Сообщений в теме: 668

[Yuta]

Так. Тут некоторые между прочим стараются, веселят тебя как могут, а ты продолжаешь тоске предаваться. Нет, с текстом то все в порядке. Но настроение у тебя - атас.

[Vanger]

Мдяаааа... Прочитал. Очень много грустного, хотя и встречаются интересные мысли. Понравилось.

[Abver]

ФИЛЬМОТЕКА САМОУБИЙЦЫ.

Земля стремительно приближалась...Хлоп. В лепешку.
Теперь ясно почему самоубийцы стараются не прыгать вниз головой. Дело тут не в боли, как думают некоторые. С девятого этажа все едино, прыгай ты хоть вниз головой, хоть плашмя, хоть солдатиком. Неэстетично смотрится человек, раздавленный поперек.
Мой дух витает над неопрятной кучей плоти.
Перематаем пленку назад.
Подхожу к краю крыши и смотрю вниз. И куда девалась моя решимость? Жизненные проблемы перестают казаться такими уж глобальными. Желание покончить с собой убывает с каждым этажом. Неплохая вещь - суицидотерапия.
Волевое усилие, шаг, и свободное падение.
Первые три этажа - понимаешь, что скоро умрешь. Следующие три - дико жалеешь себя. Последние - не менее дико себя ругаешь.
Девять этажей, как девять кругов ада, сливаются в огромную стиральную доску, отстирывающую тебя от жизни.
Некрасивая куча выстиранного до полной безжизненности тряпья-мяса - все, что от тебя оставила прачка-мироздание.
Поменяем касету.
Витаю над лежащим на кровати телом. Все бы ничего, если бы умирая тело не обгадилось, обписалось и обблевалось.
И опять перематаем назад.
Сижу и держу в руках горсть синих таблеток. Проглотить все сразу - нешуточное испытание.
И снова никакого энтузиазма. Хотя боли и каких-либо других неприятных ощущений не предвидится.
Таблетки крупные, неудобные для самоубийства: в горло проскальзывают с трудом, мешают друг другу. Упущение производителей.
И действуют не так, как обещали: голова тяжелеет, начинает мутить, армия синеньких киллеров просится обратно. Где же спасительный сон?
Тоже не то.
Касету с повешением даже смотреть не стоит.
Утопление - не мое.
Пистолет? А кто будет отмывать потолок от моего серого вещества?
Десятки дурацких фильмов с никчемной режиссурой и идиотским сюжетом.
А это что? Напрсанно: "Естественная смерть".Посмотрим...
Рыдаю. Взахлеб. Сколько психологизма, сколько драматизма! В мимике последней минуты - все прожитое. Если смотреть в глаза - увидишь все краски и тона жизни.
Вот где настоящая красота и эстетика.
Хочу.


К ЧЕМУ ПРИВОДИТ КУАСЯК.

- Хрю, - сказал...как же его зовут?..- Хрю.
Может он хотел сказать что-то членораздельное. Но, честно говоря, звуки были похожи на простое хрюканье простой земной свиньи.
- Ммммм! - теперь по-коровьи сообщил мой новый друг.
Я покрепче ухватил вялую руку, перекинутую через мои плечи. Тяжел же чертов гуманоид. А на вид и не скажешь.
- Хзхтхтлпс, - выпалил он на языке неизвестного мне животного, дернул большой бугристой головой и снова поник.
Я тащил безвольно обвисшего на мне пторианца по широкой улице Гамроша, стараясь не обращать внимания на неодобрительные взгляды синих, серых, черных глаз, глаз белых, красных и разноцветных, глаз всех форм, цветов и конституций.

А как все неплохо начиналось...
Большой межрассовый бар с лицензией и охраной. Надоели полубандитские притоны с поминутными драками и перестрелками. Хотелось тихо и мирно посидеть за стаканчиком чего-то горячительного.
Я устроился за длинной стойкой, взял порцию виски и настроился на приятное времяприпровождение.
Рядом сидел пторианец. Впрочем, тогда я не знал его расы. Мало ли в обитаемом космосе планет с невысокими, лысыми и зелеными жителями.
Невысокий, лысый и зеленый уставился на меня своими радужными глазами и некоторое время так на меня пялился.
- Решили отдохнуть, землянин? - наконец, на галактическом, осведомился он.
Я кивнул.
- Вот и я подумал пропустить бутылочку куасяка. - Мой собеседник приподнял высокий узкий стакан с синей мутной житкостью и шапкой пены сверху: видимо, куасяк.
- Знаете, - продолжал он, - люблю вот такие тихие местечки. Ты и в толпе, и один-одинешенек. Со всеми, и без всех. Ты никого не интересуешь, и никто не интересует тебя. Может ли быть что-нибудь более одухотворяющие?
Наверное, ответные реплики ему были необязательны, но разговор стоило поддержать.
- Я привык к более веселым местам. В таких вот - отдыхаю.
В баре стоит лишь заговорить...
Сначала мы обсуждали питейные заведения. Пторианец оказался большим их знатоком. Плавно перешли к любимым напиткам. От этого - к веселым пьяным историям.
А потом мы перебрались за отдельный столик...

- Эх, братан, перебрал ты сегодня вискаря, - говорю я пьянющему гуманоиду. - А я вашего каусяка.
Нести его все труднее и труднее.
Надо переходить дорогу. За ней - гостиница моего не очень крепкого друга.
- Хрю, - опять совсем по-нашему сказал пторианец, и это были последнее его слово в этом мире. И последнее слово, которое услышал я.
Нас прямо-таки банально сбила машина.

Инопланетянин легче не стал.
Мы стоим...Нет, я стою, а пторианец висит на мне, на короткой синей траве, вокруг, куда ни глянь - синяя бескрайняя равнина.
- Прям планета голубенькой травки?, - громко спрашиваю я. И получаю громкий ответ:
- Страна Синей Травы.
Передо мной материализуется соплеменник Хаукакулиса (наконец то вспомнил имя моей ноши). Маленький, лысый и зеленый. И вид у него какой то потрепанный.
Он всплеснул руками, подбежал и отобрал у меня своего собрата. Тот в очередной раз хрюкнул и свалился на землю. На густую синюю траву. Интересно, может из нее гонят чудесный куасяк?
- Проводил и ладно, - лапотал трезвый пторианец. - Иди-иди. Тебе здесь делать нечего.
- А где это я?
- Нигде, - быстро ответил странный гуманоид. - И я - никто. - И без перехода. - Знаем мы вас.
Повел рукой, и меня начало куда-то тянуть. В след я услышал недоброе бормотание. Как пить дать, хозяин потрепанный пторианец матерился.

А я оказался на дороге. Хау.., короче, вы поняли, рядом не было. Только в руках я сжимал пучок синей травы. Мне очень понравился куасяк.



ЖИТЕЛИ ЛЕВОГО ПЛЕЧА.

Удар. Еще удар. Женщина завывает. Мужчину это распаляет...
Нет, ошибка. Распаляет не мужчину, а меня. Потому что виновник этой безобразной сцены - ваш покорный слуга.
Пощечина. Вой. Пинок. Рука сжимается в кулак, чтобы ударить по-настоящему.
Все плохое в людях - от нас. Теории о равновесии добра и зла в мире - глупости. Ну а мысль о единстве двух начал и разности точек зрения - либо бредовые идеи садоморалистов, либо вполне циничное, философски замаскированное, оправдание своих нелицеприятных поступков. Простите, наших поступков.
Узнай люди о нас - вот бы было настоящее весомейшее оправдание всех человеческих злодеяний.
Впрочем, о нас знают все (ну или почти все). Мало кто догадывается о нашей настоящей роли.
- Убью! - рычит Аркаша, молотя свою жену. - Убью!
Добрый, нежный человек. Злой и грубый я. И Наталью сейчас бьет не ее муж, а я. За то, что сделала не она, а мой коллега.
Бедняжка теряет сознание. Сегодня, быть может, Аркаша совершит убийство.
Вы нас осуждаете? Напрасно. Да, мы зло. Но зло необходимое. Мы та самая соль и тот самый перец жизни. Без нас было бы просто скучно.
Признайтесь, не убедил. Так всегда. Хотите нам отомстить? Плюйте в нас. Все что вы делаете. И все что вы можете. За долгие годы мы научились ловко уворачиваться.
А по какому адресу плевать? Все просто: левое плечо. Там мы квартируемся. У всех.
Только приходя к нам в гости, не стучите по дереву. Мы этого очень не любим.



Gott mit uns.

- Gott mit uns! - ревут луженые глотки. - Gott mit uns!
Ровный, словно стрела, строй. Солдаты похожи скорее на статуи, чем на живых людей.
- Это самый важный бой в вашей жизни, - железным голосом вещает железный генерал. При хотьбе по груди стучит такой же железный, как и он весь, крест. - Вы - элита армии Рейха. Но такого опасного противника не знала ни одна армия мира.
- Gott mit uns! - гремит над плацем. - Gott mit uns!
- У вас только один шанс, - металлом звучит голос генерала. - И одна жизнь. Используйте и то, и другое на благо Рейха и фюрера.
- Gott mit uns! - отвечают солдаты. - Gott mit uns!

Вокруг - бесконечная белая пустыня. Белое небо, белый горизонт. Под ногами - непонятная белая...земля? Ноги увязают в ней по щиколотку, делая процесс передвижения мучительным.
Они идут уже две недели. Половину этого времени - без еды. И уже сутки без воды. Четверо просто сошли с ума, и их пришлось пристрелить. Еще двое ослепли. Их тоже кончили. Остались самые стойкие представители высшей расы.
- Вперед! - пересохшим горлом рычит могучий командир. - Gott mit uns!

Высокие, мускулистые и с большими крыльями на спине, враги с одними светящимися мечами шли на пулеметы и автоматы. Пули рвали их плоть. Белая земля окрасилась в алый цвет.
Их были сотни и сотни, и они не жалели себя, защищая того, кого должны были убить элитные бойцы вермахта: седого, бородатого старика в белоснежных одеждах, восседавшего на большом золотом троне.
Боезапас кончился, и завязалась жестокая рукопашная.
И единственный, кто смог прорваться был командир.
- Gott mit uns! - хрипит он, красный от чужой и своей крови.
Старик грустно смотрит на него.
- Никогда я с вами не был, - тихо говорит он. - Никогда.
Последнее, что видит самый стойкий солдат - вырастающий из груди клинок. От него идет свет, очищающий серую душу, и, возможно, дарующий ей спасение.



РАСПЛАТА.

Дергаюсь, словно червяк на крючке. Хочется дышать, но горло сжимает тугая петля. В груди жжет, сердце бухает и готово выпрыгнуть. Ноги куда-то бегут сами по себе, разбрызгивая что-то густое и горячее.
Смерть в петле - не пожелаешь и врагу.
Я от гвардии ушел, я от стражи ушел, а от крестьян не ушел. Меня выловили чертовы землепашцы, ничего опаснее вил в руках не державшие. Обидно.
Но петлю свили мастерски. Наверное, есть опыт.
Раззеваю рот, пытаясь хватить воздуха. Чувствую, что глаза начинают лезть из орбит.
И мир меняется. С ним что-то происходит. А может со мной?
Куда-то поднимаюсь. Необычайно легко и свободно. И дышится полнлй грудью.
Вот я уже над раскидистым дубом. На толстом суку висит грязный тип с одутловатым, изуродованным муками, лицом.
Вокруг, уставившись на него, стоят крестьяне.
Приходит понимание.
Я ощупываю лицо, шею. Смотрю на руки. Мои и не мои. Руки чистые, с ровными пальцами, без разбитых во множестве драк костяшек.
Осматриваюсь. Слева вижу рогатую свинную рожу. Под пятачком сверкающий оскал во все тридцать два зуба. Призывно машет когтистая лапа.
Справа - ангел. Боже, как она красива!
- Ты ангел? - спрашиваю я, подлетая.
Она кивает.
- Чего ты хочешь?
- Я хочу жить...
Все повторяется. В груди жжет, глаза вылазят, ноги разбрызгивают дерьмо. Сколько это продолжается - не знаю.
И опять моя душа покидае измученное тело.
Черт хохочет, сучит копытами. Смешно ему.
На лице ангела скука.
- Что ты хочешь? - спрашивает меня, когда я снова подлетаю к ней. Черт опять не у дел.
Многого. И жить тоже. Но сейчас жажду одного.
- Расплаты! - рычу я, хватаю нимбоносную гадину одной рукой за смазливое личико, а другой за белоснежные крылья, и тащу к своим бренным останкам.
Мое несчастное тело продолжает пляску смерти, когда я впихиваю в него брыкающуюся божественную посланницу.
- Крепок тать...- слышу замечание одного старика.
- Умнее будет, - говорю я встречающему меня с распростертыми обьятиями черту, и мы под ручку уходим в жаркие владения его господина.



ЕСЛИ ДРУГ ОКАЗАЛСЯ ВДРУГ...

- Слушай, ну не получается у тебя писать фантастические произведения, - говорит мне друг и откладывает в сторону толстую пачку листов А4. - Впрочем, как и исторические, и мистику, и детективы.
Я вздыхаю.
- Вот у тебя в трех обзацах раз пять повторяется слово "трава", да еще и синяя.
- Ну а как иначе то...- пытаюсь я оправдываться.
- Как угодно. Например, растение цвета моря. А, каково? И почему вообще синяя?
- Да там...
- Мелочи все это. - Друг входит в раж. - Знаешь, прикращай ка ты писать о действиях. Читал недавно одного американца... Как бишь его... Имя как у Норриса, а фамилия на украинскую похожа. Паланюк что ли? Так вот, пишет ни о чем. Бабы без челюсти, трансексуалы какие-то, типы с раздвоением личности. Короче, муть. И при этом - уже классик альтернативной прозы. Даже фильм сняли по его роману.
Я внимаю.
- Короче, суть в том, что если писать не умеешь, пиши о сумасшедших, насекомых и тому подобной чуши. Но тут есть маленький секрет: писать надо так, как думаешь, то есть так же отрывочно. Проще говоря, что в голову пришло, то и на бумагу сразу. Главное, грамотно настроиться на работу. Легкая дипрессия и состояние еще более легкого психоза - то что надо. И еще побольше бессмысленных фраз, действий, ситуаций. Читатель сам все додумает. Еще окажешься великим философом.
Все литературное творчество моего друга ограничилось написанием сочинения в седьмом классе (на тройку), но рецепт гениального произведения он знает.
- Иди и твори, - напутствует он меня. И я иду творить.

- Потрясающе! - восклицает враг. - Феноменально!
Он бегает вокруг меня, обнимает, сотрясает толстой пачкой хрустящих листов.
- Ты гений! Конечно, разумный пингвин-гермафродит - излишество, но сцена, когда он насилует китайскую стену и насвистывает мелодию из Пинк Флойд - весьма сильна.
Ловить его приходиться долго. Смыкаю пальцы на толстой шее Изи и душу, душу, душу. За его критику, за его идею, за то, что заставил писать не то и не так, и душу просто так, потому что легкие состояния часто переходят в тяжелые и в очень тяжелые.
"Главное, грамотно настроиться", когда то, на свою голову, советовал покойный.



МОЙ МАЛЕНЬКИЙ АД.

Потолок раскрылся и попытался меня проглотить. Я смотрел в глубокую пасть, вместо которой должен был быть третий этаж, на изъеденные язвами язык и внутреннюю поверхность каменных щек. Мерзкая гнойная плоть несколько раз лизнула меня, оставив густую сладковатую вонь, и исчезла. Я дернулся от рвотного позыва.
Потолок приобрел привычный вид.
Я лежал на современной медицинской койке, должной быть удобной. В мою вену, капля за каплей, втекал яд. Метроном капельницы отнимал у меня жизнь по неизвестному мне курсу.
Тонкая пластиковая трубка несколько раз пыталась обвить мою шею. А пятисантиметровая игла достать до сердца.
Хочеться двигаться, суетиться, бежать. Неважно, что делать и зачем. Сейчас главное - движение, быстрое и безостановочное.
Чувствую эту красную, словно кровь, жидкость. Она ищет во мне закоулки, где можно спрятаться до хороших времен - моих хороших времен - и испортить их.
В палату вплывает белая аккуратненькая ведьма и направляется ко мне. В руках ванночка с проспиртованными ватными тампонами. Клешни безцеремонно выдергивают из моей вены толстую иглу. Спирт жжет маленькую ранку. Вытекает немного крови, прямо на белую простыню. Пускай. С ней я теряю и проклятую отраву, ставшую частью меня.
Поворачиваюсь, закрываю глаза и вижу кошмары на яву. Называется - пытаюсь заснуть.
Постоянно ворочаюсь. Жажда безудержного движения и полное отсутствие сил - любопытное сочетание.
Внутренности бунтуют. Ползу в туалет. Вроде и на двух ногах, а все-равно ползу. Содрогаюсь над белоснежным унитазом. Слава богу, что он не пытается мне что-нибудь откусить.
Внутри все трясется. Нет сил даже стоять. Ложусь. Кафельный пол приятно холодит. Одно неудобство: полмокрый. Мужчины часто не попадают в унитаз, и вокруг него собираются маленькие лужи мочи. Их быстро растаптывают. Сейчас меня это не волнует. Вечность бы так провалялся. Но нас в палате шестеро. А туалет один.
Ползу обратно к ненавистной койке. Опять переворачиваюсь с боку на бок, немогу спрятаться от больничного запаха. Один вздох - одна желудочная судорога. Начинаю дышать ртом. Как будто глотаю какой-нибудь иприт.
В голову лезут бредовые мысли. Сознание знобит. Мысли мелко дрожат, тысячами ударов заставляя череп гудеть.
Перед глазами почему то маячит одна картинка: высокий человек в широком балахоне и накинутым на голову капюшном стоит в слабо качающейся лодке и манит меня рукой. Или подставляет под что-то руку. Чего-то ждет.
Э нет, побирушка загробного мира, довольствуйся чужими монетами. Мои пусть пока побудут при мне.
Пора идти. Плетусь к телефонному автомату. Код карточки правильно набираю только раза с пятого.
- Да, все впорядке...нормально...только сделали...
И откуда в голосе столько силы и энергии?
Кладу трубку и ползу обратно в свой маленький ад. Главное - не попасть в большой. И чтоб потолок не пытался тебя слопать в самый неподходящий момент. Все остальное - мелочи.

[Vanger]

Прочитал.

Расплата понравилась тем, что дополнила один из предыдущих рассказов. Как раз этого момента и не хватало.

Пишёшь хорошо, складно. Есть интересные идеи.

[Yuta]

Весело.
Ну почти все.
Смена настроения налицо!
Рецепт не подскажешь?

[Abver]

НОВЫЙ ВИД ПРЕСТУПНИКОВ, ИЛИ ПРИЗРАКИ ТОТАЛИТАРИЗМА.

- Агаш анд Дасиш! - гудит отец. В такие моменты он всегда называет меня полным именем, давая понять, что я в первую очередь его сын - сын Дасиша Кавалира, а не соседа или кого-нибудь другого. -Вернись, или это наша последняя встреча!
Я останавливаюсь в калитке и корчу плачущую мину.
- Ну пап, у меня же работа.
Отец раздувает ноздри, окидывает меня последним гневным взглядом и скрывается в двери. Очередная сцена "Отречение отца от неверного сына" закончилась, и я покидаю двор родительского дома. Надо быстро ловить кэб и мчаться на Университетскую.

На улице полно жандармов и полицейских. Даже синие с белым мундиры полка охраны мелькают. В подъезде и вовсе от них не протолкнуться. На каждом шагу - посты. Удостоверение приходиться показывать пять раз.
- К чему все это? - недовольно спрашиваю у Астабаша - моего напарника и соседу по кабинету в полицейском управлении. Он стоит в прихожей большой шикарной квартиры и о чем то резко распрашивает невысокого жандармского капитана. На мой вопрос лишь нервно отмахивается и показывает куда-то в комнату.
Здесь я и нахожу то, ради чего я здесь - труп.

С пол-часа осматриваю тело убитого.
- Аставиш анд Лизиш Дзианишмир. - расказывает между тем освободившийся Астабаш. - Горничная нашла его утром в таком виде.
Нормальный, думаю, вид. Какой и должен быть у задушенного.
- Ни отпечатков пальцев, ничего. - Мой напарник вздыхает. - Короче, очередной висяк. Одна только зацепка.
Я заинтересованно смотрю на него.
- Когда горничная поднималась по лестнице, то, как она утверждает, видела некоего мужчину, спускавшегося с этого этажа. Невысокого роста, смуглый, вроде бы с усами, но неуверенна. Одет был в какую-то форму и военные сапоги. Род войск по форме неопределила. Сказала только, что коричневого цвета. Решила, что кто-то из охраны.
Я внимательно осматриваю шею убитого.
- Яркие приметы... - медленно тяну я. - Но ей ты не доверяешь, верно?
Наконец поднимаюсь колен и сажусь в большое кресло напротив Астабаша. Между нами покойный Дзианишмир.
- Семь лет по психбольницам. Хорошенький свидетель, не находишь? Его, кроме нее, никто не видел: ни сине-белые, ни охрана дома, ни консьерж.
Тяжела сыскная работа.
- Ну, что обнаружил? - в голосе коллеги легкая надежда, которая, видимо, возлагается на меня. Скорее всего, сейчас я ее не оправдаю.
- Во-первых, его задушили.
- Ну это мы и без тебя догадались.
- Во-вторых, его задушили одной рукой.
Астабаш поднимает брови.
- И, в-третьих, что это? - я показываю на серые пыльные пятна рядом с трупом. - Пепел?
- Пепел...- теперь в голосе разочарование. - Кто то здесь курил трубку. Скорее всего, убийца. Мы уже проверили: сорт табака неизвестный. Так себе зацепочка.
Да уж... Сейчас разочарую напарника еще сильнее:
- Я ничего не чувствую.
Астабаш чешет густую щетину.
- Хреново, - сообщает он. Если мое чутье молчит, значит это не простое убийство.
- Вопрос, почему такая суета? Зачем столько народа?
Астабаш криво улыбается.
- Ну ты даешь, это же сам Дзианишмир-предатель.

Я сидел в своем кабинете и в десятый, а может и в двадцатый, раз просматривал тонкую папку с новым делом.
Как есть висяк, прав Астабаш.
Таинственный незнакомец проникает через охрану элитного дома, минует волкодавов полка охраны и консьержа, душит жителя одной из квартир, покуриваю трубку с неизвестным табаком, и испаряется, замеченный лишь полоумной горничной. Да и убийца ли это был - еще вопрос. Правда, никого даже с близкими приметами в доме быть не должно было.
Короче ясно, что ничего не ясно.
Пикантность ситуации придает то, что убитый - Аставиш анд Лизиш Дзианишмир - в прошлом видный политический деятель, участник тридцатилетней давности заговора тоталитаристов, и один из немногих предателей, выдавших заговорщиков властям. За это он поплатился десятилетиями страха и необходимостью постоянной охраны. Поквитаться с ним хотели очень многие. Хотя сделать это было нелегко.
И можно было предположить, что все же поквитались... Но месть политических врагов, какого бы толка они не были, обычно выглядит иначе. А кому еще нужен был старик, чуть ли не половину жизни проведший под неусыпным оком властей, в полном вакууме?
Надо раскручивать горничную. И искать усатого незнакомца в коричневой форме.
Читаю короткую справку.
Эстефа анд Латифа Лаатир. Ничего примечательного, кроме того, что с небольшими промежутками более семи лет лечилась в психиатрической лечебнице при Медицинской Академии.
Набираю номер главного врача.
- Эстефа? - приятный женский голос - горнесса Загантир. - Конечно помню.
- Меня интересует только одно: от чего она лечилась, и могли ли у нее быть галюцинации.
Задумываюсь, через пять минут положив трубку. Эстефа Лаатир видела призраков, от чего и лечилась.
- И что здесь необычного? - спрашивал я у горнессы Загантир. - Призраков видят многие...
- Бедняжка слаба умом, а это могучее умение...
Горничная видит призраков. И она единственная видела возможного убийцу. Можно сделать определенные выводы.

Профессор мелкими глотками прихлебывает чай.
- Это могло быть и привидение, - говорит он, - но мог быть и простой человек.
Я киваю.
- Если это был призрак...
- Тогда тебе нужен гор Луакир.

Материализовать душу, да так, чтобы она смогла убить, - тут нужен настоящий мастер. Каким и был гор Луакир. Официально он зарабатывал на жизнь гаданиями и мелкими магическими услугами. Неофициально - использовал чуть ли не полный арсенал запрещенных заклинаний. Призраки, привидения, души были его коньком.
Сейчас его призрак, его привидение и его душа будут вытрясены из его жалкого тела. Мной.
Врываюсь в затемненную, увешанную бутафорскими амулетами, мастерскую и хватаю Луакира за тощую шею. В нос тычу удостоверение, а на ухо свирепо рычу:
- Кто следующий, скотина! Убью!
Колдунишку мелко трясет. Он пытается спрятать голову в плечи, чему мешает моя рука.
- Я все скажу, - лапочет он, - я ничего не знал...

Он действительно рассказал все, что знал. Легче от этого не стало.
- Он сам ко мне явился, - рыдал испуганный Луакир. - И потребовал от меня дать ему тело, временно. Он демон, сущий демон.
Главным приступником оказался неупокоенный призрак в реальном теле, да еще и со способностью становиться невидимым. Ситуация...

- Главное, - шепчу я Астабашу, - сковать ему руки до того, как он исчезнет.
- Да знаю я, знаю, - отмахивается коллега. - Раз сто уже обьяснил.
Я бы и еще столько же раз обьяснил. Уж сильно я переживал за исход дела.
Гор Луакир жутко боялся нашего призрака-убийцы, но вероятность длительного тюремного срока этот страх перевесила, и из него удалось выудить кое-какую информацию. Например, судя по всему, злодей был умершим тоталитаристом, возможно из тех, кого предал убитый Дзианишмир с дружками. И тело ему нужно было как раз для того, чтобы этому Дзианишмиру и другим придателям отомстить.
Так уж получилось, что к этому времени в живых остался только один, и мы сейчас сидели в засаде в его доме.
Мы вооружились крестами и святой водой, но настоящую надежду возлагали на специально сработанные магами полицейского управления наручники, способные держать дух в нашем мире.
Арестовать призрака, конечно, дело не легкое, но сыскная наука зашла далеко.

Гетоваш Боломир - хозяин дома, где была устроена засада - явно был не в своей тарелке: много ходил по кабинету, брал книги с полок и ставил их на место.
Мы ничего не придумали хитрее, чем спрятаться в шкафу. В деревянном ящике пахло старой одеждой и пылью. И нашим потом. Но за последние сутки мы перестали чувствовать эти запахи.
- А если он не придет? - уже несколько раз спрашивал меня Астабаш.
- В полнолуние он потеряет тело, - каждый раз отвечал я. - Ему надо торопиться.
- Наручники надеть надо в любом случае... - фразу не успеваю закончить: в комнате начинает что-то меняться. Чувствует это и наш живец. - Готовься, - еле слышно шепчу я на ухо Астабашу.

Перед стоящим у письменного стола Боломиром словно из ниоткуда появляется человек, точно такой же, каким его видела Эстефа Лаатир: лет пятидесяти-шестидесяти, невысокий, плотный, седой и с усами, в хромовых сапогах и пиджаке полувоенного покроя. Одна рука согнута в локте и прижата к животу, в ней небольшая курительная трубка.
- Здраствуй, Гетоваш, - говорит призрак, странно коверкая слова. Голос тихий, но какой-то гипнотизирующий. Аж холодок по спине бежит.
- Пора, - шепчу я, и мы начинаем действовать.

Из нашего убежища выскакиваем почти синхронно.
- Стоять! - жутким голосом кричит Астабаш, наводя на призрака пистолет. - Двинешься - убью! - Да, серьезная угроза давно умершему.
Я в это время оказываюсь рядом с убийцей и защелкиваю один браслет на его руке с трубкой. Второй браслет на моем запястье.
Противник не шелохнулся ни разу. Встречаюсь с ним глазами...
Меня начинает потряхивать. Чувствую слабину в коленях. Тело перестает меня слушаться.
- Крути его, - слышу где-то в далеке крик Астабаша.
Смотрю в спокойные черные глаза, и как-будто заглядываю в душу дьяволу. В такие моменты начинаешь жалеть о своем редкостном "даре".
Перед глазами проплывают ямы, полные трупов в серых тюремных робах. В ушах стоит плач матерей, у которых отнимают детей.
Опускаюсь на колени.
- Извини...
Призрак улыбается.
- Привильно, мальчик, - говорит он.
Рука сама тянется в карман, к ключам от наручников.

Гром, и резкая боль обжигает плечо. Еще гром.
Это стреляет Астабаш. Он палит без разбору, с кем то сцепившись и катаясь по полу.
Снова выстрел. Пуля уходит куда то в сторону и попадает во что-то мягкое. Звук падающего тела.
Опять встречаюсь глазами с дьяволом. Глаза, казалось, живут сами по себе, и сами по себе улыбаются. Хочется тоже улыбнуться, но я делаю другое: одним прыжком встаю на ноги и впиваюсь зубами в крупный мясистый нос. Мое рычание сливается с мычанием призрака-убийцы.

Отец сегодня необычайно любопытен. Так всегда после очередного примирения.
- И где сейчас он?
- Пока у нас в камерах, а потом, скорее всего, переведут в Карсакс.
Отцу всегда интересна моя работа. Когда то он занимался тем же.
- И он теперь всегда будет в этих волшебных наручниках?
- А что делать? Иначе исчезнет, дематериализуется.
Некоторое время молча едим.
- Ну а все-таки, кто он? Не помню я такого тоталитариста. Я ведь когда-то вел их дело, - в глазах ностальгические воспоминания.
- Наши маги утверждают, что он не из нашего мира.
- А что он сам говорит?
Я жму плечами.
- Мало чего. Представился только. Зовут его Иосиш анд Виссариониш. Фамилию вообще не произнесеш. Наверное, какой-то ненашедший покоя герой тоталитаризма.
- А второй? Твой друг его пристрелил, верно?
Киваю и достаю из кармана посмертную фотографию. Худое бледное лицо с впалыми глазами, длинная, как-будто приклеенная ко лбу челка, и маленькие, в палец шириной, черные усики.
- Его тело сохранили тоже с помощью наручников. Они, скорее всего, из одного мира.
- Да-а-а. С ним ты сделал карьеру. - Отец мечтательно улыбается. - Новая уголовная дисциплина - спиритокриминология. Одно дело ты уже раскрыл и одного призрака поймал. Поверь, будут и другие. Привидения-убийцы скоро станут модным оружием.
Боюсь, что слова отца станут пророчеством.

[Yuta]

Прикольно.

[Abver]

КРОВЬ НА РУКАХ.

Я стоял над умершим другом и плакал, хотя считал, что слезы у меня навсегда высохли.

До сих пор вспоминаю тот воскресный вечер и пятачок пустыря на окраине нашего небольшого города. На пустыре собралось почти двести человек, разделенных примерно пополам неширокой полоской свободного пространства. Сотня наших и сотня чужих.
В руках у нас палки, цепи, у некоторых ножи. И все мы прекрасно понимаем, что домой сегодня вернуться не все.
- Решим дело один на один, - говорит из наших рядов Камаз.
Югай - центровой мировцев - усмехается и выходит вперед. Все оценивают поступок Камаза: Югай старше на пять лет, кандидат по боксу и несколько лет сидел. Он просто сильнее и больше.
Это была страшная драка. На меня несколько раз попадала кровь моего друга, он несколько раз выплевывал выбитые зубы. Нос превратился в красный безформенный ком, лицо стало похоже на синюю неподвижную маску.
Когда Камаз не смог подняться с земли, Югай сам поднял его и сказал.
- Энергетики, давайте дружить. - И пожал ослабевшую руку.
Мы несли потерявшего сознание командира и я думал, что сегодня он ценой своего здоровья спас не одного хорошего человека. После этого его зауважали все.

Вячеслав Карамзин - Слава Камаз - лидер молодежи поселка энергетиков и гроза соседних районов. В любой пацанковой компании есть свой кумир, заводило, душа компании. У нас таким был Слава. Он лучше всех катался на коньках, лучше всех играл в хоккей, больше всех подтягивался. Он вообще многое умел делать лучше других.
И он относился к той категории людей, друзьями которых ты хочешь быть. Потому что просто умел дружить.

В тот день я с ним отправился в педовскую общагу.
- Мне надо сказать ей только два слова.
Ей...
Ее звали Таней, и Слава был в нее влюблен. В такую красавицу нельзя не влюбиться.
- Подожди здесь, - сказал он, и тогда у меня в груди что-то кольнуло.
Я не был свидетелем того, что произошло потом, но все прекрасно знал.
Широко открыв глаза, она смотрела на Славу.
- Я тебя люблю! - кричал он, и по щекам текли слезы. - Мне нужна только ты!
- Господи, Слава, - шепчет она, - ты безумен. Так нельзя любить.
Он все понимает.
- Да, - говорит он, - так любить нельзя.
Он разбежался и, проломив раму, выпрыгнул в окно...

Я стоял, уставившись на переломанное, но все еще шевелящееся тело. Кожу лица и рук жгли капельки брызгнувшей крови.
Он упал прямо передо мной. Я хотел перевернуть его, чем-то помочь, но к кровавому месиву было страшно прикоснуться.
- Не хочу, - тихо, еле заметно прошептал он, на губах вздувались красные пузыри. - Закончи...
Но он умер сам, и я заплакал.
- Парень, ты его знаешь? - спрашивал меня кто-то и дергал за рукав. Я молча поднялся и пошел в общагу.
Я растирал на руках кровь моего друга, и думал, что сейчас на них окажеться кровь еще одного человека.


НА ЧАШЕ ДОБРОДЕТЕЛИ.

Рабы шли неровной линией.
- А это что? - спросил только что проснувшийся после трехдневнего дурманного сна Аскорд - старший надсмотрщик каравана, показывая на крепкого невольника, тащившего на спине другого раба, тощего, с затянутой грязными тряпками ногой.
Наши лошади ехали рядом, и я чувствовал идущий от Аскорда запах давно немытого тела.
- Тот, что на спине, сломал ногу при камнепаде два дня назад. Таборд хотел его прикончить, но этот, вениец, не дал и всю дорогу его несет.
Аскорд вгрызался крепкими зубами в холодный свинной окорок.
- На привале надо его кончить, - сообщил он.
Я киваю и понимаю соображения старшего: тот, что с ногой, и без того был никчемным работником и вряд ли бы прожил на рудниках долго. А вот несущий его раб был крепок, здоров и сулил за себя хорошую цену. И он мог просто надорваться.
- Сделаешь сам, - сказал Аскорд и поехал в голову каравана.

Один раб отдает другому почти всю свою суточную пайку. Редкостное зрелище.
- Отойди от него, - сказал я венийцу. Он повернул ко мне заросшее до век густой свалявшейся бородой лицо. Через переносицу пролегает багровый шрам. Что в нем есть что-то от волка...
- На руднике его все-равно убьют.
От взгляда серых глаз по спине пробежал холодок.
Второй раб - судя по всему, аркиец - с испугом смотрел то на меня, то на своего благодетеля.
- Отойди от него, - с нажимом повторил я и приставил палку к его горлу. Невольник молчал, но с места не двигался.
Я достал из-за пояса плеть и начал бить, не особо заботясь, кому достануться удары. Вениец закрыл калеку своим телом. Вскоре на меня начали лететь капельки крови и кусочки мяса. Невольник не издал ни звука.

- Почему ты его не убил? - Аскорд не в духе, и значит скоро опять будет нюхать свой порошок. Значит, на судьбу обоих рабов ему плевать, впрочем, как и на все остальное.
Я смотрел на ребристую, видную через лохмотья, спину аркийца, и думал, что венийцу, наверное, очень больно его тащить. Спину я ему здорово исполосовал. Обветшалые штаны у него сзади были все в крови.
- Пришлось бы убить двоих, - ответил я старшему. Тот кивнул. Сейчас его мысли в другом мире.

- Буря может продлиться несколько седмиц, - сказал Таборд, и ему стоило верить.
Я выругался: в одном дневном переходе от рудников мы могли застрять на неопределенный срок. А еще невольники уже три дня не ели.
Таборд и без меня все понимает:
- Еды для них у нас нет, зато они есть сами у себя.

Я встал и поежился от холода. В широком проходе пещеры - нашего убежища от сильной горной бури - видна непроглядная стена метущего снега.
Я пошел в глубь пещеры, чтобы размяться и посмотреть, что с рабами.
Сегодня, скорее всего, умрет еще несколько.
В тусклом свете вижу несколько закоченевших тел. Некоторые невольники спят, у некоторых глаза открыты, в них только одно желание.
- Есть... - прошептал какой то старик и схватил меня за сапог. Я вырываю ногу и иду дальше.
Венийца я нашел в самом тупике. Он жадно жевал, отрывая большие куски мяса от кости. Спасенный когда то им раб лежал рядом, и, судя по количеству разлитой вокруг крови, умер он не сам.
- Для этого ты кормил его своим хлебом? - рассмеялся я.
Челюсти медленно двигались. Наши взгляды встретились, и в серых глазах я увидел тоску и голод.
- Добродетель...
Я отвернулся и двинулся к выходу, заметив жадные взгляды остальных рабов. Скоро к трапезе присоединяться и они. Все таки, большинство невольников дойдут до рудников...

Для чего, сынок, я рассказал тебе эту историю? Чтобы ты понял простую истину: нет хороших и плохих, добрых и злых. Мир - это гигантские весы, и у каждого явления есть обратная сторона. Насколько ты хорош, настолько же ты и плох. Насколько зол - настолько и добр. И главное, сколько ты добра кому-либо сделаешь, столько же ты ему в свое время сделаешь и зла. Никогда не задумывайся о последствиях твоих действий, потому что, что бы ты не сделал, когда-то ты это же уравновесиш. Посему поступай всегда только так, как считаешь нужным.


БОГ УМЕР.

Мальчик сидел на вершине холма и смотрел на красное, переливающееся небо. Он думал. Он вообще часто приходил сюда и по многу времени проводил в раздумьях.
Сегодня он думал, что раньше небо было другим. Так говорила Заура, выжившая из ума старуха, самая старая в деревне. Она вообще рассказывала много интересного.
Железные звери и птицы, говорящие ящики. Все эти чудеса присутствовали в ее сказках. Она говорила, что люди когда-то умели гораздо больше, чем сейчас: они умели летать и ходить под землей, легко осушали целые моря и двигали горы. И могущество людей стало таким, что еще чуть-чуть и они сравнялись бы с богом.
Колдун деревни постоянно ругал старую Зауру, махал на нее руками и грозил когда-нибудь увести ее далеко в лес и оставить, потому что уже ничего делать не может, кроме как рассказывать всякую ерунду и откровенную ересь. Но все знали, что это пустое: слушать старуху любили все, от мала до велика, даже вождь. Да и где это видано: отводить старого человека умерать в лес.
Конечно, многие воспринимали рассказы Зауры как простые сказки, но мальчик думал иначе.
Вот колдун говорил, что небо - это большая скатерть, за которой от людей прячется добрый и всемогущий бог, чтобы не ослепить людей своим видом. Почему же, если бог такой всемогущий, ему не сделать так, чтобы люди могли его видеть. Ведь он добрый, и, значит, не должен быть страшным.
А Заура рассказывала, что небо когда-то было другим. И смотреть на него можно было долго, не так, как сейчас. И бог ни от кого не прятался, находясь у всех на виду и даря людям тепло и радость. А потом он обезумел, и всем пришлось туго. И древние отгородились от него красным щитом.
Хоть это и звучало не очень правдоподобно, но мальчик больше верил старухе, а не колдуну. Потому что часто слышал от Зауры фразу "Бог умер", смотрел вверх и думал, что будь бог жив, небо бы было другим.


ИЩУЩИЕ СМЫСЛ.

Я вышел к широкому глубокому ущелью. Прямо посередине возвышается каменная гора, к которой вел ненадежный веревочный мост.
Господи, неужели я дошел?
Ступаю на мост и вскоре оказываюсь на небольшой площадке. Перед уютной деревянной хижиной, на пеньке сидит маленький кругленький старичок. На морщинистом лице добрая улыбка.
Я падаю перед ним на колени.
- Я нашел?!
Скажи, что да. Я не выдержу другого ответа.

Старичок сидел на пеньке и смотрел на сгорбленную спину удаляющегося путника.
На лице блуждала улыбка, но мысли были грустные.
Вот и еще один грешник, думал он. Восьмой за сегодня. Он уходил, чтобы встретить другого старичка, может быть старушку, или ребенка, или дерево. Ни одна из этих встреч не принесет ему облегчения.
Трудно искать смысл жизни, особенно когда собственными грехами ты закрыл себе правильную дорогу к нему.
Рядовой смысл жизни вздохнул, но тут послышался скрип веревок, и на площадку вступил новый искатель. Это был праведник. Хотя на вид от предыдущего не отличишь: такой же худой, изможденный и уставший. И в глазах свойственная им всем надежда в сочетании с мольбой.
- Я нашел, да?
Старичок-смысл улыбался, и, наконец, ответил так, как хотел ответить весь сегодняшний день.
И он опять сидел и смотрел вслед уходящему человеку, на прямую гордую спину нашедшего, и думал, что их были миллионы, и будет в сотни раз больше, грешников, ищущих рай и живущих в вечном аду, и праведников, находящих рай, но от этого в него не попадающих.


ИМЕНЕМ ВЕЛИКОГО ЗМЕЯ.

Императорскому дому империи Великих Змеев новая планета пришлась по нраву: много воды, много зелени и много тепла - почти как на давно погибшей в междоусобных войнах прародине.
Третью по счету планету от карликовой желтой звезды, расположенной на окраине галактики, решено было сделать личной резиденцией императора.
А статус резиденции означал, что здесь не будут строить города, добывать полезные ископаемые и уничтожать все живое, как это очень любила делать цивилизация воинственных змеев. Высочайшим соизволением было решено оставить даже аборигенов - расу полуразумных теплокровных.

Империя Великих Змеев процветала, многокилометровые линкоры бороздили межзвездное и межгалактическое пространство. Четырехпалая чешуйчатая рука правила тысячами планет и триллионами пресмыкающихся.
А обладатель четырехпалой чешуйчатьй руки часто посещал уютную голубую планетку на задворках галактики. Он любил сидеть на одном из балконов огромного воздушного дворца, вдыхать влажный, и, что главное, натуральный, воздух, смотреть на гладкокожих аборигенов и заниматься самым любимым среди властителей всех времен и рас делом - мнить себя равным богам - повелителем жизни и смерти в этой вселенной. Ведь по одному его намеку вся планета могла быть выженна до состояния стирильнго шарика. А то и вообще превращенна в облако космической пыли.
Но, видимо, боги не взлюбили возможного конкурента, и в какой то момент змеям пришлось покинуть благодатный мир, так напоминавший им потерянную родину.

А жители третьей планеты еще долго поклонялись Великому Змею, которому, все же, удалось достигнуть положения божества, хоть и в головах лысых полуразумных теплокровных.
Но шло время, забывались масштабные атмосферные парады и громадины воздушных дворцов. Люди остались предоставленны сами себе, и занялись тем, что змеям запрещал статус планеты как личной резиденции императора.
Время продолжало свой бег. Змеи на гербах народов сменялись другими символами: крестами, звездами, свастиками, пентаграммами. Менялись и боги.
Но все новое - давно забытое старое, и однажды над голубой планетой начал развеваться флаг с изображением могучего пресмыкающегося.

Великий Змей - последний из императорского рода некогда хозяев вселенной - шел по одному из широких коридоров своего такого же древнего, как он сам, дворца.
Впрочем, это существо змеем можно было назвать с большой натяжкой. Желание жить вечно и имперские медики сделали из правителя непонятную двигающуюся и мыслящую смесь из бионики, биоинженерии и кибернетики.
В тесноте мраморных стен билось громкое эхо: топот крепких ботинок.
Его просто застрелили, и, умерая, больной старостью мозг императора - единственная оставшаяся часть змееподобного существа - так и не вспомнил, что когда то он смотрел на делеких предков убивших его злых десантников молодой агрессивной расы и мысленно вершил их судьбу.
Наверное, боги смотрели на гибель своего несостоявшегося соперника и улюбались.

[Abver]

БЛАГОДАРНОСТЬ ЗЕЛЕНОМУ ЗМИЮ.

На соседней лавочке определенно что-то происходило. Что-то непривычное. Яша корчил мне пьяные рожи, скалился и показывал туда большим пальцем. Я постарался сфокусировать порядком расшатанный сорокоградусным напитком взгляд. Удалось мне это не с первой попытки.
Наконец нелегкое дело удалось. Я увидел двух самозабвенно целующихся...девушек.
- Экзотика. - резюмировал я.
- Бывает, - сообщил Яша.
- Здесь бывает и не такое, - философски заметил абориген Леха и поднял стопку, давая нам понять, что ни одна целующаяся пара, хоть женщин, хоть мужчин, не стоит хорошего тоста, хорошей выпивки и хорошей закуски. Мы согласились, чекнулись и выпили.
Водка пошла плохо, чуть не попросившись наружу. Я с тоской посмотрел на две пустые бутылки, разместившихся под лавочкой, на только початый сосуд на лавочке, и на увесистый пакет рядом с ней. Тяжко, ой как тяжко.
Вы не подумайте, пью я редко. Даже очень редко. Но уж если начинаю...
- А симпатичные, да? - взгляд Лехи направлен в сторону безбожно долго лобызающих друг друга девиц.
- Ничего так...- соглашаюсь я. Смотрю в сторону громадины Казанского собора и думаю, что Господу, наверное, не очень приятно, что рядом с божьим зданием происходят всякие непотребства.
- Значит надо познакомиться, - безапеляционно заявляет Яков, поднимается и нетвердой походкой направляется к соседям. В глазах аборигена сомнение. В моих, видимо, тоже.
Минут черезь пять наш друг возвращается, кивая, мол, все нормально. И действительно, к нашему удивлению, девушки присоединяются к нам.
- Света, - представляется одна и улыбается.
- Тьмы, - говорит вторая.
Я машу головой.
- Как? - переспрашиваю последнюю.
- Тома, - повторяет Тома и улыбается.
Вот и познакомились. А ведь девчонки действительно симпатичные. Даже жалко, что я успел так налакаться, что скоро стану абсолютно недееспособен.
Начинаеем болтать. Мой язык молотит без остановки, правда иногда блуждает между зубов и бьется о небо. Ротовой полости явно начинает не хватать.
В голове ворочается тяжелая мысль: надо же, лесбиянки, а девчонки вроде нормальные. Все органы, ответветственные за речь, живут отдельной жизнью. Наши новые знакомые заливаются смехом.
Либо мои внутренние часы пошли медленнее, либо скорость наливания-выпивания ускорилась, но тело слушалось все хуже, язык вещал все менее членоразборчиво, а количество девушек постепенно увеличилось до четырех, и останавливаться на этом не собиралось.
- Мне надо отойти, - сообщил я друзьям. Врядли они что-нибудь поняли. Но и без того догадались, куда мне надо.
Я хотел отойти подальше. Не столько из скромности, сколько из соображения, что собор не выдержит еще одного нелицеприятного действа.
В какой то момент я подумал, что не успею добежать до ближайшего укромного местечка: так наружу просилось все выпитое и съеденно за сегодняшний вечер. Но меня вдруг с обеих сторон подхватили под руки. Справа меня держала Света, слева - Тома. Даром что на вид хрупкие, а хватка дай Боже.
- Мы тебя проводим, - проворковала левая.
- А то заблудишься, - пропела правая.
И обе так заулыбались, что бунтующий желудок решил немного подождать и не портить мне вечер.
Впрочем, еще неизвестно, что было бы лучше. В голову заползал густой туман, веки налились свинцом. Я открывал самостоятельно закрывающиеся глаза и не мог понять, куда меня тащят симпатичные лесбиянки.
- Ты нам понравился, - сообщала одна.
- Очень понравился, - вторила ей другая.
Тут два варианта. Либо я так обворожителен, что смог захомутать сразу двух красавиц, да еще и лесбиянок. Либо я настолько же женственнен.
Открыв глаза в очередной раз, я обнаружил что под руки меня ведут уже четверо девиц. В следующий раз - целых шестеро.
Чтобы не потерять разум от чудес этого волшебного мира я решил провалиться в пьяный сон.

Я пью не слишко часто и не слишком много, чтобы меня по утрам мучал сильный похмельный синдром. Но вчераЮ видимо я выпивал слишком усердно и частил излишне.
Сначала в мое терзаемое похмельем тело вернулось сознание. Я понял, что лежу на чем-то твердом и холодном, сквозь ткань футболки в спину впивается что-то острое и твердое.
Глаза открылись с большим трудом, голову удалось поднять с трудом титаническим. Нет такого слова, чтобы описать те усилия, которые пришлось приложить для того чтобы подняться на ноги.
Чудеса. Оказывается, зеленое пресмыкающееся привело меня на какую-то стройку. Я очнулся посередине большой комнаты, усыпанной бетонной крошкой. А по обе стороны от меня, свернувшись калачиками, спали Света и Тома. На подбородках у обеоих была кровь.
Для прояснения мозгов первоначально я подошел к большому, в ширину всей комнаты, окну. Из него открылся вид на пустырь.
Да, состояньице не очень: тело бил легкий озноб, колени подламывала слабость, внутринности потряхивало, а голова просто предательски трещала. И болела шея. Я потер ее и на руках осталось успевшая свернуться кровь.
Что-то слишком много крови, да еще и с утра.
Я присел на подоконник и тщательно ощупал шею. Под кровавой коркой справа и слева я нащупал маленькие ранки. И откуда что берется? Покусал меня кто-то, что ли?
А на девках чья кровь? Моя или их? По зубам я им вчера надавал? Вроде раньше за мной такого не водилось.
И где я вообще. Завели неизвестно куда.
Мои невеселые размышления были прерваны. Девицы, словно по сигналу, одновременно зашевелились. Тяжело, не лучше меня. А ведь вчера вообще не пили. При мне, по крайней мере.
Весело наблюдать за пробуждением после бурной ночи...
А вот девченки не спешили веселиться. С трудом распрямляли спины, терли лбы, недоуменно смотрели по сторонам. Похоже, они тоже не особо понимали, что здесь делают и как здесь очутились.
- Утро доброе, - громко сказал я. Солнце стало мне напекать спину, и настроение мое начало подниматься.
Лесбияночки как то странно на меня уставились, молча и не моргая. Словно призрака углядели.
И синхронно двинулись ко мне, остановившись на границе света от окна, доходящего почти до середины комнаты.
- Девченки, вы чего... - от их взгляда становилось жутковато.
Света и Тома некоторое время рассматривали меня. Меня начало опять начало знобить. Ну и глазища...
- Что с вами, - прошептал я. Но две жуткие девахи молниями метнулись к выходу...и с визгом откатились в глубь комнаты.
- У-у-у, - зло завыла одна о снова кинулась в дверной проем, и снова неудачно. Двери небыло, но что-то не давало им выйти.
Глаза мои медленно лезли на лоб, челюсть была уже на уровне груди.
Две фурии метались по комнате, не нарушая границы света.
- Ну что, попались, козочки, - услышал я громкий бас, а потом и увидел обладателя этого голоса. В дверном проеме стоял рослый парень в рокерской цветастой куртке и с усмешкой наблюдал за страшной на мой взгляд сценой.
"Козочки" отреагировали на новое действующее лицо тоскливым воем. Я от страха вжал голову в плечи.

- Обыкновенные вампиры, - вещал мой спаситель, крутя баранку. - Только молоденькие, неопытные.
Он даже с какой то любовью посмотрел через плечо, на лежащих на заднем сидении связанных кровопийц. Я сидел на переднем пассажирском сидении и от такого соседства был на в восторге.
- А ты даешь, так вчера насосался, что споил двух вампирш.
Я вздохнул.
- Это была их первая охота, вот и не знали, что пьяных кусать нельзя.
Я вздохнул еще раз.
- Ты должен их благодарить, в какой то мере они тебя спасли. Выпил столько, что просто умер бы от алкогольного опьянения. Правда, мог бы умереть и от кровопускания...
О своих слава Богу не сбывшихся перспективах слушать не хотелось.
А хотелось мне, если честно, похлеще всякого вампира вцепиться в крепкую шею "спасителя". Потому что на вопрос почему он не спас меня сразу, а оставил с клыкастыми стервами, лишь перекрыв выход какой то там особой линией, он ответил: "Хотел взять их с поличным". И так грустно вздохнул, что я сам пожалел, что не стал трупом - главным доказательством вины вампирш.
- Тебе повезло, они напились кровью раньше, чем успели тебя инициировать.
Действительно, потрясающее везение.
- Ну, не пей, - напутствовал мне борец с вампиризмом, высаживая у гостиницы, - или пей, но так же удачно, как вчера.
Я последний раз глянул на Свету и Тому. Тома жалостливо смотрела на меня, по ее щекам текли слезы. Вампиробоец заметил мой взгляд.
- Да ничего с ними страшного не сделают, - сказал он, - год воспитательных работ, удаление клыков, и все.
Я кивнул, захлопнул дверь автомабиля и еще долго смотрел ему вслед. И долго благодарил Зеленого Змия, нежданно спасшего сегодня ночью мне жизнь.


ЖАЖДА ОЧЕРЕДИ.

Я родился третьим, после почти восьми часов маминых мучений. Слабый и еле кричащий, но все-таки живой. "Дождался все-таки своей очереди" - всегда шутил мой отец. Наверное, эта шутка во-многом и определила мою судьбу.
И заметно это стало, когда, в отличии от других детей, я не тянул маму за руку, когда мы стояли за хлебом или за молоком.
- Какой послушный ребенок, - говорили бабушки вокруг, - не капризничает.
Мама мною гордилась, а я тогда уже получал от очередей самое настоящее удовольствие.
Я рос, и в очередях находил все, что мне надо: развлечение, отдых, интерес. Если куда-нибудь или за чем-нибудь можно было встать - я вставал.
И именно в этом бесконечном стоянии я стал понимать сущность нашего мира - мира очередей.
Вы не задумывались, что даже время - это огромная... да-да-да ... очередь веков, лет, часов, минут и так далее.
Политические системы ждут и сменяют друг друга, чтобы завладеть умами людей и их имуществом. Люди сменяют друг друга из поколения в поколение, чтобы политические системы могли завладеть их умами и имуществом. Вот простенькая система отношения людей и власти.
И так везде.
Я окончил школу, поступил в институт, потом в аспирантуру. Защитил кандидатскую.
И осветил науку своим детищем - теорие очередей.
Эта гремучая смесь из философии, математики, логики, с непроизносимым и абсолютно непонятным названием, должна была сделать мир лучше и правильнее.
Благими намерениями куда дорога выложенна?

Все просто: человек входит в амбар, раздается выстрел, иногда звучит второй, для самых крепких, и все по-новому.
- Один-четырнадцать, - говорит лейтенант. Это номер того, кому сейчас надо будет умереть. Я - один-восемнадцать. И стою в очереди за смертью.
- Один-пятнадцать, - говорит лейтенант, но солдат у входа машет рукой. Рано.
После выстрела:
- Один-пятнадцать!
Скрип двери, выстрел.
- Один-шестнадцать.
Недолго мне осталось.
- Один-семнадцать.
Думаю, почему лейтенант просто не говорит "следующий". Так было бы просто.
- Один-восемнадцать. - Это я.
Боже, как я устал от очередей. Неужели я дождался последней в своей жизни?
Скрип двери, шаг и темнота. Тяжелое дыхание сзади и толчок в затылок.
Я умер.

Впереди, сколько глаза видят - люди. Сзади - тоже самое.
- Где это я?
Лысый мужик передо мной хмыкает.
- В очереди, где же еще.
Как я устал...
- И куда?
Вокруг белым бело, под ногами что-то похожее на пух. Мог бы и сам догадаться.
- В рай, куда же еще.
Выхожу из шеренги и иду вперед. На меня кидают злобные взгляды. Наверное, потому что сами не догадались, что можно вот так просто взять и пойти.
Иду долго, пока не подхожу к небольшой золотой калиточке. В ней стоит благообразный старец и пропускает в райские кущи праведников. Завидев меня апостол машет руками:
- Не пущу, только в свою очередь. Иди, иди.
Как мне все надоело...
- А в ад где очередь? - спрашиваю я.
Привратник хихикает, а какой-то здоровяк, уже готовый нырнуть в золотую калитку, и от этого жутко довольный, говорит:
- Чудак, кто же станет в очередь в ад.
Говорит и исчезает в раю.
- А как туда попасть?
Святой Петр или Святой Павел - уж не знаю кто - машет куда то в сторону, и теряет ко мне интерес. Вдали вижу еле заметную темную точку.

Калитка точно такая же, как и в рай, но черная, покрытая толстым слоем сажи. Тут же, опершись о нее локтем, стоит демон: мощный, мускулистый, с рогами и копытами. Когтистая лапа крутит кончик хвоста с аккуратной кисточкой. Желтые клыки скалятся.
- Привет, - говорю я и тяну ему руку.
- К нам? - густым басом спрашивае он.
Я киваю. Сильная лапа сжимает мою руку. На звериной морде демона уважительное выражение.
- А что так?
- Да в очередях надоело стоять...
- Бывает, - сообщает рогатый. - У нас к котлам и сковородам доступ свободный.
Захожу в ад и думаю, что про вертелы он ничего не сказал. Неужели и туда очереди?



ЛЮБЯЩИЙ ОТЕЦ.

Пальцы до крови впиваются в ладони. Челюсти сжимаются так, что трещат зубы. Пытаюсь закрыть глаза, чтобы не видеть того, что творится внизу. Но они сами открываются. Из горла рвется один звук - вой.
- Нет, не на-а-а-до, - стонет Оля, и я руками сжимаю лицо. Хочется выколоть себе глаза и проколоть барабанные перепонки. - Помогите!!!
Ей никто не может помочь, даже я.
На моих глазах трое подонков насилуют мою дочь. Насилуют живую дочь на глазах ее мертвого отца. Я смотрю на это с...небес?.. можно, конечно, и так назвать эти места, и вою от бессилия.
Темная подворотня, три зверя и моя несчастная девочка.
- Господи! - молю я, - дай мне всего один шанс, одну минуту. Господи!
- Не дело мертвым вмешиваться в дела живых! - гремит отовсюду голос Бога.
- Господи! Я обреку себя на вечные муки, но спасу дочь!
- Ты сделал выбор. Пять минут.

Я врываюсь в подворотню, чувствуя силу своего давно потерянного и оттого забытого тела.
- Убью! - рычу я и бью ближайшего ко мне осколком кирпича в висок. Слышу сладостный хруст. За ним - высокий женский визг. Что ж ты раньше так не кричала, дочка?
Второго бью тем же кирпичом в глаз. В лицо летят брызги крови в перемешку с глазной жидкостью.
Последний подонок садиться и закрывает голову руками.
А моя бедная Оля, еле прикрытая разорванной одеждой, стоит перед ним. В глазах страх и решимость одновременно.
- Не подходи! - кричит она. - Не подходи! Убийца!
Что же это...
- Дочка...
- Помогите!!!
Конечно, она меня не помнит. Когда я умер, ей было всего восемь лет.
- Андрей, Андрюшенька, - она склоняется над парнем с выбитой глазнице и плачет. Он еще шевелится.
Поворачиваюсь и выхожу из подворотни. Пять минут проходят очень быстро.

Снизу наблюдаю за всем, что происходит потом.
- Ты отстал от жизни, - говорит Дьявол. Грохочет его хохот. - Ты оказался глуп и потерял райскую жизнь из-за какой то девчонки.
Я смотрю на стройные голые ноги и черный треугольник между ними под короткой юбочкой.
- Минута, - говорю я, - мне нужна всего одна минута. Этого мне достаточно.
- Тариф ты знаешь.
Я знаю. Душа.

Она сидит в белом стирильном кабинете. И вздрагивает, увидев рядом меня. Пытается кричать, но горло сжимает моя рука.
- Ты просто глупая девочка, - шепчу я ей на ухо. - Тебя надо воспитывать.
И это теперь буду делать я. Чтобы никто больше не терял из-за тебя рай и не душу.
Глаза широко открыты, руки летают вверх-вниз. Но мучается она недолго: девичья гортань хрупкая и быстро ломается. Минуты мне вполне хватает.

[Abver]

ВИЗИТ ДУРАЦКОЙ МЫСЛИ.

Дурацкая Мысль меряет шагами комнату. Сегодня ко мне взяла и пришла дурацкая мысль, что есть наверное где-то дурацкая мысль с большой буквы, реальное воплощение, может даже и живое, этой самой пресловутой дурацкой мысли.
Додумался на свою голову. Она явилась. Долго трезвонила в дверь, а когда я открыл, безцеремонно оттерла меня внутрь квартиры.
- Я Дурацкая Мысль, - сообщила она таким тоном, что я сразу понял, что писать надо с большой буквы.
- Я пришла к тебе жить, - сообщает она, прогуливаясь по квартире, заглядывая во все комнаты и осматривая все углы. - Теперь мне не надо к тебе каждый раз являться. Так будет удобнее и мне и тебе, не находишь?
Не нахожу, но и не спорю. Попробуй ка поспорить с Дурацкой Мыслью. Мне бы челюсть найти да на место вставить.
- А че ко мне то? - только и могу спросить я.
Тут Мысль и начинает расхаживать по комнате.
- Ну а к кому же? У тебя дурацких мыслей в голове гораздо больше, чем каких-либо других. Это раз. И ты балбес. Это два. - Смеется. - Не бойся, Макс, адресом не ошиблась. Я, может, и Дурацкая, но умишка побольше чем у многих.

Гениальная Идея сидит напротив меня в глубоком удобном кресле. И довольно скалится.
- Надоела ты мне, - говорю ей. - Ей богу, устал от тебя.
Скалится еще старательнее.
- А по симпозиумам ездить не устал? Или премии получать?
- Только от тебя, только от тебя...
- Я ведь твоя Гениальная Идея...
- Новоявленная. Можно сказать, что скороспелая. И хорошо, если не самозванная.
Видно, что мои слов задевают ее. Ничего, перетерпит, когда Дурацкой Мыслью именовалась, не краснела.
- Дурак ты, - вздыхая, говорит Идея.
- Был бы дурак, и ты звалась бы иначе.
Молчит. Соглашается.

- Вот ты великий мыслитель, а умираешь в нищите, - говорит такая же, как и я Великая Космогония. - Не обидно?
И так все понимает: мы с ней слишком давно.
- Ну не умирал бы, а? - в голосе слышится мольба.
Усмехаюсь.
- Дурацкая ты. Как была, так и осталась. И не мысль, а мыслишка.
Космогония выразительно вздыхает.
- Помрешь, Дурацкой и стану.
- Так у вас? Может и я опять превращусь в балбеса?
Великая Космогония молчит. Не нарушаю тишину и я.
И думается мне, что давненько мне в голову не приходило ничего по настоящему дурацкого.

[Yuta]

Нет у тебя жалости. Неужели нельзя по одному рассказу в день выкладывать? Пропадешь на несколько дней, а потом целую пачку вываливаешь. У меня скоро глаза будут крсные как у крысы.

[Yuta]

КРОВЬ НА РУКАХ
Она то в чем виновата. Вот так встретишь человека, влюбишся. Потом пройдет время и поймешь, что это была просто влюбленность. Ну и что делать? Положить себя на алтарь его любви? Счастливым его это все равно не сделает. А он очень эмоционален. Может даже шантажировать суицидом. До конца в это не веришь и рубишь хвост потихоньку. А он еще и обижается. Можно делать все, что бы он в тебе разочаровался, но не всегда получается - ведь он влюблен и не видит ничего плохого. Жалко, но ничего не поделаешь.И зачем он прыгает? Ведь от этого только плохо всем.
Последний понравился тоже и про вампирок.
Про людоеда неприятный осадок остается.
Остальные как-то не очень дошли.

А ты только пишешь или еще и общаешься? Что-то не слышно тебя.

[Yuta]

КРОВЬ НА РУКАХ
Она то в чем виновата. Вот так встретишь человека, влюбишся. Потом пройдет время и поймешь, что это была просто влюбленность. Ну и что делать? Положить себя на алтарь его любви? Счастливым его это все равно не сделает. А он очень эмоционален. Может даже шантажировать суицидом. До конца в это не веришь и рубишь хвост потихоньку. А он еще и обижается. Можно делать все, что бы он в тебе разочаровался, но не всегда получается - ведь он влюблен и не видит ничего плохого. Жалко, но ничего не поделаешь.И зачем он прыгает? Ведь от этого только плохо всем.
Последний понравился тоже и про вампирок.
Про людоеда неприятный осадок остается.
Остальные как-то не очень дошли.

А ты только пишешь или еще и общаешься? Что-то не слышно тебя.

[Puha]

Ну тебя же просили не так быстро! Вредина! Из-за тебя пары прогуливать приходится!!!

[Puha]

От двух девушек "которые, после общения с автором, изменили свое мнение о пингвинах" автору выражается благодарность за посвящение!

[Vanger]

Да, Abver, ты слишком много выкладываешь за один раз. Очень тяжело воспринимается столь большое количество информации. Тем более, что вся она разная. Было бы хотя бы на одну тему...

[Scar]

Я конечно не все читала, но темы интересные, необычные, язык гладкий, не придерешься. В целом нравится, а отдельные рассказы - нет. Из-за настроения, которое они несут. Очень серо и тоскливо у меня на душе. Сплошное упадничество. Даже где без убийств и боли - как-то безисходно. А может я по солнцу соскучилась А так, см. выше, в целом нравится.

[Vanger]

Abver,Вам сюда.

ЖМИ

[Abver]

Ну простите меня великодушно. Просто последнее время не имею возможности свободно выходить в инет, посему вынужден в редкие его посещения публиковать все, что у меня в данный момент публикования заслуживает. А пишу много потому, что по натуре максималист. Либо все, либо ничего. Так что, будьте добры, не серчайте и потерпите эти временные неудобства.
И, обрадованный Вашим единогласным прощением моих грехов, хочу задать вопрос читавшим мои бессмертные творения форумчанам. Меня недавно упрекнули в излишней жестокости. Сам я с этим не вполне согласен, но хотелось бы услышать стороннее мнение.



ПИР ДЛЯ ЛЮДЕЙ.

- Ешь, - говорит Карл, протягивая Мине белеющий кожей кусок мяса. - А то умрешь с голоду.
Мина молча мотает головой, уставившись куда-то в сторону.
Карл кидает мясо на землю перед ней и отходит ко мне.
- Неделю уже ничего не ест, - Карл усаживается у костра. - Может и умереть.
Он как-то странно на меня смотрит. Последнее время он часто вот так поглядывает на меня, когда разговор заходит о Мине. Не хочу понимать его взгляды.
- Мы скоро умрем, от отравления.
Голос у Мины глухой.
- Оно уже воняет. Разве что червей нет.
Я упорно продолжаю жевать, стараясь думать о чем-угодно, кроме еды. Иначе меня вывернет, и будет выворачивать каждый следующий раз.
- Лучше умереть, чем есть себе подобных.
Усмехаюсь про себя. Недели полторы назад, в долине Кроменлорн, ела так, что за ушами хрустело. Наверное, потому, что тогда трупы были свежие. Битва только отгромыхала, и тела погибших еще не успели остыть.

А произошла с нами простая, в общем то, для войны история. Мы отстали. Меня кантузило, и я несколько суток провалялся в беспамятстве. Увы, медицинский патруль, если и был, меня не заметил.
Карл рассказывал что-то подобное, но я сильно подозревал, что он был самым банальным дезертиром, и к отступающей армии не присоединился только из страха трибунала.
А Мина вообще ничего не рассказывала. Но не солдаткой была, это точно. Либо медичка, либо шлюха. Последнее - скорее всего.
Я брел среди мертвых тел, усыпавших необьятное поле, целый день, пока не увидел первого живого: это и был Карл. Через час мы встретили в впавшую в ступор Мину.
Так сложилась наша маленькая людоедческая компания.
Впрочем, сначала мы ничем подобным не занимались. Проблемы начались день на третий, когда животы начало весьма чувствительно подводить от голода.
Мы шли по следам убегающих войск, от поля боя к полю боя, ночуя на границах этих мертвых царств.
В тот вечер, почему то, голод мучил нас особо жестоко. Голод не тетка, голод дядька.
Карл зло поднялся и ушел в темноту. Вернулся он через час с огромным шматом мяса. Конечно, мы все поняли. И я, и благочестивая Мина. И кусок у нас тогда в горле не застревал.
Трудности с пищей начались еще дня через три. Мы начали отставать от движения основных войск, и над огромными их следами все чаще стоял смрад гниющей мертвичины.
Мы разделывали покрывающиеся трупными пятнами тела и от одного их вида уже хотелось блевать. К запаху мы, слава Богу, привыкли. Принюхались. Но мы знали, что нам это надо еще и есть, потому что мы, глупые, хотели жить. И мы ели, стараясь не думать об этом.

- Через несколько дней она не сможет идти, - говорит Карл. - Она уже еле плетется. - И снова целый спектр выразительных взглядов. Он ее хочет сожрать, и как можно быстрее, пока от нее не остались одни кожа да кости, пока есть что есть.
Странно, а ведь этот абсолютно лишенный комплексов и совести подонок признает во мне лидера.
Я молчу. Подумаю об этом завтра.
После отвратительной трапезы Карл идет к Мине. С их стороны слышиться натужное мужское рычание и тихие женские вздохи.
Я пытаюсь заснуть, но сделать это не так то уж легко: болит голова, крутит живот, и, похоже, появляется жар. Насчет отравления наша подруга не так уж и неправа.

Пробуждение всегда ужасно. В первые минуты после сна в нос бьет вонь разложения.
- Просыпайся, - слышу веселый бодрый голос Карла, - на свежанинку.
Сажусь и молча принимаю кусок еще теплого мяса. Когда то мы его жарили. Теперь едим сырым.
Также молча начинаю есть, вырывая жесткие жилы.
Не стоит пояснять, что путь мы продолжили уже вдвоем.

Остатки Мины закончились неделю назад. А то, что мы находили, есть было просто невозможно. Сегодня утром Карл, не выдержав, схватил какого-то раздувшегося беднягу за руку. Она отвалилась сама собой. От вида белесого, взявшегося мелкими белыми червями, месива нас обоих тут же вывернуло желчью. Всем, что у на осталось.
На ночлег мы устроились подальше от трупов. Я вдруг вспомнил, что эпидемии чумы и холеры начинались именно с таких вот полей после битвы. Если я выгляжу так же, как и Карл, то жить мне осталось очень недолго. Но умирать страшно, кто бы знал как страшно.
Сижу, обхватив колени тонкими руками и стараюсь не смотреть на Карла, держащего в ладони белую шевелящуюся массу и выбирающего из нее червяков покрупнее.
Ложусь на бок с мыслью, что утром из нас проснется только один.

Это не сон, а голодный обморок, его заменяющий. И я пол-ночи старался в него не провалиться. Карлу, похоже, этого не удалось. Ему же хуже.
Из последних сил подползаю к лежащему ублюдку. Смотрю на грязное худое лицо, выпачканное в какой-то мерзости. Все-таки, вчера он не принебрег уж совсем нелицеприятной мертвичиной. Жить ему не стоит.
Впиваюсь зубами в костистую шею и кусаю, рву, деру... Откуда в неделю голодающем теле столько сил? Карл дергается недолго.
Я радуюсь, что еще на несколько дней я обеспечен едой.

Меня нашли примерно через две недели, весившего чуть больше тридцати килограмм, с выпавшими зубами и ногтями, и с букетом всех возможных болезней.
А много позже я сидел в больничной палате и ел невкусные пресные котлеты, вспоминая парное человеческое мясо. И мне хотелось еще.
И думал я, что после госпиталя вернусь на службу, потому что война - это не только пир для смерти. Иногда она становиться пиром и для людей.


ГЛАЗАМИ ВОЙНЫ.

- И как в первый раз? Страшно было?
Сегодня мы, пятнадцатилетние пацаны, собрались пить водку. Для нас это еще один повод показать нашу взрослость и самостоятельность.
Я листаю пухлый военный билет, изредка посматривая на его владельца.
Владелец военника нетрезв, это видно в первую очередь по глазам.
Его зовут Серега и он уже почти год работает у нас в школе охранником. Высокий, под два метра, с толстыми мускулистыми руками. Верхняя губа у него опухла. Удивляюсь, у кого хватило смелости с ним подраться.
- Как это было в первый раз?
Конечно, любому парню интересно поговорить о войне, особенно с живым ее участноком. И тому же любому парню хотелось бы узнать, как это - первый раз убить.
Серега слабо улыбается, а у меня от этой улыбки мороз по коже.
- Боишься, - медленно говорит он, - что сделаешь что-то не так. Резанешь, например, с недостаточной силой.
- Слабо? - не унимается мой однокласник Миша. Мне хочется зашить ему рот. - А как надо?
Честно говоря, я начинаю бояться, что Серега сейчас покажет как резать горло, чем, откуда и до куда. Этакий мастер-класс по снятию часового в условиях обычной кухни, со всеми подробностями и возможными жертвами.
Серега поднимает брови. Медленно берет со стола большой кухонный нож. Демонстративно вертит его в руках.
- Ничего сложного...
Молниеносное движение, и Миха опрокидывается, заливая все вокруг густой кровью...
Я мотаю головой: привидится же такое. Наш охранник спокойно сидит все там же, Миха целый и невредимый напротив него.
- А говорят, что лучше бить в легкое. Смерть мгновенная, и закричать не успеет.
Эрудит, блин.
Серега спокоен как танк. Может, он не страдает пресловутым чеченским синдромом?
- Так тоже делают, - соглашается он с нашим военным экспертом, - только чечены часто носят броники. А так завсегда... Выпад, и мой одноклассник с хрипом на него валиться. Из груди торчит деревянная рукоять.
Тру переносицу. Наверное, сегодня я хватил лишнего. Мерещится всякая ерунда.
- И сколько ты их...того?
Смотрю на Серегу. А он, вдруг, поднимае лицо, и наши взгляды встречаются.

Темно и холодно. От этого еще страшнее. В темноте за каждым деревом кажется мужская фигура с оружием.
Где вы, теплые ласковые южные ночи?
- Чем глубже войдет лезвие, тем лучше, - вспоминаю наставления "старичка" Колобаса. - И старайся резать под кадыком, под голосовыми связками: кричать можно и с перерезанным горлом.
В нескольких метрах впереди, на самой границе аула, вижу широкую спину, затянутую в камуфлированную ткань.
Бесшумно подкрасться - это еще пол-дела.
Последнее расстояние преодолеваю одним прыжком. Левой рукой хватаю за подбородок, поворачиваю голову в сторону. Правая, с зажатым ножом, делает режущее движение.
Силищи у часового дай Боже. Он резко разворачивается ко мне. Его лицо в десяти сантиметрах от моего. Глаза дико выпучены, рот некрасиво раскрыт.
Он же русский, понимаю я.
Сильный пальцы сжимают мое горло. Я начинаю вслепую бить ножом куда-то в корпус. Мой взгляд прикован к тонкому порезу на широкой шее, почти у самого подбородка. Края пореза медленно расходятся, обнажая красное мясо. Начинает пузыриться кровь. Вместе с кровью из пореза появляется что-то толстое, похожее на червя. Не сразу понимаю, что это язык...

Я стою, привалившись к кухонному косяку. Тело покрывает липкий пот. Серега все там же, рассказывает о привратностях военной службы Михе.
Поворачиваюсь и иду в зал, спиной чувтвуя взгляд школьного охранника. И размышляю, сыграла ли со мной злую шутку госпожа беленькая или виноват кто иной?


УТЕЧКА ИНФОРМАЦИИ.

Ей как раз и должны нравиться такие парни: рослые и мускулистые. Космопехи, вообще, пользуются у ее коллег популярностью. Простоватые, конечно, но добрые и руки распускают редко.
Космопех белозубо улыбается во все тридцать два зуба. Может, своих у него не больше половины, но блеск от этого не убывает.
Мадлен милостиво терпит здоровенную лапищу на своей коленке.
Официально ее должность называется "сотрудница особого отдела сектора развлечений порта". Лицемерно можно сказать так: представительница самой древней профессии. На деле - простая портовая шлюха.
- Истосковался я, крошка, по женской ласке, - жалуется красавчик.
Намек понят, и вскоре новоявленная парочка выходит из бара по направлению к нумерам.
На улице жарко, и космопех снимае майку. Без нее ему гораздо лучше: литая грудь, пласты железных мышц. Мадлен ведет пальчик по большому выпуклому бицепсу, вдоль цепочки маленьких, с монетку, татуировок. Кому как не портовой проститутке разбираться в солдатских наколках.
- Хеастан, Говрел, Дауртрон... Ты много воевал, ты настоящий герой.
А сама думает, что если парень прошел без единой царапины с пол-дюжины кровавых компаний, значит удача его любит прямо таки исключительно.
- Мне помогали мои боги, - говорит космопех.

Солдат мылся в душе, что то жизнерадостно насвистывая, а Мадлен, по старой привычке, проверила все имеющиеся в его одежде карманы. Деньги у верзилы были, значит в постель с ним ложиться можно. Кроме этого, ничего интересного. Разве что три книжных терминала: Библия, Коран, Талмуд. Наверное, какие-нибудь новые романы.

Потные и уставшие, они лежали на широкой кровати.
- А когда закончиться война, - тихо говорит космопех, - я тебя отвезу в Страну Синей Травы. Есть у зеленых такое местечко. Последний раз там было жарковато, но места потрясающие. Закачаешься.
Мадлен хрипло смеется.
- Горазды же вы, мужики, сказки рассказывать. Только часто повторяетесь.
Она кладет голову на мощную грудь сказочника.
- Один, давеча, тоже говорил о какой-то там синей траве. Все хвастался, что скоро разбогатеет. Собирался открывать теплицы и гнать самогон. Кау... Куа... А, не произнесешь. Может травка то из твоего уютного местечка?
- Может и оттуда...

"И с чего это мы зеленые", - думало в это время существо, которое могло различить несколько тысяч оттенков синего цвета, но, хоть убей, не воспринимало цвета зеленого.
Существо как обычно прослушивало помещения, где человеческие особи одного пола совокуплялись с неизвестной целью с особями другого пола. После непонятных звуков, сопровождающих половой акт, люди, опять же по необьяснимой своей привычке, начали разговаривать.
И тут зеленое существо заинтересовалось. А через десять минут срочно связалось с штабом.
Выполнив долг и слушая праздную болтовню людей, зеленый думал, что Вселенная еще не видел более коварных обитателей - людей. Какую же ненависть надо питать, чтобы желать захватить и опоганить святая святых - божественную обитель.
Зеленое существо молилось своим богам и просило их помолиться кому-нибудь вышестоящему, потому что с людьми просто так не сдюжить. Что можно сделать с демонами, гонящими из священной травы самогон?


ДУШЕВНОЕ ВЕЗЕНИЕ.

Да, убегать от разьяренного ангела, да еще таща под руку непослушную душу... Бывают ситуации, конечно, и похлеще. Но вот ангела разьяреннее уж точно поискать стоит.
Поторапливаю душенку и похохатывая, вспоминая побледневшее, хотя и без того белое, лицо и просто историческое на нем выражение. Повезло мне, такое зрелище достойно занесения в Священое Писание. Или, скорее, в Несвященое.
Нет, ногами от крылатых не уйти. В очередной раз в этом убеждаюсь, когда перед нами возникает взбешенная ангелесса. На вид - чистая фурия: глаза на выкате, лицо багровое, рот зло кривиться.
Мы вынуждены остановиться.
- Как оно, на веревочке то? - весело кричит душа. Я пихаю ее в бок, но она не унимается. - Шея не болит? Не чешется?
Из ангельских ушей скоро пойдет пар.
- Отдай его мне! - рычит слуга Господа так, что демоны бы обзавидовались.
- Ну и что ты с ним делать будешь? - вздыхаю я, становясь между злобным пернатым и проклятой душенкой, навлекшей на меня неприятности. - Не бойся, у нас ему воздадут и по заслугам и по грехам.
Ангел жаждет крови.
- Я сама ему воздам! - восклицает она, медленно приближаясь.
- Где? В раю? У вас там есть особые подвальчики для непокорных праведников?
Тяну время, судорожно соображая, что делать. Ну не хочу я драться. После предыдущей стычки пятачок болит и хвост плохо двигается.
- Ладно, милочка, остынь...
Но милочка остывать не собиралась. С утробным воем она ринулась на меня, одной рукой ухватилась за ухо, другой за заботливо расчесанную бородку, взращенную с таким трудом.
Я взвываю и не остаюсь в долгу, вцепившись в белокурые кудри.
Сколько мы катались - Бог весть. Но, видимо, нам одновременно в голову пришла одна мысль: а что с тем, из-за кго, мы, собстенно, мутузим друг друга.
Мы одновременно вскакиваем на ноги. И вместе же кричим:
- Стой? Куда?
Ангелесса пытается взлететь, чтобы догнать улепетывающую во все лопатки душу. Но выщипанные не без моей помощи крылья не хотят ее держать в воздухе.
Унылая слуга Бога бредет ко мне, по дороге подбирает слетевший в пылу драки нимб.
- Дураки же мы, - тяжко вздохнув, говорит она. - А он умный, хоть и душа.
Я киваю.
- Тебе тоже выговор влепят?
Я киваю второй раз.
- А-а-а, - я поднимаюсь, - пошли хряпнем?
Ангелесса на меня удивленно смотрит.
- У меня тут есть бутылочка чудесного эликсира, - говорю я, поражаясь собственным словам.
- Давай, - тянет крылатая, и удивление мной в ее глазах сменяется на удивление собой.
А ведь симпатичная, думаю я. Хоть под глазом и набухает свежий синяк. И фигурка ничего. Все-таки, мерзкой душенке в чем-то стоит сказать спасибо.


МАТРОНИН ДВОР, ИЛИ ЖЕРТВА БОЖЕСТВЕННОГО МАТРИАРХАТА.

На широкую мощеную улицу старого Рима выскочила полуодетая матрона. Она что-то громко кричала и махала кулаком в сторону позорно убегающего любовника. Из длинной непонятной скороговорки, очень похожей на речь двух травматологов-контрабантистов из знаметитой комедии, я разобрал только фразу "суп скато". И впрям, суп с котом.
Хороша, черт побери, думал я, рассматривая красивое, наверное, даже, идеальное, на мой взгляд, тело, весьма несерьезно прикрытое скудным одеянием. А лет то ей уже очень не мало. И как сохранилась.
- Какова, а? Красотка. В Плейбое о таких только мечтают.
Так три дня назад представил мне эту благородную патрицию мой друг и коллега Виталя Ляхин, жадно облизывая толстые губы.
- Любовников меняла чуть ли не ежедневно. И числилась первой красавицей во всем вечном городе.
Смотрю на фотографии обнаженной и действительно весьма аппетитной особы. Ляхин заснял ее загорающей на внутреннем дворе своего богатого дома.
- А еще, - заговорческим тоном сообщил коллега, - говорят, что ни один любовник так и не смог ее удовлетворить. - Хихикнул в кулак и как то странно на меня посмотрел.
Ну тут все ясно. Намек на мои свершения на любовном фронте. Черт дернул по пьяне хвастаться своей сексуальной силой.
- Спорим, - хитро начал Ляхин, нехорошо так улыбаясь, - что и тебе бы не удалось?
Эх, знает Виталя мои слабые стороны. Знает, что от спора, особенно где задевается мое мужское эго, никогда не откажусь. Прости меня мама, простите меня все знакомые и незнакомые девочки, девушки и женщины, но я согласился.
- Эх, использовать аппаратуру да в личных целях... - но мое замечание выглядело жалко. Ляхин лишь отмахнулся.
И вот я, в тоге, тунике и дурацких сандалиях, стою у дома известной на весь Рим матроны и ругаю себя за слабоволие.
Разьяренная, и оттого еще более красивая, женщина разворачивается ко мне и долго пристально на меня смотрит, видимо, оценивая. Подходит и начинает нарезать вокруг меня круги. Прям как коня выбирает, разве что зубы показать не требует.
Подталкивает меня к двери. Смотрины я выдержал. Дело за главным.

- Суп скато! - громыхает по улице, так и норовя меня раздавить. Почему то, обиднее из всех ее древнеримских нецензурных выражений именно это. Суп с котом, вот кто я.
Бегу по улице, от позора вжимая голову в плечи, и прям вижу, как злобный Ляхин наблюдает за мной откуда-то сверху и радостно хохочет. Небось, и запись включил, скотина, чтобы всю жизнь меня шантажировать.
В проулке включаю темпоратор. Десять секунд небытия и я в стенах родного института. Должено быть так.
Но что-то не срастается.
Плавая в небытие уже добрых лишних пол-минуты, вдруг слышу со всех сторон голос:
- Ты не переживай, человек из будущего, - приятный такой женский голос, - в твоей сегодняшней...хм...неудаче виноват не ты.
- Твои слова да Богу в уши, - осторожно говорю я.
- Нехороший был спор, - наставительно говорит моя невидимая собеседница. - В твое время он, может быть, и был бы тобой выигран. Но не в наше.
- А... - умнее ничего у меня не рождается.
- Вот у вас в семье кто главный. Вот и у нас - муж. Супруг мой, Юпитерушка, все с богами бьется да героев взращивает, а порядок в мире приходиться мне держать, да Гера помогает. Постарела она, правда, и силы уже не те...
Слушаю бабьи жалобы древней богини, и хочется почесать затылок, было бы чем.
- А у вас вот боги все холостые, - меж тем продолжает богиня, - оттого и непорядок во всем. Мужику то что? Выпить, подраться и в койку. Ну и поесть, конечно. А порядка он глазами не видит.
Молчу. Что тут еще скажешь?
- Ладно, - в голосе слышиться грусть, - отпущу тебя. Но так больше не спорь. Не по мужски это.

Вываливаюсь из установки в чудесном настроении. На ехидную ухмылку пройдохи Ляхина лишь машу рукой.
- Сам бы с богами потягался, - отвечаю на все его насмешки.
А сам думаю, что если у Брауна в книге все правда, хорошо, что Марию Магдалену не возвели в ранг супруги Господа. Тогда бы мне и здесь житья не было.


ПРИЗРАЧНАЯ ПИЩА.

- Мертвая земля, мертвый город, мертвый дом.
Похоже, лорду все это приносит несказанное удовольствие. Не в пример мне. Мне страшно, и я не пытаюсь этот страх скрыть.
- Ты что-то чувствуешь? - спрашивает мой господин. - Здесь было много смерти.
Я ежусь.
- Только ее я и ощущаю, гос... шеф.
Лорд заставил меня обращаться к нему именно так. Сказал, что привык к этому титулу за долгие годы жизни в заморских странах.
- Мор, война, стихии. Все сразу наказало эту несчастную землю.
Господин, наконец, толкнул тяжелую дверь, ведущую в большое деревянное здание - бывшую гостиницу. Из сотни лет никем не посещаемого помещения пахнуло затхлостью.
- Наконец то переночуем с крышей над головой и на нормальных кроватях.
Иногда мне кажется, что мой хозяин, благородный лорд Казанкин, сам родом из-за моря. Может у них там и нет призраков, как он говорит. Но разве стоит от этого пренебрегать простейшими правилами осторожности? Кто в здравом уме останется ночевать в опустошенном смертью старом городе?
Но спорить с ним я не буду. С лордом вообще невозможно спорить.
- Завтра мы чудесно попируем, - сообщает господин. - Здесь можно раздобыть редкостные деликатесы.
Посреди безжизненного селения звучит это зловеще.

Лучшая защита от ночных привидений - одеяло. Это я понял еще когда был совсем маленьким. Вот и сейчас я с головой укутался в квадрат теплой ткани, в тоненькие щелки наблюдая за белесыми прозрачными фигурами. Их очень много: дети, взрослые старики. Призраки кругами ходят вокруг моей кровати.
Молитву уже читаю больше часа, но, по-моему, это не особенно помогает.
И еще молюсь за лорда, потому что знаю, что он молиться не умеет. Или не хочет.

Привидения тают с первыми лучами утреннего солнца, и сразу же в комнату влетает господин.
- Хватит бояться! - весело кричит он. - Пора завтракать.
И через четверть часа я смотрю на что-то невесомое и переливающееся в моей тарелке.
- Что это?
Лорд улыбается. Подцепляет вилкой и кидает в рот слабо светящийся кусок...чего?
- Не отравишься, - смеется он с набитым ртом, - это мясо...хм...привидений.
Я перевожу взгляд с лорда на дымящуюся тарелку и обратно.
- Ну, может чем-то похоже на людоедство, души то человеческие. Но нам то не привыкать...

Мы выходим за пределы мертвого города.
- Эх, - говорит господин, - знали бы люди все возможности использования этого мира, может и сам мир был бы получше.
А я думаю, что иногда лорда Казанкина стоит придерживать в его мироспасительных идеях. А то еще придумает привидений разводить. Даром что вкусные и корма не требуют.


В ПОСЛЕДНИЙ МИГ.

Когда то он любил жену. Когда то он любил работу. Когда то он любил детей. Наверное, было время, когда ему нравилось жить. Все эти времена безвозвратно ушли.
Владимир зашел в кладовку своей квартиры и взял с полки давно приготовленную веревку.
И куда все уходит? Банально, но в двадцать лет казалось, что мир перед тобой расстелен как красная ковровая дорожка Канн. В двадцать пять ты понимал, что парадная дорожка скукоживается до красного же, но дешевого сукна масштабов городского ДК. В тридцать мир превращался в новенький ухоженный половик квартиры среднего достатка.
Ему было сорок, и даже полугнилая половая тряпка казалась большим комплементом этому миру.
Владимир поплотнее прикрыл дверь в их общую с женой комнату. Дверь пришлось подпереть старой разломанной вешалкой.
Он некоторое время рассматривал погнутую конструкцию из железных прутьев. Сейчас она сильно напоминала ему его жизнь, старую, испорченную и никому не нужную. Годную лишь на то, чтобы подпирать ей двери в чужое бытие. В сущности, просто мешающую всем.
Владимир зашел в зал.
В зал первой и последней его квартиры. Здесь он родился, здесь же вырос, здесь и умрет. В голову пришла неприятная мысль, что и после смерти его, как и пресловутую старую вешалку, будут использовать не по прямому назначению.
Владимир заглянул в детскую. На одной кровати, скинув одеяло, лежал Алешка - сын. На другой Татьянка - дочь.
В груди даже что-то ворохнулось: может, любовь, может, жалость.
Что-то давно забытое, но все-таки имевшее место быть.
Сейчас, для пущего драматизма ситуации, он решил вспомнить лучшие моменты прожитого. И ни за что не смог зацепиться. Все ушло.
Владимир проверил на крепость гвоздь на верхней перекладине косяка в детскую, вбитый неизвестно когда и неизвестно для чего.
Удивительно, но сейчас он себя чувствовал никем. Пустышкой. Некогда полной бутылкой, но бракованной, с крохотной дырочкой, через которую все содержимое медленно, но безвозвратно вытекло.
Несколько раз Владимир дернул веревку. Гвоздь держал крепко.
Дело осталось за малым.

Ноги не доставали до пола. Владимир просто обвис в петле всей массой своего тела. Наверное, нормальный человек так не смог. Он бы просто поднялся на ноги. А если бы до земли было далеко: хватался бы руками за веревку.
Руки и ноги Владимира были расслабленны. Тело умерло годы назад. Трепыхалась только душа.
Уже теряя сознание от недостатка воздуха, он услышал тихий звук в детской. А потом легкие прикосновения. И крик:
- Папка! Папка! Ты чего!
Это взрослый, да еще с крепкими нервами, понял бы, что висельника надо просто приподнять, чтобы ослабить петлю. Тринадцатилетний пацан, с просоньи и с перепугу, не знал таких тонкостей. Он с воплем повис на умирающем отце, приближая его конец.
В последний момент руки и ноги Владимира слегка дернулись. Это были последние движения жизни.

Два ребенка в истерике вцепились в мертвое тело. В запертой комнате билась ничего не понимающая мать. Свет в квартире включат еще не скоро, и слезы, текущие сейчас по остывающим щекам, к тому времени, скорее всего, высохнут.
Как жалко, что все уходит, иногда возвращаясь в последний миг перед смертью.


ЕДИНОВЕРЦЫ.

- Именем господа, в смерти примите истинную веру! - Отец Лиар стоит перед огромным пылающим костром. В его руках увесистый серебрянный крест. Он с трудом его поднимает над головой и все громче говорит: - Именем Господа, да отречетесь в смерти от идолов.
Мы стоим и смотрим на гротескные подобия людей в огне. Они бьются, привязанные к столбам. Кожа плавиться, внутренности вываливаются из прогоревших животов. Над инопланетной деревней разносятся дикие вопли аборигенов.
- Нехорошо это, - басит Луагр, - существу справно умерать в бою. Какого бы оно рода не было. Огонь же священен, и неча его поганить кровью и смертью.
Большой звероподобный ребенок. С такой логикой проще всего жить.
- Огонь священен, и оттого его ничем не осквернить, как не осквернит ересь и богохульство величие Господа нашего.
Аббат Соид, всегда там, где происходят небогоугодные дела. И всегда рядом с теми, у кого в голове небогоугодные мысли. Все знает, все видит и все может обьяснить. Не удивлюсь, если он сможет уличить в хуле самого Господа.
- Если в церкви кто-то умирает по собственной воле, церковь закрывают и сносят. Тоже ведь святое место. - На лице богатыря Луагра детская обида и детское же недовольство, что с ним не соглашаются.
- Сталь в руках воинов, несущих божье слово во все уголки Вселенной, тоже священна. Не скверна ли - пачкать ее в крови неверных?
Я отворачиваюсь и иду от костров. Не хочу слушать пустопорожние споры. Можно перехитрить цыгана или выиграть пари на терпение у дворцового швейцара. Переспорить инквизитора, особенно когда речь заходит о вере, невозможно.
Вся их вина, думаю я, смотря на высокие резные столбы с изображением звериных голов.

- Благодарение Господу, мы не едины в Космосе! - аббат Соид воздевает руки к небу. Рядом с ним на коленях истово молиться отец Лиар и другие монахи. - У нас есть единоверцы!
Перед святыми братьями, на глиняной стене лачуги, висит...крест.
Рыцари тоже приклоняют колени. Делаю это и я. Надо же, ничем не примечательная планетка, с полудикими, живущими лишь землей, жителями.
- Мы будем защищать этот мир, - говорит Соид, поднимаясь, - потому что это наш долг перед младшими нашими братьями по вере.
Я смотрю на высоких оранжевых братьев, стоящих неподелеку кучкой.

Два оранжевокожих аборигена стояли и смотрели вслед уходящим в небо ракетам.
- И кто это был? - спросил один другого. - Боги?
Второй, судя по оттенку ушей, более старый и более опытный, лишь отмахнулся.
- Да ну, что ты. Кожа у богов не может быть такой отвратительно белесой. И что им делать на небе, коль живут они под землей. И летать не умеют. Думать надо, когда всякую ерунду мелешь. А то старосте расскажу.
Молодой часто кивал головой, всем видом выражая раскаяние за свои глупые домыслы. Некоторое время они молча смотрели на прочертившие небо белые полосы.
- А что они делали у нашего дома?
Старый и опытный пожал плечами:
- Духи их разберет. Наверное, наш плуг им понравился. Видел у них на шеях маленькие плужки на цепочках? Зачем, правда, такие нужны? В горшках землю, что ли, вскапывать?


ОТРАЖЕНИЕ В АЛМАЗНОМ КЛЮВЕ.

- Дед, сдавайтесь! Разнесу все к чертям собачьим! И тебя не пожалею!
- Ряба,...б твою мать, совсем офонарела! Ощипаю и на суп пущу!
Вот и обменялись любезностями, думает Ряба, выглядывая из-за угла деревянного сарая. Убежище аховое. Вздумай дед полоснуть по шаткому строению из своего "Максима", от курицы остались бы одни перья.
- Козел старый, - зло шепчет Ряба, перезаряжая Калашников, - ща я тебя достану, как и бабку.
Да, бабку курочка отправила к праотцам первой. А дед - ветеран хренов - тогда успел увернуться. Хоть и древний как мамонт, а реакция дай боже.
- Слышь, пернатая! - кричит дед из дома, - то не мы с бабкой, а мышь проклятущая! Ее и пускай в расход!
- Тебя, козлина, я первого в расход пущу! - истерически визжит Ряба из своего укрытия. - Зачем молотком по яйцу лупил? С вами сынок мой еще до мыши помер!
И до мышки-сучки-нарушки доберусь, думает Ряба, переползая к другому углу сарая. Вовремя. Старик стреляет чертовски метко.
Ну, держись старый.
Ряба зигзагом бежит по двору. Главное не дать деду быстро развернуть пулемет. Иначе конец. Скупыми очередями курица бьет в окно, из которого торчит дуло "Максима". Бросает пару гранат.
Почти у самого крыльца у ног курицы что-то взрывается, и она кубарем летит обратно, за сарай.
У старика, вроде, ничего взрывчатого не было?
Кто-то палит слева, со стороны огорода.
Неужели бабка, в панике думает Ряба, откатываясь к выгребной яме. Пуля по касательной, что ли, прошла? А мозги - зеленая жижа, разбрызганная по полу - чьи были?
Граната в сторону дома, граната в сторону огорода, и по выстрелу туда и туда. Голова не соображает, зато тело действует на рефлексах.
- Бабка ожила, что ли? - кричит курица. Кровь кипит от адреналина.
В ответ ей на голову что то валится. Что-то мягкое и тяжелое.
Падение на бок, перекат, автомат приходиться бросить, рывок ножа из ножен, прыжок на ноги, и острие клинка упирается в мягкое. Кожа под перьями на грудке чувствует прикосновение чего то острого, и ряба замирает, разглядывая своего нового противника. Удивительно, но это не бабка и не дед. И даже не мышь.
На изрытом взрывами и пулями простом крестьянском дворе, у самой выгребной ямы, приставив друг к другу ножи, неподвижно стоят две птицы.
- Ты кто? - резко спрашивает курица.
- Универсальный пингвин, - отвечает ее враг - крупный высокий пингвин, весь, не хуже Рябы, увешанный патронташными лентами и связками гранат.
- Тебя ведь в сказке нет? - удивляется курочка.
- А ты, по сказке, вроде с автоматами не бегаешь и стариков своих не убиваешь.
Неприятный такой у черных пингвиньих глазок взгляд.
- Короче, - в голосе нежданного визитера прорезается металл, - я понимаю тебя, Алмазная Кура, - от своего старого боевого прозвища Ряба вздрагивает, - и мне жаль твоего сынишку. А может и дочурку.
- Сынишку. Златушку.
- Пусть сынишку. Но так коверкать сказку - это слишком. Детишки прочитают и больными вырастут.
Пингвин говорит и говорит, медленно отводя в сторону крыло с ножом.
- Убьеш меня, и придут другие. Мало тебе не покажется.
Нож с тихим шелестом входит в ножны. Пингвин разводит крылья в стороны.
- Давай так, мы забудем твой сегодняшний срыв и вернем все на круги своя. А ты, родная, будь добра терпи. Яиц еще снесешь сотни. На тебя возложили ответственность быть героиней глупой деткой сказки, пусть это и сильно расходится с твоим предыдущем занятием.
Крылья Рябы безвольно опускаются.
- Вот и хорошо, вот и ладненько.

- Ой, яичко золотое! - щебечет бабка. - Давай молоток, разбить надо.
Дед скребет подбородок под бородой.
- Молчи, дура! - наконец выдает он, - я те сам скоро что-то разобью.
Некоторое время думает.
- В рамочку надо его поставить... А лучше Рябе на выседку. Может кто и вылупиться... И мышей у нас много. Спасу от них никакого. Повывести надо...


Для пояснения названия. Этот рассказик написан по мотивам моей, написанной еще в школе, минипьесы "Отражение в алмазном клюве", где главная героиня - курочка Ряба, особо опасный партизан и диверсант по прозвищу Алмазная Кура. Увы, сама пьеса где-то безвозвратно сгинула, не оставив ни одной письменной копии. А писать заново нет желания. Но идея, на мой взгляд, нелохая. Вот и решил ее реализовать в небольшом рассказе.


ИЗВОЗЧИК.

- Я не беру учеников, - тихо сказал лодочник, отталкиваясь шестом, - ни с того берега, ни с этого.
- Подожди, - парень стоял у самой кромки воды. - Ты устал и хочешь смены. Я хочу занять твое место.
- Это невозможно...
Темная безликая фигура в широком плаще растворилась во мраке. Парень продолжал терпеливо ждать. К реке подходили люди.
Из темноты опять появилась высокая фигура человека, стоящего в лодке, с длинным шестом в руках.
Лодка тихо причалила к песчаному берегу, на нее ступило несколько унылых на вид людей, заплатило по монете. Впрочем, их уныние легко обьяснимо.
- У тебя великий дар, - прошелестел лодочник, обращаясь к настырному парню, - используй его во благо.
- Разве это не благо? - выкрикнул паренек. - Твоя работа, возможно, самая важная из существующих!
- Это не работа, это наказание...
- Рагон, сними с себя это наказание и отдай его мне.
- Это невозможно... Ты еще живой...
- Ах вот в чем дело.
Прошли годы, и к тому же берегу вышел старик, одетый в длинный плащ с опущенным на плечи капюшеном. Он долго стоял, всматриваясь в тьму над черной рекой.
- Приветствую тебя, Рагон.
Лодка с высокими бортами мягко ткнулась в песок.
- Ты не изменился, Рагон.
- Я никогда не меняюсь. А ты постарел.
Старик хекнул..
- И гораздо больше, чем постарел...
- Вижу, вижу, - в голосе лодочника впервые послышались нотки чувств. - Сегодня ты по праву на этом берегу. Теперь ты готов занять мое место?
- А готов ли ты?
- Я был готов всегда...
Старик ступил на лодку и принял шест из рук Рагона.
- Первым твоим пассажиром буду я, - сказал уже бывший лодочник, вкладывая в ладонь своего сменщика серебрянную монету.
Рагон сошел с лодки на противоположном берегу.
- Два последних вопроса, - сказал он из под своего извечного капюшона. - Зачем? И как твое имя?
Старик усмехнулся, накидывая на голову капюшон и становясь неотличимой копией своего предшественника.
- Как бы то нибыло, ты никогда не ступал в потусторонний мир. Я этого не хочу, как и не хотел когда то ты. Пускай своеобразное, но вечное существование, между тем миром и этим.
- Не жизнь...
- Но существование.
- И как тебя зовут, новый извозчик загробного мира?
- Харон.
- Ты выбрал вечное существование, Харон. Готовься к вечным мукам.

[Abver]

И еще. Почему бы не разнообразить жизнь форума коллективным творчеством. Этому посвящены целые сайты. Схема, думаю, понятна: участники пишут в общий роман по главке, по очереди и в определенном порядке. Так, кстати, можно накропать солидное произведение. Само собой, придется ограничить круг участников во избежание хаоса. И составить определенные правила. Но это дело десятое. Если кому-то интересен подобный проект, пишите свои предложения.