Отправлено 01:13:50 - 11.03.2007
ПО ОБРАЗУ И ПОДОБИЮ.
- Шестиполый трахомуд, - сообщил ... шестиполый трахомуд, будем ему верить ... улыбнулся жутким подобием рта и переступил порог. - Колотурх Избрад, с Центавры-Семь.
Симпатяга, подумал я, рассматривая шевелящиеся хелицеры, вращающиеся глаза (с полторы дюжины), отвратительные, липкие на вид щупальцы.
Центаврианское чудовище меж тем по-хозяйски протопало через гостиницу и уселось на диван. Я с трудом подавил желание согнать его на пол. Увидь это Полкан - мой домашний мопс - оскорбился бы до конца жизни. С ним то я особо не церемонился.
Устроившись поудобнее, мой совсем негуманоидный визитер очень по-человечески прокашлялся (а может, по-ихнему, сделал что-то другое, не такое безобидное; кто иего разберет) и уставился на меня. Точнее, навел сразу все свои буркалы (глазами это назвать было трудно; глаза у людей, а это - буркалы), до того разведенные по периметру комнаты.
- Николай Смольский, - несколько скованно представился я, - человек.
- С Земли, - поддакнул мне гость и неожиданно раскудахтался. Я сжал зубы. Хохмач, блин. Смешно ему...
И какого черта, думал я, топчась на крыльце огромного здания МИДа. Было жарко, и за стакан хоть чего-нибудь прохладительного я был готов продать душу. Ну, в довесок к стакану, конечно же, не забыл бы и о вечной жизни, и о богатстве.
Так вот, какого черта я стою здесь, мучаюсь, словно искупаю грехи всего небогоугодного человечества? Почему я не могу со всеми радоваться лету где-нибудь в спасительном тенечке? Сплошные страдания от этого Солнца. За что мне все это?
Видимо, последнюю фразу я сказал вслух, потому что незамедлительно получил на нее ответ:
- За то, что за последние пол-часа ты раз десять помянул нечистого и столько же раз посулил ему свою душу в обмен на пиво. Ты еще легко отделался.
Лира смотрела на меня, сурово сдвинув лебединые брови. Насквозь меня видит, уже и мысли читает.
Тяжело быть парнем помешанной на религии девушки. В первый месяц нашего знакомства она столько раз вот так же сдвигала свои прелестные брови после моих "чертей", "дьяволов" и "проклятий", что я всерьез волновался, как бы она не перетрудила свои лицевые мышцы. Но взглядотерапия помогла, и я изменился... Носколько это, конечно, возможно.
- Пойдешь и исповедуешься, - строго сказала Лира, и я вздохнул. Спорить с ней было невозможно. - Сегодня. - Я вздохнул еще горше. Слава Всевышнему (о, исправляюсь), она не практикует самобичевание и другие методы усмирения плоти, а то бы мне пришлось совсем худо.
- Короче, я обо всем договорилась, - перешла к делу Лира, - встретишь его через неделю. Подготовишь выступление. Ну и так далее. Сам разберешься.
Запас моих тоскливых вздохов не иссекал.
- Ничего страшного, - вещала моя девушка, - тебе это пойдет на пользу. И всем нам. Пастор Избрад очень популярный проповедник в системе Центавра. Почему бы ему не выступить у нас, в колыбели религии...
Это, конечно, все неплохо, невесело думал я, но я бы с подозрением отнесся к священнику, который, небось, видит Бога не иначе как огромного седого паука. По образу и подобию, ну вы и сами знаете.
-Это потому, - наставительно продолжала Лира, - что ты сам веришь недостаточно глубоко, и тебе трудно принять, что половина инопланетных рас во вселенной приняла христианство и уверовала в истинного Бога.
А вторая половина не уверовала, и посмотреть на них можно только в энциклопедиях...
- У нас на Центавре-Семь более трех тысяч разумных видов, - говорил трахомуд, совсем по нашему попивая наш же чай. Хорошо так говорил, без акцента или даже чужого говорка, словно на родном языке. - Раньше, правда, было около десяти тысяч... Но это еще до пришествия... Так вот, при знакомстве у нас принято сообщать свой вид. Пищевые пристрастия... У вас с этим легче.
А еще сексуальные наклонности. Количество то полов зачем открывать общественности?
- А то предложат четырехполоиу трахомуду мальчика-бету. Как он на это отреагирует? Представляете?
Как представил, так сразу и покраснел. А потом покраснел по-второму разу, когда подумал, что пастор не хуже Лиры читает мои мысли.
- У вас, людей, на лице отражаются все мысли...
- И этому вас учили наши проповедники, - орал я прямо в центаврианскую морду, - всей этой галиматье?
Шестиполый трахомуд был невозмутим. А может, просто у него на лице не написаны все мысли.
- Это не галиматья, а основы веры.
- Основы веры? Господь родил Мессию от четверых ...
- Женщин: альфа, бета, альфа-прима и бета-прима.
- И Ев было четыре?
- А сколько же?
Я схватился за голову, как уже не раз делал за последний час. Потому что говорить с этим шестиполым мудохреном было невозможно.
- И кто же, по вашему, Господь? - ехидно спросил я. Ехидство - все мое оставшееся оружие в этом сумасшедшем сексуально-религизном диспуте. - Мужчина-альфа или мужчина-бета?
- Понятно, что альфа. И так ясно.
Я застонал.
- Как вы слушали наших священников? Аббат Соид, небось, в гробу переварачивается.
- Ваши мертвецы двигаются?.. Слушали их мы очень внимательно. Ведь созданы мы были по образу и подобию... Так сказано в Писании.
ПРОКЛЯТЫЙ БОГОМ.
Старик сидел на невысоком пне и смотрел на красивые холмы его родины. Сколько лет он бредил этими местами и просыпался в холодном поту от того, что видел их во сне? Бог весть. Он был стар, и после какого то момента время из чего то живого, даже осязаемого, превратилось для него просто в отметки на откидном календаре.
Иногда мир вокруг поддавался волшебным туманом. Старик смаргивал, и туман исчезал. Но в очередной момент он решил посмотреть, что покажет ему эта магическая дымка...
- Я истеричка, Карл, - тихо шептала Катрин, уткнувшись лицом в его грудь. - Я не выдержу без тебя и дня.
Он мягко улыбался. Что он мог сказать? Его ждала дорога, возможно, и скорее всего, в один конец. Это только в книгах мужчины на войну уходят спокойно. В жизни уходить страшно.
Катрин всхлипнула, сильнее прижавшись к своему жениху, и от этого у него на душе стало совсем паршиво. Захотелось выть и совсем не по-мужски просить разрешения у небесных сил дать ему хоть крохотную отсрочечку, хоть малюсенький шанс жить...
"Господи, - взмолился Карл, - господи, кто бы знал, как я боюсь смерти... Ее смерти. Отец, если ты слышешь, если тебе есть дело до меня... Оставь ее. Даже если я погибну - дай ей сил. Не о себе же прошу..."
Тогда он думал, что Бог его услышал...
Ее похоронили здесь же, на пятачке среди аккуратного лесочка, на их любимом месте, где они проводили все свободное время, целовались, занимались любовью...
Его хватали за руки, мать пыталась заградить ему дорогу, но проще было бы проделать тоже с танком.
- Сынок, мертва она, сынок... - причитала матушка, которую он за эти слова возненавидел.
А Карл не верил. Он сидел на коленях и вонзал нож в сырую землю. А потом падал на могилу и выл. Так, как возможно, взвыл бы тогда, в их последний день, дай он себе волю...
Поначалу он ходил на могилу любимой каждый день и словно в наказание самому себе по долгу смотрел на дерево, на котором она повесилась. Какое то особо изощренное наслаждение приносили ему картины собственной смерти в петле...
А еще Карл часто ходил в церковь и по много времени молился у алтаря. Лишь однажды пастырь Тук слишком близко подойдя к истово молящемуся парню услышал:
- Будь ты проклят, будь ты проклят...
Тук помотал головой, похлопал себя по ушам и списал все на жару и пару кружек пива с утра, но от Карла стал держаться на расстоянии.
И когда все члены семьи перед едой говорили Господу спасибо за пищу, Карл как заведенный повторял про себя: "Будь ты проклят, будь ты проклят". Так же он отходил ко сну, так же и просыпался. Возношение проклятий Всевышнему стало для Карла такой же необходимой обыденностью, как когда-то для него же была молитва.
Ему обьясняли, что секретарь в ратуше просто перепутал фамилии, и вместо Камингов похоронка пришла в дом Карла. На следующий день Катрин не стало. Но он то знал, кто на самом деле виноват...
Конечно, он уехал из родных мест, потому что ... просто потому что не мог здесь находиться, и все.
И прошли годы. Он прожил длинную, интересную и местами страшную жизнь. Жизнь смерть и немного любви... Как у всех, и даже немного больше.
Но проклинать Господа он так и не перестал.
Однажды он протянул руку цыганке. Она долго рассматривала его ладонь. А потом долго молчала.
- Ты в немилости божьей, - только и сказала она.
- У нас это взаимное, - буркнул он.
... Старик моргнул, и видения прошлого скатились по щеке вместе со слезой.
- Будь же ты тысячу раз, как и тысячу раз до этого.
Сказав это, он поднялся, подхватил с земли веревку и пошел к высокому дереву, которое, возможно, было последним, что видела его возлюбленная на этом свете.
САМАЯ ОБЩАЯ ТЕОРИЯ ВСЕГО.
- Присаживайся, не стесняйся, теперь это твое место работы.
Легко сказать, присаживайся. И еще легче - не стесняйся.
Я смущался, краснел, но все же уселся на предлагаемое мне место, на котором, быть может, мне придется просидеть целую вечность. В прямом смысле слова.
- И вам совсем не жалко покидать ...
- Свой пост? - Смех. - Абсолютно. За столько лет надоест все. Даже всевластие.
- А мне?
- Ты тоже от этого устанешь... Но у тебя впереди не меньше времени, чем у меня позади. У тебя скоро сложиться весьма своеобразное отношение со всем.
- С чем - всем?
- С временем, с прошлым и будущим. С пространством. С жизнью и смертью.
- А...
- Молчи, личный опыт дороже всего. Да и что слова по сравнению с бесконечными страстями. Как язычок пламени свечи и огонь всех космических светил вместе взятых. С годами ты сам все поймешь...
... Говорят, что гений - это пять процентов способностей и девяносто пять процентов тяжелого труда. В моем случае все было наоборот, те есть гений я был, но без пяти процентов чертовски тяжелого труда. Увы, проблематично мне было набрать эти проклятые пять процентов, хоть ты тресни. И все из-за козней моего извечного заклятого врага: госпожи лени.
- Ты шизоид, - как то раз сказал мне один мой друг, откладывая в сторону какую то книгу по психологии.
- Не удивил. То, что у меня с головой не в порядке я знаю с пятого класса.
- Не в том дело. Есть такая градация типов личности. Одна из многих и довольно спорная... - Мой друг был из тех классических гениев: таланта с гулькин нос, а зубрежки выше крыше. Короче, не чета мне. Ботаник. - Шизоид - это такой мегадумальщик. Он много думает и ничего не делает. Самая Общая Теория Всего - труд его жизни. Все может обьяснить и все подвести под свою великую теорию.
- Точно обо мне...
Обижаться не стоило. Конечно, я не разрабатывал Самую Общую Теорию Всего, но вот Самую-Самую Общую Терию Абсолютно Всего - это было. Моя жизненная философия менялась с каждой неделей, и каждую неделю я обьяснял все вокруг с точки зрения новой картины мира (автором которой я же и являлся).
Все бы ничего: я бы думал себе думал, кому это мешает; окончил бы институт (может, и не окончил бы), начал бы работать, на чем-нибудь женился бы (это любят кого-то, а женятся на чем-то), наделав детей; потом бы развелся и постепенно спился ( вполне может быть, что спился бы я гораздо раньше). Все бы ничего, и была бы моя жизнь чудесным времяпрепровождением в бреду собственных вселенских мыслей...
Но слова друга, которому было в девятнадцать раз хуже, чем мне (потому что до гения ему надо было бы трудиться в девятнадцать раз больше), меня задели. Я подумал тогда, что он ведь так же, как и я, получит диплом (или не получит), женится, наштампует маленьких чудовищ, разведется и к старости опустится. И где разница? Его пять процентов и мои девяносто пять...
Тогда то я и решил, что надо что-то делать. А что я могу делать лучше, нежели трудиться (ну это, конечно, сильно сказано) на ниве создания Самых-Самых Общих...
Эх, и отплатили мне мои пять процентов тяжелого труда за долгие годы простоя...
И все же я ее разработал. Хватило же одному мудрому человеку (кстати, соотечественнику) ума и, что главное, сообразительности, математически доказать существование Бога. Ума то может быть на такие чудеса хватит каждому второму, а вот соображалки - что такое вообще можно сделать - увы... Моя задача была не менее сложной, но и не более...
- Сегодня я познал суть вещей, - сам себе сказал я, поставив точку и закрыв толстую папочку, на которой ради хохмы написал: "Ну Прям Совсем Самая..." Дальше вы знаете. - Больше меня о мире знает только сам Господь Бог...
О своей заносчивости, которая не должна распространяться на Него, хотя бы в целях собственной безопасности и спасения души, я пожалел всего лишь через десять минут, когда споткнулся на ровном месте по дороге домой, упал и убился...
... - Познал суть вещей, - говорил мне Всевышний, - значит у тебя одна дорога: занять мое место. Устал я. Да и постарел совсем. Да и привык я сначала действовать, а уж потом думать. Может, и не создал бы человека... М-да... - Так что, присаживайся, не стесняйся, теперь это твое место работы.
МАЛЕНЬКИЙ МАЛЬЧИК.
- Почему ты меня не убил? Ты ведь для этого здесь?
Красивый юноша лежал на полу, прижимая руку к боку. Между тонкими пальцами пианиста сочилась густая, почти черная, кровь.
- Или ты хочешь, чтобы я мучался?
- Ты уже мучаешься. Разве тебе не больно?
По окровавленной руке ударила нога в блестящей туфле. Юноша дернулся, до хруста сжав зубы. И без того бледное лицо совсем побелело.
Обладатель до блеска начищенного штиблета аккуратно стер с него случайно попавшую капельку багровой жидкости шелковым платочком. Мужчина был высок, атлетически сложен и с лицом рекламного боксера. И облачен в дорогую классическую тройку.
Приведя в порядок обувь, он установил в метре от раненого стул, уселся на него, закинув ногу на ногу, и задумчиво воззрился на свою жертву. Так он смотрел некоторое время.
- Я жду, - сообщил любитель чистой обуви, доставая из внутреннего кармана пиджака золотой портсигар.
- Чего?
- Ангельской кавалерии во главе с ... кем?.. твоим папашей?.. или его замами?
Юноша улыбнулся бескровными губами:
- Мой отец умер много лет назад. И замов у него не было. Он был простым плотником. И ты, убийца, это знаешь.
Названный убийцей запыхтел сигариллой.
- А ты знаешь, кого я имею в виду.
Юноша молчал. Молчал и мужчина в дорогой тройке.
- До меня обращались к десятерым. Лучшим в нашем цехе. Но все они отказались, хотя профессионалы так не поступают. Такие профессионалы - тем более. О чем это говорит?
Киллер наклонился вперед и выпустил в лицо рененного струю дыма.
- Ты еще не отдал душу папаше?
Юноша посмотрел на него. Их взгляды на время встретились. Через минуту юноша глаза отвел.
Киллер откинулся на спинку стула, сделал пару глубоких затяжек.
- Жил один мальчик, - начал он. Продолжил после короткой паузы. - У него была семья: мама, папа, три сестры и брат, даже собака. И всех он любил. А отца с мамой больше всего. А еще он верил, что там, наверху кто-то есть. И если будешь много молиться и мало грешить, то он, главный небесный житель, по крайней мере сделает так, чтобы тебе жилось хоть чуточку легче, чем другим. И, что главное, все тот же, который наверху, никогда не сделает плохо тем, которые в него верят и его любят. Так думал маленький мальчик, ведь у него вся семья и любила Боженьку, и, конечно, в него верила. - Убийца завернул окурок в поэлитиленовый пакетик и закурил снова. - А потом в эту семейную идиллию ворвались четверо. Они не были ни родственниками маленького мальчика, ни его друзьями. И пришли они в гости не с подарками. Они выбили ночью дверь. Первым они убили папу. Мальчику повезло, что он спрятался под кроватью. Он слышал крики сестер и матери. А сам не мог оторвать взгляд от чего то полукруглого и твердого, в кровавых ошметках . Только много позже он понял, что это была часть черепа его отца. А те четверо ... гостей. Они изнасиловали всех его сестер, мать. А потом долго пытали брата, чтобы узнать где лежит золото и деньги. Он не знал, и они взялись за женщин... После всего этого старшая из сестер сошла с ума. На нее тыкали пальцами и говорили "уродина", а она ходила в свой старый дом и искала свой нос. Она думала, что его смогут пришить на место... А брата эти четверо куда-то отвезли. Его нашли через три дня в лесу. Он был ранен и получил тяжелейшее обморожение. Началась гангрена и ему отрезали обе руки и обе ноги. Он прожил еще несколько лет, как овощ. А однажды этот овощ сидел в каталке на балконе, куда его ежедневно вывозили санитары, чтобы он дышал свежим воздухом. Его оставили без происмотра, и он, схватившись зубами за какой то штырь, перекинул себя через перила. Его еще пытались спасти, ведь трудно убиться, упав с пятьго этажа... Мать закончила остаток дней в психушке. Средняя сестра повесилась. А младшую ее брат увидел много лет спустя. Лучше бы не видел: она стала дешевой портовой шлюхой... А что же мальчик? Он попал в приют, в котором его, молчаливого и необщительного, много били и насиловали. Он вырос, стал воровать и однажды убил. Впервые, но не в последний раз... И знаешь, ведь после того вечера с четырьмя дорогими гостями он еще очень долго верил, что Бог все видит и покарает виновных в семейной трагедии... Что все не так он понял после того, как побывал в гостях у одной счастливой семьи. Он отрезал нос молодой девушке и смотрел на лицо ее матери с сильно зажмуренными глазами. Мать молилась...
Дрожащей рукой киллер откинул недокуренную сигариллу. Сейчас он не думал о уликах.
- Тогда мальчик сказал себе: "Бога нет". Он это понял... Есть ли смысл мне врать? И есть ли смысл тебе искупать грехи человеческие... перед кем?
Юноша лежал, закрыв глаза. По его щекам текли слезы.
- Мои коллеги испугались возмездия. Я не боюсь, потому что некому мне будет воздать по заслугам.
Убийца достал из наплечной кабуры пистолет.
- Если все-таки встретишь отца - передай ему большой и пламенный привет от маленького глупого мальчика...
О ПИСАТЕЛЯХ И МУЗАХ.
Писатель писал. Многие скажут, что это не удивительно. Но так подумают только те, кто не знает всей литературной кухни. А на этой кухне далеко не каждый писатель любит браться за перо. Есть даже такие, которые этот благородный инструмент бумагомарак на дух не переносят, что не мешает им носить высокое звание.
Писатель творил. Иногда он думал о себе, что он твАрит. От слова "тварь". Потому что на бумагу часто переносились такие чудовища, в человеческом облике и лишенные оного, что ... А какие монстры жили у него в сознании и только готовились увидеть мир...
Сегодня твАрилось легко. Значит, сегодня к нему пришла муза.
Захотелось написать рассказ. Этого не случалось давно. Но вот нате вам...
"Отрезать у живого человека ногу - то еще занятие", - появилась первая строка будущего шедевра.
Неплохо конечно, но слишком прямолинейно. Лучший ужас - это переход от мягкой сцены к кошмару. Примерно так: "Мальчик улыбался, переводя взгляд с огромного кремового торта на радостные лица родителей и обратно. Интересно, думал мальчик, если вынуть у отца глаз и подержать над свечкой, не перерезая нерв, он почувствует боль?"
Совсем хорошо. Побольше таких же жизнеутверждающих мыслей доброго любопытного ребенка, и получится отличный рассказ.
Стоило только порадываться своему энтузиазму и поблагодарить за него музу. Кстати, о музах... А почему бы...
В голову пришла отличная идея. Почему бы не написать рассказик о музах, об этих невидимых подружках и незаменимых помошницах литераторов. Веселый такой рассказик на десяток страниц: любовная связь, скажем, Терпсихоры и Калисто, пара околопорнографических оргий, обязательно несколько кровавых убийств с мельканием внутренностей особо неудачливых муз... Чудное должно получиться произведени.
Писатель уже решил, кто из симпатичных девушек, по ходу сюжета, будет удостоин чести жевать собственные кишки, как вдруг окружающая реальность стала стремительно увеличиваться в размерах, и не успел литератор моргнуть, как оказался стоящим на четвереньках посреди собственного же стола.
- Что ... такое? - ошарашенно проговорил он. - Что случилось?
- С другими случается и пострашнее.
На органайзере, скрестив длинные стройные ноги в черных чулках, сидела женщина. Некогда красивая. Она и сейчас была, в принципе, не дурна. Но легкая одутловатость лица и синяк под глазом еще никогда никого не украшали.
Женщина, видом напоминающая самую вульгарную проститутку, хрипло, по-мужски, откашлялась, сплюнула, зажала в зубах недокуренную сигарету и сипло сказала:
- Ну что, писака доморощенный, совсем ты страх потерял.
Доморощенный писака выдавил из себя:
- Ты кто?
- Муза, кто же еще. Не ожидал?
У несчастного литератора затряслись коленки.
- Когда то я была юной и красивой. Когда впервые к тебе пришла... Лучше бы не приходила... Я была невинна и смотрела на мир без страха...
Муза-проститутка встала и шатающейся походкой направилась к писателю.
- Знаешь, кто у меня был первый? Мне повезло, не маньяк и убийца. Когда они появились, я уже была достаточно опытной... Первой был пингвин-гермафродит с необузданным влечением к стенам...
Женщина шла, остановившимся взглядом изучая застывшего бумагомараку.
- А вторым, третьим, десятым, пятидесятым... Целое войско звездных крестоносцев. Очень уж они изгоодались по женщинам. Я после них три недели ходить не могла. Правда, какой то курице-извращенке на это было плевать...
Столешница сильно ударила по коленям.
- Я дам тебе лучший кошмар, которыми потчевала сама себя все эти годы. А начнется он так:
"Писатель писал..."
ЛЮБОПЫТНЫЙ РЕБЕНОК.
Мальчик улыбался, переводя взгляд с огромного кремового торта на радостные лица родителей и обратно. Интересно, думал мальчик, если вынуть у отца глаз и подержать над свечкой, не перерезая нерв, он почувствует боль?
Мужчина по-идиотски улыбался. Знай он, что творилось в голове у его маленького сына, вряд ли был бы таким придурочно-счастливым.
- Задуй свечки и загадай желание, - чуть ли не пропела мать. - Они обязательно сбудуться.
Как же, думал мальчик, прележно надувая щеки и выпуская из них с силой воздух, держи карман шире, уже сбылись.
Мальчик жевал невкусный торт. Говорят, сладкое способствует работе мозга. Мозг любопытного мальчика работал и без того на пределе.
Вот Пуч, домашняя собачка, которую все в семье очень любят. И она ко всем ласкова. Взять бы, засунуть сестричку в подвал и связать, а Пуча закрыть вместе с ней и не кормить. Начнет добрый песик грызть сестричку по живому?
Вопросы сменялись один за другим. Наевшись, мальчик поднялся, взял в руку вилку и решил хоть частично удовлетворить свое любопытство.
... - И чем закончилась вся эта история? - осторожно спросил священник. Он говорил тихо и с расстоновкой.
- Мальчик всех убил. Даже собачку. Но Пуча он убил через неделю.
- Зачем?
- Он попробовал человечину, а значит ему трудно будет есть что-либо другое. А еще он сошел с ума.
- Мальчик милосерден.
- Он добр.
Священник молчал.
- Зачем ты рассказываешь это, мальчик? - Наконец спросил он. - На исповеди надо исповедываться.
- Я и исповедываюсь.
Священник почти сразу понял, что имеет дело с очередным шутником. Увы, сегодня не многие уважают таинство исповеди.
- Я отпускаю тебе грехи, иди с миром.
Мальчик завозился.
- Один вопрос: а отец то испытал боль?
- Сами посмотрите, я оставлю его глаз здесь... Спасибо за отпущение грехов.
Священник посмеялся про себя. У мальчугана хорошее чувство юмора...
- Господи Всемогущий, Господи Всемогущий, - шептал пастор, осеняя себя священным знамением. Он минут десять думал о странном мальчике. Проходя в очередной раз мимо кабинок для исповедей, он не удержался и заглянул в ту, где сидел рассказчик. Увидел ли он всю боль и весь ужас замученного собственным сыном отца в полуобугленном шарике плоти? Неизвестно. Но свою порцию животного кошмара он получил с полна.
ЦВЕТ КРОВИ, ИЛИ СОН ВТОРОЙ.
Четверо шли между больших угловатых валунов. Впрочем, в прямом смысле шел лишь один: древний, морщинистый до уродливости старик. Ковылял он с большим трудом, опираясь на узловатую клюку.
А впереди него ловко прыгали между камнями трое.
Первой была красивая девушка, высокая, с длинными стройными ногами. По спине хлопала тонкая коса. За ней, почти по тем же камням, следовало существо не столь симпатичное. Низкорослое, очень худое и сильно ссутуленное. На тощей, похожей на стиральную доску, спине явно выделялся горб. Нелицеприятную картину завершала бледная, скользкая на вид кожа. Но все это не мешало ему не менее резво сигать по волунам.
Третьий был тоже невысок и чем то, словно дальний родственник, похож на горбуна. Но лишь чем-то. Он был скорее упитан, нежели тощ, с круглым, каким-то бугристым лицом. На нем особо выделялись выпуклые, словно с бельмами, глаза. И если приглядеться внимательно, то можно было увидеть, что смотрят эти неприятные глаза как правило в разные стороны.
Наверное, не будь старика, эта троица давно бы ушла вперед, потому что их способ передвижения был весьма быстр. Из-за него они были вынуждены часто останавливаться, замирая на корточках на верхушках камней.
Вдруг последний из описанных неудачно прыгнул, подскользнулся, ударился об острый угол и упал в лужу, затесавшуюся у самой еле заметной тропинки. Через несколько секунд старик был рядом. С неожиданной от этого немощного тела прытью он пробежал разделяющее его и лужу расстояние. Тут же, неизменно на корточках, замерли девушка и горбун.
Упавший не поднял головы. Он смотрел на чистую воду, по которой расплывалось синее пятно.
- Отец, у него синяя кровь, - сказала красавица. Она переводила взгляд с вытирающего разбитый нос круглолицего на старика и обратно.
- А мы не знали, - сообщил горбун и высоко засмеялся. Он протянул дрожащую руку и пальцем коснулся синей крови, не растворявшейся в воде. И сразу же отдернул палец. - Надо его убить.
Круглолицый затравленно озирался. На старика он не поднимал глаза.
Последний же стоял, тяжело оперевшись на посох и думал.
- Съесть его мы не сможем, - наконец, сказал он, - а птиц и кроликов он приносит лучше, чем ты, Зебар.
Зебар-горбун испуганно посмотрел на "отца".
- Но у него же синяя кровь, - пролепетал он.
- М-да...
Посох начал отстукивать по камню непонятный ритм. Хозяин посоха стоял и размышлял довольно долго. Все трое его спутников заметно нервничали.
Вдруг узловатая палка взмыла вверх и с силой опустилась на круглую крепкую голову ... горбуна. Уродец вскрикнул и завалился. В стороны брызнула густая кровь. На этот раз красная.
И девушка, и синекровка дернулись. А старик, видимо, не такой немощный, как на вид, все бил и бил.
- У него же... - девушка не докончила.
- Может так и должно быть. Красная кровь на этой планете проливалась слишком часто, но лучше она от этого не стала... Ни земля, ни планета.
Он говорил еще долго. И девушка, и круглолицый многие слова не понимали и вникнуть в суть речи не могли. Да и не пытались.
- Вы, дети мои, возможно, станете новыми Адамом и Евой новой человеческой расы... Вот только какой цвет крови у нее будет...
КАПЕЛЬКА.
Кап, кап, кап.
Я сходил с ума.
Кап, кап, кап.
Точнее, меня сводили.
Кап, кап, кап...
Никогда не думал, что водой можно пытать. Притом, так страшно. Тебе на макушку капает вода - казалось, что может быть безобиднее. Да что угодно! Испанский сапог, верденская дева, дыба, кнуты и каленое железо. Все бы сейчас принял вместо этой сводящей с ума капели.
А вот и он - мой мучитель. Скромный такой на вид монашек. Быстренько семенит ко мне, спрятав руки в широких руковах сутаны. Это, наверное, чтобы не было видно крови, в которой эти руки, как пить дать, измазаны по самые плечи.
Стоит и смотрит на мои муки. Морда каменная, и на ней иезуитское смирение. То есть лицо грустное, вроде как и жалко ему меня, а в глазах садистские огоньки. Разве что не причмокивает от удовольствия.
- Вспомнил? - ехидно шипит инквизитор.
- Все скажу, - вздыхаю я.
Монашеская сволочь ставит стульчик, садится и кладет на колени досточку с бумагой.
- Внимательно слушаю. - Перо в руке (надо же, чистая лапа, не в крови невинных жертв) хищно замирает.
Я вздыхаю, нахожу в себе последние остатки самообладания и начинаю.
- Младенцы новорожденные - десять штук. Женщины беременные - двадцать. Девственницы совсем даже нетронутые (игриво подмигиваю) - пятнадцать. Всех насиловал и зверски над ними издевался. Черных петухов и черных котов использовал вообще без числа.
Крестится, паскуда. Оскорбил я его религиозные чувства. Была б моя воля, оскорбил бы не только религиозные.
- То что ты говоришь не является истиной...
- Конечно не является! - не выдерживаю я и начинаю кричать. - Идиот, неужели непонятно, что я тут по ошибке! Козел ты тупоголовый, свольчь, ублюдок!..
... И дернул же меня тогда черт за вполне известное место.
- Давай покутип, - предложил Карягин. - Нажремся, проституток вызовем, кому нибудь в репу дадим. Короче, оттянемся по-полной.
- Гениальное предложение. Мы так отдыхаем каждую неделю.
- А где-нибудь в тринадцатом веке?
Карягин вообще мастак на всякие дурацкие идеи... А я мастак их принимать...
- Эх, узнает начальство... Хороши же, ученые-темпоральщики.
... - Ты меня уважаешь? - орет мой друг, размахивая кружкой, полной отвратительной уксусоподобной жидкости (которой мы успели здорово насасаться).
- Конечно, братан! - горланю я в ответ, целуя Карягина (больше всего себе не прощу) в толстую щеку.
Вокруг - грязный трактир середины тринадцатого века. Но алкогольные очки все скрашивает. Что то они мутнеют последнее время.
- А я тебя обожаю! - ревет мой собутыльник и его полные слюнявые губы - последнее, что я помню...
... А очнулся я в застенках инквизиции. Один-одинешенек в стане врага. Ясен пень, Карягина рядом небыло.
- По бесовски во сне говорил, - обьяснял один монах другому. - На дьявольском языке.
Есть у меня такая дурная привычка: как сильно напьюсь, так во сне много бормочу. Все бы ничего, только матом одним с Дионисом общаюсь. Вот и в правду - дьявольская речь.
- Думаю, мы сможем развязать ему язык, - обнадежил второй монах первого и меня заодно. - И капелька нам поможет.
Так я и узнал, что не обязательно человеку ломать кости и выжигать глаза. Вода камень точит? С черепом она проделывает тоже с не меньшим энтузиазмом...
... - Сквернословил, церковь поносил, и меня козлищем назвал.
Ябедничает, сволочь, старшему все докладывает. Сейчас меня на дыбу потащат или еще куда получше...
- Капля воды иногда стоит раскаяния, - изрекает страшную для меня мудрость пожилой инквизитор, - подождем.
Я вою и безрезультатно дергаюсь в путах...
... Кап, кап, кап...
... - Шампунь не нужен?
Карягин, его мерзкая рожа. Как же к этой мерзкой роже идет не менее мерзопакостная сутана.
- Спасать тебя пришел. Без большого удовольствия, но что же делать. Как я пошутил?..
... Я долго смеялся, радуясь освобождению. Может, это и спасло Карягина от неминуемой смерти.
Я не стал хитрить с местью. Напоил коллегу прям в институте, подлив в водочку чуток клофелина. И потащил к темпомашине. Через десять минут он лежал посреди того же грязного трактира.
Как то Карягин жаловался, что во сне с пьяну плетет всякую чушь. Может его тоже заберет инквизиция. А нет, так просто бока помнут. Тоже ничего.
Я уселся у инфомашины и стал наблюдать. Да, что то он бормочет. Будем ждать.
По старой памяти, кто то сбегал за черносутанниками. Один из них (тот самый, мой первый знакомец) склонился над Карягиным.
- Ну, попал ты, толстый хрен, - злорадствую я.
Лицо инквизитора меняется. Он ... разочарован.
- Подушку бы ему подложили, что ли, - недовольно говорит он, - и только попробуйте его тронуть или ограбить.
Я приближаю виртуальные рецепторы к пьяной скотине Карягину. А эта пьяная скотина ... молится, да еще и на латыне.
Чтож это за несправедливость то такая, Господи? - в сердцах обращаюсь к Всевышнему. Но, почему то мне чудиться, в пьяном бормотании Карягина больше истовости...
Я уж и не чаял...
