хрен... со... всеми... ними...
- Разрешите?
Нетрезвые кошачьи глаза рассматривали нового посетителя.
- Допился блин. Человечки зеленые мерещатся.
Зеленый человечек вздыхает и уверяет, что он не мерещится, что он самый настоящий и пришел получить мировое могущество в обмен на ответ на самую хитроумную загадку.
- Что-то в тебе определенно есть знакомое...
- У меня папа - черт.
- А... Одна порода. На трезвую голову ни к кому не являетесь...
Зелененький горестно повздыхал: воспоминания об отце ему явно радости не принесли.
- Сидит дед, во сто шуб одет...
- Лук.
- Умный блин. Хотя перебивать нехорошо. Ну молодец, все, ты могуч и уподобился богам. Можешь идти.
Сфинкс определенно доволен, хотя и сам не понимает - почему. Зато это знает зеленый человечек:
- Это потому, что во мне течет кровь ангелов.
- Ты плохо воспитан. Читать чужие мысли - тоже плохо.
- Я ведь теперь равен богам. Мне можно все.
- Можно, можно. Иди давай, зелень пузатая...



СКАЗКА ПРО БЕЛОГО БЫЧКА.

Жил да был на свете Белый Бычок. Жил да был... а больше ничего и не делал, потому что героям сказки ничего больше делать не положено. Тем более, если сказка еще и не написанна как следует.
Как обычно, Бычок жил да был, и проходил мимо него друг, тоже бычок. Друг, как ему и положено, качался и жаловался, что сейчас упадет. А еще друг спросил у Бычка:
- Белый Бычок, почему ты такой грустный?
- Мне скучно. Я ничем не занимаюсь.
- Совсем ничем?
- Я живу.
- А еще?
- Я есть.
- И что ты есть?
Бычок вздохнул
- В том то и дело, что ничто...
Друг пожалел Бычка. Хотя ему и самому было нелегко всю жизнь шататься и жаловаться, он решил несчастному помочь.
- Послушай, ведь люди часто рассказывают друг другу сказку про Белого Бычка, то есть про тебя. Попроси хоть одного написать ее, и у тебя появиться занятие.
Бычок обрадовался и пошел искать людей.
Долго ли, коротко ли, но нашел он то, что искал.
...Дверь тихонько скрипнула, и в прихожку прошмыгнула тень. Таковой она оставалась недолго: свет включился, и тень превратилась в самого обыкновенного мужчину, в меру свежего, в меру потрепанного.
- Ну и где мы шлялись?
От неожиданности мужчина уронил шляпу. Его явно застали в расплох.
- Дорогая, любимая... На работе вот задержался.
Дорогая и любимая, уперев руки в бока, презрительно рассмаиривает мужчину и кривит рот.
- С кем?
- Ну что ты в самом деле... Над новым проектом до поздна работали. Потом Халямов попросил помочь с чертежами. И автобус долго пришлось ждать. А по дороге...
Лицо "дорогой и любимой" медленно багровеет.
- А то что пальто духами пахнет, так это Потапова душилась и на вешалку пролила.
- Что ты мне сказку про белого бычка рассказываешь, - истерично визжит женщина, - опять Людку трахал...
Идет Белый Бычок и плачет. Понял он, что если и напишет кто о нем сказку, так это будет одно вранье.
Шел он так и горевал, пока не повстречал седого старика. Услышал старик грустную историю Бычка и сказал:
- Я смогу тебе помочь. Ты слишком добр, чтобы быть героем сказки, тем более такой лживой. Будешь героем мифов.
Не успел Бычок и глазом моргнуть, как оказался стоящим посреди небольшой каменной площадки. Вокруг смуглые мужчины и женщины тянули руки к палящему солнцу и выкрикивали одно слово:
- Апис, Апис, Апис...

[Abver]

По форуму прокатилась чума, холера и черная оспа, и я один остался живой в силу своего крепкого здоровья?
Куда все подевались?

[Abver]

ЛИШНИЕ.

- Штирлиц, может девочек снимем?
- Пускай повисят.
Оба смеемся над старым анекдотом.
- Все-таки вонищи от них... - отсмеявшись, недовольно говорит Макс, закрывая нос надушенным платком.
- Еще бы. А ты бы хотел, чтобы здесь пахло розами?
Стоим перед небольшим двухэтажным зданием. На ржавой вывеске с трудом можно разобрать: "Средняя школа №7".
А перед фасадом школы наскоро сбитая виселица и десять поддатых гниением тел в петлях...
Здесь мы когда-то учились, и возможно, среди повешенных есть и наши учителя...
- По телексу сегодня передали, - говорю я. - Я и не поверил, что здесь кто-то остался... Эх... Не любил я директрису, но не до такой же степени...
- Еще неизвестно, до какой степени она нас не любила, - замечает Макс, а я соглашаюсь.
Мертвые синие лица, вывалившиеся языки, смрад...
- Учителя - оплот старой культуры... Здесь же югенты работали. По возрасту как их ученики...
- Да правильно все. Да, мы жестоки, мы убиваем и никого не щадим. Нас не остановить детьми, стариками и женщинами. Мы убийцы по определению. В мир пришла мораль нового поколения: этика смерти, убийства, уничтожения и разрушения. Кто-то говорит, что наступил Апокалипсис, а я считаю, что мир просто переродился, отсеяв лишних и убрав мешающих.
Никогда не слышал от друга таких речей.
- Добро и зло отличаются только знаками, - продолжает Макс, - а знаки ставят люди. Мы взяли и эти знаки переставили. Когда то таких как мы считали больными, маньяками, садистами. Сажали в тюрьмы и прятали в психушки...
Макс говорит еще долго. Как будто убеждает сам себя в правоте своих и не своих поступков.
- Наталью Петровну жалко, - перебиваю я политкорректный спич друга. Он замолкает.
- Да, - наконец, говорит он. - Очень.
Не сговариваясь, идем к висилице и снимаем тело нашей бывшей классной. Становится мерзко и противно, когда под руками проминается гнилая плоть. Макса выворачивает, меня сильно тошнит. От вони невозможно дышать.
Яму роем молча. А потом долго курим у могилы.
- Она меня как-то от милиции спала, - вспоминаю я, - сказала, что я на продленке был... Точно бы сел.
- А меня подкармливала... Стыдно мне было, так она сама мне в портфель еду клала. Иногда даже деньги... А я ей так спасибо и не сказал.
В машине оживает рация. Нам пора.
- Куда теперь?
- В штабе слышал, что югенты идут на запад... А мы за ними.
Последний взгляд на "Срднюю школу №7" и на девять слабо колышащихся от ветра тел... И возвращение в новую реальность, в которой не было места лишним и мешающим.



НОВЫЙ НОЙ.

Вода. Одна вода. По бескрайнему океану плывет лодка с одним единственным человеком. Мужчина гол, тощ и с длинной бородой. Он с трудом гребет и что-то бормочет себе под нос.
- Говорили же мне, ковчег строй... Нет, мы же умнее всех... Думал, лодкой обойдусь... Идиот, дурак, болван...
Иногда силы совсем покидают гребца, и он отпускает весла, отдавая лодку на волю течения.
- Так бы хоть пообщаться с кем было бы, - сам себе говорит морской путешественник.
- Кар.
На корме сидит здоровая жирная ворона, одним глазом косится на человека.
- Кар, - снова сообщает она. Мол, со мной говори. - Кар.
- А ты вообще молчи! - рявкает человек и начинает копаться на дне лодки, доставая удочки и сетки. - Отьелась, что и слетать никуда не можешь. Проверила бы, может где уже земля появилась.
- Кар!
- На все у тебя один ответ.
Он еще долго ругает бестолковую птицу, но ворона к этому относится крайне меланхолично, лишь изредка покаркивая, как-будто выражая презрение хозяину лодки.
- Вот не дам тебе больше рыбы, пока разведку не проведешь.
Ворона отворачивается, распрамляет черные крылья и улетает...
... - Умница моя, Каркуша, какая же ты умница!
На трясущейся ладоне мужчины лежит золотая цепочка.
- Где же ты это нашла... Значит, конец потопу!..
...Двое в белой форме стоят на палубе большого лайнера и наблюдают, как матросы пытаются утащить голого, верещащего мужчину.
- Сколько же он пробыл один? - спрашивает первый.
- Около года, - отвечает второй. - Пил морскую воду, ел рыбу.
- Совсем свихнулся.
- Н-да. Возомнил себя Ноем. Бывает и хуже. Еще Каркушу какую-то благодарит. Вы хорошо знаете Библию. Это одна из сподвижников Ноя?
- Я о такой не слышал.
Первый достает из кармана золотую цепочку и взвешивает ее в руке.
- Единственное не могу понять, как у него оказалась она. Я ее сегодня утром не смог найти, потерял. Мистика какая-то...
... В каюте Ной долго стоит на коленях и молится. А по небольшому столику взад-вперед расхаживает черная жирная птица.
- Голубь мира, голубь мира, - ворчит она, - кто бы знал нашу, воронью роль в спасении вселенной.
- Я знаю, - говорит мужчина, благодарно взирая на свою пернатую подругу. - И я донесу это знание до всего человечества!
Ворона недовольно каркает:
- Лучше уж не надо. И так у нас слава нехорошая, а если еще нас умалишенный начнет лоббировать...
Мужчина, искренне считающий себя Ноем, продолжает истово молиться, а говорящая птица все так же расхаживает по столику, кляня мировое бытие и ее верховного правителя за роль ангела-хранителя сумасшедших.