Сообщений в теме: 125

[Аватар]

Джонатан в репометре сказал "Хорошие стихи. Чьи?" ,

Wrundel, разве Джонатан не этих же стихов вариант напечатал? Я подумала, что ты выложил просто другой текст. Они очень похожи.

[Джонатан]

До этой недели я ни разу не слышала о Джоне Китсе.

– Так что же вы делаете в библиотеке? – спросила я.

– Изучаю одну поэму. Ищу фрагменты оригинала.

– Поэмы Китса?

– Да.

– Не проще ли запросить ее напрямую?

– Да, конечно. Но мне это очень важно – увидеть оригинал… подержать его в руках.

Я задумалась.

– И о чем эта поэма?

Он улыбнулся – или, по крайней мере, его губы сложились в улыбку, хотя светло-карие глаза глядели тревожно.

– Она называется «Гиперион». Трудно объяснить… о чем она. Думаю, то была художественная неудача. Китс ее так и не закончил. Дайте мне руку.

– Руку?

– Да, любую. Благодарю вас.

Джонни сжал ладонями мою правую руку. Его пальцы были длиннее моих.

– Закройте глаза, – приказал он.

Я закрыла. Все произошло мгновенно: секунду назад я сидела в «Голубом Лотосе» на улице Красного Дракона, а сейчас очутилась… нигде. Или где-то. Я неслась сквозь серо-голубое киберпространство над хромово-желтыми информационными автострадами. Я пролетала сквозь огромные, сияющие огнями города хранилищ информации. Мелькали ярко-алые небоскребы в черной ледяной скорлупе защиты. Личные счета и архивы фирм полыхали во тьме, как доменные печи. И надо всем этим, где-то за гранью ощутимого, висели в перекрученном пространстве огромные массы ИскИнов. Их базисные линии связи пульсировали над бесконечным горизонтом, словно зарницы. И откуда-то издалека, сквозь этот переливающийся, как неоновая вывеска, мир, смотрели на меня его светло-карие глаза. Я даже не видела – чувствовала их ласковый, ожидающий взгляд.

[Аватар]

Джонатан, нельзя ли где-нибудь внизу малюсенькими буковками указывать автора всех интересных отрывков, которые Ты приводишь?

[Sh@dow]

Джонатан, нельзя ли где-нибудь внизу малюсенькими буковками указывать автора всех интересных отрывков, которые Ты приводишь?

Это он так с Симмонса (Симменса) на Китса прыгает (история детектива Ламиии Брон: "Долгое прости", Гиперион)

[Аватар]

Sh@dow, спасибо за инфу

[Sh@dow]

Да, собственно незачто. меня больше заинтересовала в Гиперионе (именно первой книге) история солдата полковника Федмана Кассада (мясника Южной Брешии): "Война и Любовь".
Но, после истории детектива, тоже долго курил тырнеты на предмет творчества Китса, там ссылок (именно ссылок, как там оно правильно называется... глоссарий, она же справочная часть и прочее) так и отсылок. Дело в том, что ИскИн (искуственный интеллект) был воссоздан\клонирован с Джона Китса и раскрывается очень много о его (Китса) жизни и творчестве.

– Не проще ли запросить ее напрямую?

– Да, конечно. Но мне это очень важно – увидеть оригинал… подержать его в руках.

[Джонатан]

– Расскажите.

– О чем? – В темноте кожа Джонни казалась бледной, короткие локоны – совсем черными.

– Что чувствуешь, когда умираешь и когда рождаешься вновь.

И Джонни начал рассказывать. Его голос звучал мягко, почти напевно. Временами он переходил на английский, архаичный и оттого непонятный, но гораздо более приятный на слух, чем та мешанина, на которой говорят в наши дни.

Он рассказывал мне, что значит быть поэтом, одержимым стремлением к совершенству и куда более суровым к себе, чем самые злобные из его критиков. А критики были злобными. Его стихи отвергали, над ними смеялись, их называли вторичными и просто глупыми. Бедность не позволяла ему жениться на любимой женщине, однако он ссужал деньгами своего брата в Америке, лишая себя последней возможности обрести наконец материальную независимость. А когда его поэтический дар достиг расцвета и пришел краткий миг славы, он пал жертвой «чахотки» – болезни, которая унесла в могилу его мать и брата Тома. Его отправили в Италию, якобы «на лечение». Он понимал, что это означает на самом деле – одинокую, мучительную смерть в двадцать шесть лет… Он рассказал мне, какие испытывал муки при виде почерка Фанни на конверте, ибо малейшее движение причиняло ему боль. Рассказывал о преданности молодого художника Джозефа Северна, которого «друзья» поэта (покинувшие его в дни болезни) приставили к нему в качестве спутника и компаньона – Северн ухаживал за умирающим и оставался рядом с ним до самой кончины. Он рассказал мне об ужасе ночных кровотечений, о докторе Кларке, который пускал ему кровь и прописывал «физические упражнения и свежий воздух». И наконец, он поведал о полном разочаровании в Боге и беспредельном отчаянии, воплотившихся в сочиненной им самим собственной эпитафии, которая и была высечена на его могиле:


«Здесь лежит тот, чье имя написано на воде»


Снизу струился тусклый свет, едва обозначающий контуры высоких окон. Голос Джонни, казалось, плыл в воздухе, насыщенном ароматами южной ночи. Он говорил, как после смерти пробудился в той же кровати, в которой умер, и рядом с ним были верный друг Северн и доктор Кларк. Он знал, что его зовут Джон Китс, но никак не мог отделаться от ощущения, что и сам поэт, и его стихи ему просто приснились.


Фанатик видит сон и в грезы эти
Товарищей зовет; и дикарю
Во сне является прообраз
Его небес...

[Sh@dow]

Сойдя в глубокий, мглистый, гиблый дол,
Где свежестью не веет поутру,
Где полдней жарких нет, и звезд ночных,
Воссел недвижной глыбой древний Крон,
Безгласнее обставшей тишины;
За лесом лес навис над головой --
За тучей туча, мнилось. Воздух был
Безжизненней, чем в летний зной, когда
Чуть-чуть колеблются метелки трав,
Но палый лист покоится, где пал.
Ручей неслышный мимо тек, журчать
Не смея, ибо скорбный падший бог
Был рядом -- и Наяда в камышах
Держала хладный перст у сжатых уст.
В сыром песке следы огромных стоп
Туда лишь и тянулись, где застыл
Седой Титан. И на песке сыром
Покоилась, недвижна, нежива,
Десная длань, утратившая скипетр.
Сомкнувши вежды, к матери-Земле
Поник челом, просил подмоги сын.
Казалось, он уснул навек. И вдруг
Чужая пясть на мощное плечо
Легла; но прежде отдан был поклон
Тому, кто стыл недвижен, глух, незряч.
Се бысть Богиня древних, первых дней;
И рослой амазонке близ нее --
Глядеть бы крохой; карликом глядеть
Ахиллу; Иксиона колесо
Остановила бы она перстом.
Не столь великий лик являет сфинкс,
Возлегший во дворце на пьедестал --
Мемфисский сфинкс, наставник мудрецов.
О! лик Богини мог бы изумлять
Красою, да красу печаль затмила --
Печаль, прекрасней, чем сама Краса.
И чуткий страх в огромных был очах:
Как будто беды шли -- за строем строй,
Как будто лишь передовой разъезд
Метнул стрелу, а грозный арьергард
Погибельные громы снаряжал.
Одну прижавши длань к своей груди,
Туда, где сердце смертных бьется -- точно
Бессмертной быв, испытывала боль,
Богиня выю Крона обвила
Другой рукой и, стан опять согнув,
Титану в ухо молвила слова --
Трубой органной грянул горний глас --
Печальные слова, что наш язык
Способен так воспроизвесть (о сколь
Бедней он, чем былая молвь богов!):
"О Крон, очнись..

[Джонатан]

В старенькой, 1976 года выпуска, «молодогвардейской» антологии американского фантастического рассказа «И грянул гром», в предисловии к рассказу Роберта Шекли «Потолкуем малость» составитель заявил, что «лингвистическая традиция в американской научной фантастике стремится показать колоссальные возможности и силы, скрытые в языке, слове, знаке». Можно подумать, ну какие там возможности...


Часов в десять меня будит Хент. В руках у него поднос с завтраком, в темных зрачках – ужас.

– Где вы раздобыли еду? – спрашиваю я.

– На первом этаже. Там что-то вроде маленького ресторана. Все стояло на столе, уже горячее, но людей не было.

Я киваю.

– Мини-траттория синьоры Анджелетти, – поясняю я. – Готовит она так себе.

Как беспокоило доктора Кларка мое питание! Он считал, что чахотка гнездится в моем желудке, и держал меня на голодном пайке – молоко с хлебом, изредка – пара костлявых рыбок. Странно, но многие болящие сыны и дочери человеческие накануне воссоединения с вечностью более всего сокрушаются из-за расстройства кишечника, пролежней или несъедобных обедов.

Я снова поднимаю глаза на Хента.

– Что с вами?

Помощник Гладстон подходит к окну и принимается созерцать площадь. Оттуда явственно доносится журчание проклятого шедевра Бернини.

– Пока вы спали, я ходил прогуляться. – Хент говорит с трудом. – А вдруг кого-нибудь встречу. Или попадется фон. Или портал.

– Конечно, – говорю я.

– Не успел выйти… и… – Он оборачивается ко мне и облизывает пересохшие губы. – Там кто-то стоит, Северн. У подножия лестницы. Не могу поручиться, но, мне кажется, это…

– Шрайк, – говорю я.

Хент кивает.

– Вы тоже его видели?

– Нет, но для меня это не сюрприз.

– Он… это ужас, Северн. В нем есть что-то, от чего бросает в дрожь. Вон, поглядите, там, в тени, с той стороны лестницы.

Я приподнимаюсь на локтях, но от внезапного приступа кашля снова валюсь на подушки.

– Хент, я знаю, как он выглядит. Но он пришел не за вами, – произношу я с уверенностью, которой не разделяю.

– Значит, за вами?

– Не… ду… м-маю, – произношу я, хватая ртом воздух. – Скорее всего он просто караулит меня, чтобы я не удрал… умирать в другом месте.

Хент быстро подходит к кровати.

– Вы не умрете, Северн!

Я молчу.

Он садится на стул с прямой спинкой рядом с кроватью и берет чашку с почти остывшим чаем.

– Если вы умрете, что будет со мной? – говорит он чуть слышно.

– Не знаю, – честно отвечаю я. – Не знаю даже, что будет со мной, когда я умру.

Тяжелая болезнь, как правило, приводит к солипсизму. С той же неизбежностью, с какой космическая «черная дыра» глотает все, что имело несчастье очутиться в пределах ее досягаемости, интересы больного сужаются до крошечной точки – его собственного «я». День кажется вечностью. От меня не ускользает ни одна мелочь: я замечаю, как по-черепашьи медленно передвигаются по стенам с облезлой штукатуркой солнечные пятна, ощущаю фактуру простыней под ладонями и их запах, лихорадку, что набухает внутри, как рвота, а затем неспешно выгорает дотла в топках моего мозга, и, конечно, боль. Не мою – резь в горле и жжение в груди можно потерпеть еще несколько часов или дней. Они даже приятны, как нечаянная встреча в чужом городе со старым, пусть и занудливым знакомым. Нет, я о чужой боли… боли тех, остальных. Она сотрясает мой мозг, как тупой грохот камнедробилки, как удары молота о наковальню. От нее не спрячешься.

Мое сознание воспринимает ее в виде шума – и тут же претворяет в стихи. С утра до ночи, с ночи до утра в душу мою вливается боль вселенной и разбегается по ее горячечным извивам, на бегу образуя рифмы, метафоры, строки. Замысловатый, бесконечный танец слов. То умиротворяющий, как соло на флейте, то пронзительный и сумбурный, будто множество оркестров одновременно настраивают свои инструменты. Но это всегда – стихи, всегда – поэзия.

[pas]

Да, Джони, ты прав. Зарубежная фантастика не имеет шансов, именно потому, что она зарубежная.
Переводчик может написать роман заново, но суть его все равно там.

[Джонатан]

"Эрнест Хемингуэй однажды сказал: «Американская литература началась с Гекльберри Финна». Можно с этим не соглашаться – и споры ведутся десятилетиями – но мнение Хемингуэя нельзя игнорировать. Он хотел сказать, что Америка обрела собственный голос в литературе, этот голос говорил о тайнах и маниях целой страны. Марк Твен достиг невиданной естественности в диалогах и описаниях, это было нечто невиданное для мировой литературы того времени, поистине новый уровень реализма, в значительной степени определивший все, что писалось после «Гекльберри Финна» в Америке."

Дэн Симмонс

[pas]

Дэн Симмонс

вероятно уверен в наличии медведей на улицах Иркутска. А Джонатан имеет собственную мысль?

[Sh@dow]

Скажите, пожалуйста, а книги "Гиперион" и "Падение Гипериона" получается между собой связаны? Потому что иногда и герои могут не совпадать, а хотелось бы знать, с чего начинать чтение. Вдруг потом трудно будет вникнуть в сюжет.

А Тебя на Гугле забанили? и Яндексом пользоваться не умеешь? про Рамблер вообще не слышал? да и Вики вроде бы как уже разблокировалась.

[Редрак]

Скажите, пожалуйста, а книги "Гиперион" и "Падение Гипериона" получается между собой связаны?

конечно связаны Первая в цикле "Гиперион". А ещё есть рассказ (финальный в серии) - "Пленники спирали".

[Джонатан]

«А человеческое божество – этот будущий Бог, продукт эволюции… – он тоже чужак в метасфере?»

[Нет]

[Бог человечества

развился//разовьется однажды//

в иной плоскости/

в иной среде]

«Где?»

[Если тебе так важно знать/

в корнях квадратных из Gh/c5 и Gh/c3]

«При чем здесь планковские время и длина?»

[Гвах!]

[Однажды Уммон спросил

у меньшего света//

Ты садовник//

//Да//ответил он\\

//Почему у репы нет корней//

спросил Уммон садовника\

а тот не смог ответить\\

//Потому что\\сказал Уммон//

дожди обильны]


Минуту-другую я провожу в раздумье. Теперь, когда ко мне возвращается способность читать между строк, коан Уммона уже не кажется сложным. Краткой дзен-буддистской притчей Уммон не без сарказма дал мне понять, что ответ таится где-то в недрах науки, замаскированный антилогикой, которая так часто сопутствует научным гипотезам. Замечание насчет дождей объясняет все и ничего, как это частенько бывает в науке. Уммон и другие Мастера сказали бы: ученые без труда объяснят, почему у жирафа длинная шея, а вот почему именно у него – не ответят, как ни бейся. Им известно, каким образом человечество достигло таких высот, но кто скажет, отчего дерево у ворот не может добиться того же?

Однако планковские единицы меня заинтриговали. Даже мне, гуманитарию, известно, что простые формулы, которые продиктовал Уммон, не что иное, как сочетания трех фундаментальных физических констант – гравитационной постоянной, скорости света и постоянной Планка. и – это единицы, иногда называемые «квантом длины» и «квантом времени» – наименьшие отрезки длины и времени, о которых имеет смысл говорить. Так называемая планковская длина составляет около 1035 метра, а планковское время – около 1043 секунды.

Ужасно мало. Ужасно кратко.

Но если верить Уммону, это и есть родина человеческого божества… будущая родина.

И тут меня осеняет догадка, ясная и истинная, как лучшие из моих стихотворений.

Уммон имеет в виду квантовый уровень пространства-времени как такового – пену квантовых флуктуаций, связывающих воедино все сущее во Вселенной. Благодаря им существуют нуль-каналы и мосты мультилиний. Эта невероятная среда позволяет осуществлять обмен информацией между фотонами, которые разлетаются в противоположные стороны!

Если ИскИны Техно-Центра прячутся, как крысы, в стенах дома Гегемонии, то Бог прежнего человечества и будущего, грядущего ему на смену, зародится в атомах дерева, в молекулах воздуха, в энергии любви, ненависти и страха, в заводях сна… даже в блеске глаз архитектора.

«Боже», – шепчу/думаю я.

«Когда родится Высший Разум, вы, ИскИны „нижнего уровня“, погибнете?»

[Да]

«Он будет существовать за счет ваших информационных сетей так же, как вы существуете за счет человеческих?»

[Да]

«А тебе не хочется умирать, правда, Уммон?»

[Умереть легко/

Играть трудно]

«Тем не менее ты стараешься выжить. И другие Ортодоксы тоже. Поэтому и вспыхнула гражданская война в Техно-Центре?»

[Меньший свет спросил Уммона//

Что означает

Приход Дарумы с Запада//

Уммон ответил//

Мы видим

горы в лучах солнца]

Теперь мне легче разбираться в коанах Уммона. Помню, перед вторым рождением моей личности я учился у его аналога-собрата. В высоком мышлении Техно-Центра, которое люди назвали бы дзен, четырьмя добродетелями нирваны являются: (1) неизменность, (2) радость, (3) личное существование и (4) чистота. Людская философия склонна расслаиваться – существуют ценности интеллектуальные, религиозные, моральные и эстетические. Уммон и другие Ортодоксы признают только одну ценность – существование. Они полагают, что религиозные ценности целиком зависят от среды, интеллектуальные – недолговечны, моральные – двусмысленны, а эстетические – субъективны, но ценность существования любого предмета бесконечна, как «горы в лучах солнца», и, будучи бесконечной, равна любому другому предмету и всем истинам.

Уммон не хочет умирать.

Вот почему Ортодоксы, нарушив верность собственному Богу и своим собратьям-ИскИнам, сообщили мне об этом. Более того, они создали меня, они отобрали паломников: Ламию, Сола, Кассада и других, они организовали утечку информации для Гладстон и нескольких ее коллег до нее, чтобы человечество не пребывало в неведении. А теперь не побоялись развязать открытую войну в Техно-Центре.

Уммон не хочет умирать.

«Уммон, если Техно-Центр будет разрушен, ты погибнешь вместе с ним?»

[Нет смерти во вселенной/

Ведь смерти нет...]




http://dateline.ucdavis.edu/dl_detail.php?id=14100

[Джонатан]

Сервер, не хотите продать "Дюну"?

[дг сер]

Наткнулся на одном ресурсе на пост, полностью выражающий мои мысли.
Может кому будет интересно, хотя у нас тут тоже дискуссия еще та)))

В последние годы (уже лет восемь как) я заметил за собой странную особенность: я разлюбил зарубежную фантастику.
В детстве и юности, в советское время я хватался за неё, поражаясь широте и разнообразию авторской мысли (величине звездолетов, мощности хлопушек, героичности героев и негодяистости негодяев). А сейчас... я даже не могу точно объяснить себе, что произошло. Но вот читаю импортные вещи (точнее, пытаюсь начать читать) - ну не уму, не сердцу. Неинтересно мне, что с ними там происходит. Это как китайское кино, в котором сколько бы ни было персонажей, кажется, что все они - один человек.
Одним словом, в точности по тому анекдоту про ежика и лося: травка пузико не щекочет...
Нельзя сказать, что я этакий посконный патриот - ведь в кино я по-прежнему предпочитаю западные образцы.
Но вот в книжной фантастике - всё с точностью до наоборот. (Исключение составляет только Терри Пратчетт, которого могу перечитывать до бесконечности).
Одна из причин - это, пожалуй, убогость перевода. Если когда-то фантастику переводили виртуозы (вспомните Саргассы в космосе, переведенные Стругацкими), то сейчас в большинстве случаев издательства предлагают нам чуть ли не технический перевод. (Исключение опять-таки составляет Пратчетт - несмотря на некоторые недочеты ЭКСМО, на мой взгляд, сделала достойный перевод и серия о Фраксе Мартина Скотта).
Но только ли в переводе дело?
Зарубежная фантастика кажется мне сейчас какой-то вымороченной, надуманной. Нет в ней, по моим ощущениям, живой силы Лукьяненко, Панова, Васильева, Перумова, красоты Олди, нежности Дьяченко, вдумчивости и стильности классических Стругацких...
В общем, предлагаю поговорить о сравнении нынешней российской и зарубежной фантастики - сильные и слабые стороны той и другой, а также ваши предпочтения в свете этого "противостояния", друзья.

Вся тема целиком:
«Фантастика: российская vs зарубежная»

[дг сер]

Обычное, более менее расписаное ИМХО. =)
Лично я не вижу безусловного превосходства одного над другим =)
По разным пунктам - разные лидеры. В целом западники техничнее наших (как минимум). Кому что по душе)

Хорошо сказано. Да, тема замусоленная, и к единому выводу в ней не прийти никогда, просто пост очень понравился. Если говорить об ИМХО, то человек грамотно расписал заодно и мое ИМХО. =)

[Олег Л]

Как там кто-то говорил : на один шедевр нужно <столько-то> посредственных произведений.
И от этой статистики уйти, конечно, можно (вспомним птенцов гнезда Кэмбелова или некоторые генерации советско-российской фантастики), в каких-то "особых точках" пространства-времени. Но никуда не деться в масштабах потока.

К чему это я?
Количество произведений англоязычной фантастики, сам не считал, но к бабке не ходи, существенно превосходит оное в фантастике российской.
Опять же, школа, традиции и т.п., в общем не Китай, как ни крути.
Ну и система мастрибуции и диструбации литературных произведений отлажена не в пример лучше нас, что привлекает людей, желающих попытаться зарабатывать писательским трудом.
Поэтому как ни крути, а количество мастеровито сделанных вещей у НИХ просто обязано быть больше.
Чисто по статистике.
Я много лет (больше 20-ти) читаю журнал "Если". Изначально ориентированный вообще только на зарубежку. И очень избирательный к отечественным авторам.
Печатающий, в частности, и хьюго и небьюланосные вещи с не очень большой задержкой.
Причем в малой и средней форме - т.е. именно в формах, где не вылезешь на разведении глотка виски стаканом льда, где хошь не хошь, а надо демонстрировать писательское мастерство.
Так что могу сделать вывод : количество крепких профессионалов, умеющих придумать оригинальную идею, нетривиальное фантдопущение и все это связно и увлекательно изобразить, ТАМ достаточно велико. А ЗДЕСЬ - явно поменьше. Также, как и количество авторов "главного калибра".

Какое это имеет отношение к восприятию читателем?
Весьма опосредованное.
Читатель может запросто проманкировать явно более качественно сделанное произведение в пользу более актуального для него лично.

Да простят меня поклонник Валентина Цоя (к которым я вообще-то в определенной степени отношусь и сам), но что было такого особенного с формальной точке зрения в его творчестве?
Тексты, музыка, вокал, инструментальная игра, аранжировки? Да ведь в отдельности ничего особенного!
Да и сам фронтмен совершенно выбивался из типичного ряда образов поп-культуры.
Тем не менее, харизма налицо и феномен не подлежит сомнению.
Попробуйте-ка его объяснить, сравнивая Цоя с рок-звездами англоамериканского рынка.

Более того, автору со своими уникальными идеями нужно еще оказаться в нужном месте в нужное время.
Опять же - попасть в струю.
Т.е. одна и та же книжка может "пойти" или "не пойти" в зависимости от времени, места и обстоятельств.
И тому есть немало примеров в литературе.
Т.е. дело не только в самом тексте, но и, извините за каламбур, в контексте.
А контексты-то у нас и у них разные!

Сообщение отредактировал Олег Л: 14:17:21 - 28.09.2012

[Wrundel]

http://www.ruslit.net/popadanets.php