Отправлено 12:45:38 - 14.07.2007
Печально, однако автор данного опуса не может похвастаться тщательно, любовно выписанным некрофильным изуверством; более того, читая, вы едва ли отыщите хоть одну пробитую пожарным топором макушку, или, скажем, фрагментированный лобзиком труп - бывшее вместилище сознания санитара Васи. Каюсь и уповаю на вашу милость.
Второе июня
День только что перевалил за полдень, и в затенённом помещении школьной библиотеки с разогретыми стёклами, среди пахнущих высушенным деревом стеллажей, было невыразимо душно. Библиотека находилась на втором этаже, и обильная растительность, окаймлявшая внутренний дворик, не давала здесь прохлады. Николай Борисович затуманенным взором поглядел на зажатый между полками вентилятор. Вентилятор медленно поворачивался на ножке, поблёскивая металлической обрешёткой. Волна воздуха от него была омерзительно тёплой.
Николай Борисович поднялся, как-бы-случайным жестом проверил, задвинут ли ящичек стола (внутри лежала подборка журналов с содержанием, ненормальным для круга интересов провинциального учителя, и заткнутая паклей водочная бутыль) и придавил бумаги, разложенные по столу, бронзовым пресс-папье.
Толкнув дверь, он вышел в коридор.
Сегодня у Николая Борисовича не было ни одного урока. До экзаменов оставалось шесть дней, и школьные коридоры были пусты и безмолвны. Николай Борисович, с обвисшими мокрыми усами и рубашкой в тёмных пятнах на спине, прошёл мимо деревянного щита с расписанием спортивных мероприятий, запланированных на последний семестр. Чуть дальше, возле исписанного безадресными ругательствами плана эвакуации (Николая Борисовича всегда поражала вопиющая бессмысленность таких памяток – неужели кому-то придёт в голову, спасаясь от огня, подгоняемому волнами зловонного дыма, сверяться с этим карандашным курсивом? с пиктограммами «телефон», «выход» или «пожарный кран»?), он увидел болтавшуюся на двух полосах скотча стенгазету – последнюю в этом году. Желтоватые края стенгазеты подвернулись внутрь, словно пытаясь укрыться от солнца. Сверху были старательно выведены напутственные строки, сочинённые школьным поэтом:
Ну вот, закончен год
Как и всегда - не без хлопот…
Счастливо отдохнуть!
(смотри, про школу не забудь)
Чуть ниже была подрисована карикатура – здоровенная лавкрафтовская гидра, стилизованная под цифру «2» - вцепившись в ногу незадачливого прогульщика и хулигана (такой вывод можно было сделать, присмотревшись к его лицу – фингал, догорающая сигарета и угольная щетина; плюс выражение какой-то аморфной неоформленной злобы на полудетском лице), тварь волокла беднягу по наклонному полу.
Однако на этом воображение художника не иссякло – на полу, заляпанном красными чернилами, виднелась импровизированная шкала с цифрами от единицы до пятёрки, отчего тот напоминал гигантскую школьную линейку с дюймовой разметкой. За последней отметкой (в единицу) пол обрывообразно уходил в чёрное-пречёрное ничто. Сквозь обильные акварельные мазки проглядывало что-то, напоминающее силуэты шприцов, заряженных бог знает чем; неуклюжие, замершие в полураскрытии ножи-бабочки, и (при взгляде на это сердце Николая Борисовича сдавило) самое главное – шеренги бутылок, полных и полупустых, с отбитыми горлышками и лужицами прозрачной жидкости вокруг – было ясно, в чей огород нацелен последний камень.
Николай Борисович отодвинул на лоб очки и ещё раз осмотрел композицию. В нижнем правом углу он заметил полустёртую, размашистую подпись – так, словно перед ним было полотно какого-нибудь признанного мастера живописи. Расшифровать подпись оказалось пустячным делом.
Николай Борисович ухмыльнулся, и, сорвав газету со стенда (теперь на её месте зияло обширное пятно белизны), собирался было бросить её в мусорное ведро – но затем, передумав (страховка на случай, если родители незадачливого карикатуриста нажалуются директору, подумал он), сложил вчетверо и пропихнул в карман.
Спускаясь по прохладной каменной лестнице, Николай Борисович размышлял о видах наказаний, приемлемых для таких случаев. Сознание его было затуманено полуденной дрёмой, и образы вспыхивали свободно, рождаемые той надсознательной областью мозга, подчинить которую нельзя – как невозможно обдуманно манипулировать сердечной мышцей, или, к примеру, функцией почек.
Затем, проходя мимо пропахшей потом раздевалки юных спортсменов, мысль его плавно перетекла в соседнее русло – Николай Борисович подумал о христианских аллюзиях, которые при желании можно увидеть в этом загадочном рисунке.
«Вот взять пропасть, - думал он. - Пропасть, ясен пень, символ ада. Змееподобная тварь – порок, властвующий над человеком с момента рождения. Всё вроде на местах. Впрочем, нет. Чего-то не хватает. блин буду, если не так».
Николай Борисович свернул в коридор, прошёл мимо белеющих в полумраке лобастых умывальников, протекающих на кафельный пол. В нос шибанул запах прелых тряпок и мокрой штукатурки.
«Знаю. Чёрт задери, знаю! Ведь где ад, там и рай - иначе не бывает. А тут он где?»
Никакого рая на картине не было. Николай Борисович чувствовал себя обманутым – словно у него на глазах попрали главнейший закон мироздания, а он стоял и ничем не мог помешать.
Пройдя до конца коридора, он остановился возле двери в мастерскую. Порога под дверью не было, и изнутри сочился бледный, преломлённый в мутном линолеуме свет. Из-за двери слышалось гудение – словно вращался какой-то богатый шестернями, передачами и прочими сателлитами механизм; работало удивительное устройство равномерно, с редкими паузами холостого хода, когда двигатель брал тайм-аут и электрическая цепь размыкалась. Николай Борисович громко постучал. Минуту он стоял, глядя на бледный огрызок линолеума под дверью – не появится ли на нём тень.
Никто не открывал.
Николай Борисович перешёл к следующей двери (предыдущая мастерская была «деревянной», эта же была «железной» - допускались к ней только спецодетые старшеклассники, конвоируемые опытным мастером) и уже поднял руку, как вдруг заметил язычок замка, отчётливо видимый в щели.
Впереди была последняя дверь, венчавшая конец коридора. Место было мрачное и безлюдное – именно тут обычно устраивали «тёмные» и мерились силой распустившиеся школяры.
Николай Борисович подкрался к двери с величайшей осторожностью, мягко ступая по вздувшимся на линолеуме пузырях - месяцев восемь или десять назад неведомые мстители разлили здесь какую-то загадочную жижу из химкабинета.
Теперь дверь была прямо перед ним. Николай Борисович, внутренне подобравшись, потянул за ручку.
За дверью была кладовка. В ближнем углу сидел мастер в брезентовом фартуке и протирал ветошью миниатюрный токарный станок с облупившейся краской. На мастере были непроницаемые очки-консервы, плотно вжатые в лицо, и кепка с огромным козырьком, скрадывающим лоб. Он снизу вверх оглядел Николая Борисовича, не выпуская из рук тряпку. Вперёд-назад. Затем по кругу. На пол сыпались мелкие серебристые спиральки.
- День добрый, Семён, - сказал Николай Борисович.
Вместо приветствия мастер издал неприятный горловой звук.
Николай Борисович нечувствительными пальцами вынул из кармана сложенную стенгазету.
- Это ваш сынишка нарисовал?
Мастер, отложив ветошь, протянул маслянистую ладонь к газете. Стёкла мотоциклетных очков роняли блики на удивительный рисунок.
- Знамо дело. Мой.
- Тогда передайте ему, что здесь ошибка, - облегчённо сказал Николай Борисович.
И, совершенно неожиданно для самого себя, добавил:
- Ад есть, а рая – нету. Непорядок. Попросите, пусть дорисует сверху, благо место есть. А в целом - хорошо получилось. Только…
Мастер поднял на него спрятанные под мутноватыми стёклами глаза.
- Ты что – не понял, что ли?
Николай Борисович покачал головой и виновато закусил губу. Мастер, что-то бормоча, снова склонился над станком. Движения его были странно механическими и однообразными.
- Извините, - сказал Николай Борисович. – Не хотел вас обижать. Очень одарённый мальчонка. Просто тема, как мне показалось… несколько кусачая… вы не находите?
- Нарисовано там всё как надо, - произнёс мастер, едва заметно шепелявя, - потому что в преисподней раем тебе будет казаться вся предыдущая жизнь. Усекаешь? А теперь не мешай работать.
Мастер притянул дверь, в замке что-то дважды скрежетнуло; Николай Борисович стоял среди золотистых пятен света и угловатых теней, роняемых трансформаторной коробкой в глубину коридора, и чувствовал себя ненужным и пользованным – как кукла, забытая детьми в песочнице, в середине ноября.