Сообщений в теме: 668

[Yuta]

Может и крохотные, но очень хорошие

[Abver]

БИТВЫ БОГОВ.
Все, мне крышка. Я попал, и попал очень круто.
С трудом вспоминались лекции. Треть процента? По-моему, именно такая часть солдатского состава гибнет при планетарном десантировании из-за так называемых непредвиденных обстоятельст. Или, говоря проще, по собственной глупости и из-за тотального невезения. И я как раз и попал в эту треть процента, будь она неладна.
Я шел с последним эшелоном, с самой высокой орбиты. На планете шансов выжить будет больше, потому что основную часть врагов уничтожат первые шесть волн десанта. Но эта удача компенсируется опасностями при посадке. Выше орбита – больше смертей.
Надо же было появиться прямо на моем пути этому чертову подбитому корвету. Будь он цел, максимум что бы мне грозило, так это шмякнуться о борт и в неполном сознании продолжить спуск. Ничего страшного, бывает.
Но проклятая посудина получила хорошую порцию ракет, после этого сосчитала еще несколько судов. Генераторы перешли в третью фазу работы, превратившись в огромные сверхмощные магниты. И, на свое счастье, рядом пролетал ваш покорный слуга. Меня просто-напросто притянуло. И я как гвоздь висел у всех на виду. Благо, не раздавило: спасали компенсаторы.
Да и висел бы так, опять же ничего страшного. Стыдно, конечно, но чего на войне не бывает. Сняли бы через пару суток, посмеялись.
Но, видимо, сегодня фортуна была явно не на моей стороне. К корвету на крейсерской скорости приближался боевой катер, недвусмысленно собираясь врезаться. И как раз в том месте, где висел я.
Спасения я не видел. Оставалось только молиться. Правда, молитвы я не знал ни одной.
Долго мучаться ожиданием смерти мне не пришлось. Меньше чем через четверть минуты я раздавлен. Я лишь успеваю услышать треск раздавливаемого скафандра. Боли я не чувствую: сознание милосердно отключается.

Я стою посреди равнины. Куда не посмотришь: кругом одна сине-фиолетовая трава. Такая же и под ногами. На мне боевой скафандр, в руках верный Змонк. Все как надо.
Неужто приземлился? А кого же тогда раздавили сошедшиеся суда? Да и нет вроде на T130 ни синих, ни фиолетовых растений.
Слышу сзади шум. Оборачиваюсь. Метрах в пяти стоит существо: невысокое, зеленое, с ногами и руками, с круглой безухой головой и огромными немигающими глазами. Классический тисианец. Или тисианка. Так сразу и не отличишь.
Одето существо в синие свободные одежды. Лапки смирно сложены перед собой. Никаких признаков агрессии. Сущий буддийский монах.
Все таки Тисиан.
- Где я? – спрашиваю я, и только потом понимаю, что у меня нет лингвистора. Но тисианца это не смутило.
- В Стране Синей Травы, - на чистом русском отвечает инопланетянин.
Сначала возвращаю на место челюсть.
- А ты кто?
- Я кусамбаксуа.
М-да, обьяснил.
Монахоподобный тисианец как то совсем по человечески горестно вздыхает, поводит рукой, и рядом с ним возникает штуковина, сильно похожая на этакий модернистский стул. Рядом со мной возникает такой же, но побольше.
- Присаживайся, - устало произносит он и сам подает пример. Я тоже сажусь, хотя местная мебель и не очень удобна.
- Я привратник Страны Синей Травы, по вашему преисподней. Отправляю души умерших, кого в рай, кого в ад. У нас они, конечно, называются иначе. Доходчиво обьяснил?
Да уж куда доходчивее.
- Так я на тисианском том свете?
Некоторое время соображаю. Привратник смотрит на меня грусно и с какой то глубокой тоской в глазах.
- А я то тут что делаю?
Гениальный вопрос. Действительно, я то тут что забыл?
- Молился бы своему богу, явно сюда не попал бы, - язвительно говорит кусам… как его там.
Единственное что мне интересно, откуда он по нашему лапочет, да еще получше меня.
- Ваших здесь за последнее время тысячи прошли. Выучить пришлось.
Обхватываю голову руками. Влип так влип. При жизни не везло, так и после смерти фарта нет. Куда меня теперь? Уж ясно, что не в местный рай. Тисианский ад похлеще нашего будет, для землян, по крайней мере. Вот уж зеленые рогатые потешаться.
- Ну, собирайся, пора, - нарушает мои невеселые мысли не местный апостол. – Куда и сам догадываешься.
Я встаю со стула и покрепче сжимаю автомат. Просто так не возьмете, зеленопузые. Но мое перемещение в ад, или как он уних тут называется, какая нибудь Страна Черной Травы, явно откладывается.
Тисианец вдруг подпрыгивает, нервозно озирается, всматривается в горизонт. Я тоже туда смртрю. Вдали видны какие-то еле различимые точки. Они приближаются. И инопланетного святого это сильно волнует. Он бегает взад-вперед, что-то верещит, уже, видимо, по своему.
А я улыбаюсь. На дальновизоре вижу ровный клин летящих мужчин. В белых одеждах, с длинными светящимися мечами в руках, они начинают спускаться, редко взмахивая большими белоснежными крыльями. Ангелы. Наши, земные.
- Братцы, я здесь! – кричу я и пару раз стреляю в воздух.
Ангелы садятся один за другим, окружая меня плотным кольцом.
- Ты в порядке, сынок? – спрашивает меня один из них, с тонким юношеским лицом, но с низким прокуренным голосом. Командир, сразу понял я.
Но интерес ко мне он сразу теряет. Что вокруг начинается. Словно из-под земли появляются зелененькие уродцы с непонятным оружием в руках. Начинается жестокая сеча.
- Расхитителям божественной собственности смерть! – ревут ангелы, резво работая клинками. Это я что ли божественная собственность?
Аборигенов много. Каждый ангел бьется сразу с тремя-четырьмя. Во все стороны летят пух, красная и зеленая кровь, белые и синие одежды. Один из ангелов воздевает руки к небу и просит Господа о помощи. Радист отряда, понял я.
К месту сражения слетаются новые эскадрилии ангелов и херувимов. Тисианцы отвечают появлением каких то жутких жукоподобных тварей. На подходе вижу отряд самых натуральных чертей, с копытами и рогами. Начинают биться бок о бок с воинами света. На горизонте огромные многорукие фигуры. Неужто титаны? Божественная битва приобретает воистину колоссальные масштаб.
Вокруг грохот, лязг оружия, крики. Я хватаю одного крылатого.
- А мне то что делать?!
- Не до тебя сейчас, - азартно кричит ангел, вырывается и кидается сразу на трех тисианцев.

А я опять оказываюсь в невесомости, притянутый к генератору разбитого корвета. До приближающегося катера считанные метры. Но теперь каким то чудом мне удается увернуться.
Нашли меня через тридцать часов. И первым делом, после еды и сна, я сходил к корабельному капелану и взял Библию. А у корабельного муллы Коран. Жаль, равина на нашем линкоре не нашлось.

[Abver]

И ТЕБЕ ПОЗДОРОВУ.
- И тебе поздорову, - пробасил в ответ на мое приветствие волхв. Здоровенный, широкоплечий, хоть и не молодой. Руки словно лопаты. Настоящий богатырь, каковым, наверное, и был в молодости.
Никогда не любил волхвов. Видел то их пару раз. Но какой то неопределенной опасностью от них каждый раз веяло. Никогда не внушали мне доверия ни волшебники, ни колдуны, ни чародеи. И уж тем более волхвы, водящие, как известно, дружбу с всякого рода лесными духами и нечистью.
Этот был не лучше других. Может и был он когда то богатырем, и защищал простой люд, но, видимо, много с тех пор прошло времени, и за это время растерял он добро. Буравил меня нехорошими маленькими глазками. Огромный, весь какой-то темный, похожий на старый могучий дуб.
- Куда путь держишь? – так и ощупывает взглядом. Ох, не к удачи я его встретил посреди дремучего леса.
- В Китеж, - ответил я.
- И мне туда же, - улыбнулся волхв. Лучше бы и не улыбался. Еще страшнее стал.
Этого я больше всего и боялся. Не верю я, конечно, историям о лесных кровопийцах и людоедах. Но не верить хорошо в теплой таверне за кружкой домашнего кваса в компании друзей. Стоит перед тобой этакая образина, и в голову лезет мысль: откуда он такой упитанный в местах, где зверья крупнее белки и не водится. Шишками что-ли питается?
Улыбается, а зубы так и сверкают. Даром что немолод, но дерево перегрызть сможет.
И еще захотелось ему напомнить, что, когда я его встретил, направлялся он на юг. Уж никак не в Китеж.
Мы двинулись по еле заметной тропинке. Волхв тяжело шел рядом, глухо стукая посохом. От него густо пахло неизвестными мне травами. Хорошее с утра настроение быстро ухудшалось.
- Небось думаешь, что заведу тебя в топи и слопаю? – пророкотал лесной кудесник и начал ухать. Видимо, он так смеялся.
- Истории про вас всякие рассказывают, - неохотно признался я.
Волхв хекнул:
- Эт хорошо что не врешь. Ложь я сразу чувствую.
Опять пошли молча. Я подумал, что не кинулся он меня разубеждать. Ох, страшно.
- А кличут то тебя как?
- Златом.
- А меня Лесобором.
Так и шли весь оставшийся день, перекидываясь скупыми фразами. Волхв что-то спрашивал, я коротко отвечал. Если Лесобор действительно упырь или волколак, то говорить с ним надо очень осторожно. Втянет в разговор, одурманит, и кушать начнет живьем, а ты и сопротивляться не сможешь.
Начало смеркаться. Скоро начнется самое интересное. Если есть чему начинаться, конечно.
Но, даже когда окончательно стемнело, страшный волхв не выпустил клыки и не попытался вцепиться мне в горло. Нашли удобную полянку, разожгли костер. Я уже стал подумывать о неоправданности моих подозрений, но все испортило то, что Лесобор отказался ужинать. Видано ли, целый день на ногах и не проголодался? Или хочет утолить голод не вяленым мясом, а свежим?
Заснуть я, понятное дело не мог. Честно говоря, хотелось дать хорошего стрекача. Но так нельзя делать. Если волхв действительно из нечисти, то от него мне в любом случае не убежать. Поэтому приходилось дрожать от страха и притворяться спящим, вслушиваясь в каждый шорох. В руке я крепко сжимал маленький серебрянный ножик, купленный на одном из заморских базаров несколько лет назад, на всякий случай. Не дайте боги, что бы это был тот самый всякий случай.
На какое то время я все-таки задремал. И проснулся от того, что начал задыхаться. Широкая липкая ладонь зажимала мне рот и с силой прижимала мою голову к земле. Почувствовал, как начала хрустеть шея. Я несколько раз ударил ножом по толстой руке волхва.
Раздался визг. Ладонь исчезла, и я смог вскочить на ноги. Лесобор стоял шагах в пяти от меня и с недоумение разглядывал свою пораненную руку. Потом перевел взгляд на меня.
- Эка ты меня. – Прошипел он. Вот теперь он был по-настоящему страшен: кожа неестественно побелела и пошла какими то пятнами, глаза стали красными. Над поляной стоял тяжелый сладковатый запах.
- Мертвяк! – меня аж передернуло от отвращения.
Бывший волхв, не нашедший упокоения мертвец, хищно улыбнулся осколками зубов.
- Если бы, Златушка, если бы.
Он просто пошел на меня. Нет, мне не совладать. И я побежал. Сейчас можно было расчитывать только на чудо.

- И тебе поздорову.
Паренек настороженно меня раглядывает.
- Куда путь держишь? – дружелюбно, насколько это возможно, спрашиваю я.
- В Китеж.
- Я туда же. А звать тебя как?
- Лучом.
- А меня Златом.
Не очень то он мне рад. Вместе идем по знакомой мне тропинке.

[Abver]

ПЕРВЫЙ РАЗ.
Вы когда нибудь дрались в глухой темной подворотне сразу с тремя? Не лучшая жизненная ситуация.
Я бы смог отмахаться. С горем пополам. Даром что-ли три года на карате ходил? Хоть это и было еще в школе. Кое что то осталось. Да и не те были противники, что бы сильно беспокоиться за свое здоровье. Наркоманского вида отморозки: худые, сутулые, с коричневого оттенка кожей. Каждого соплей перешибить можно.
Но тут в руках одного блеснул нож. Это только на тренировках бутафорское оружие легко вылетает из нежелающих тебя убить рук. Когда смотришь на холодную сталь, все боевые навыки куда-то улетучиваются, вместе с боевым пылом.
Удар. Боли почти не чувствую. Лишь резкая слабость. На руки льется что-то горячее. Моя кровь. Колени подкашиваются и я падаю.
Казалось, время остановилось. Ползу. Или пытаюсь, по крайней мере. Все, это конец. Удивляюсь только своему хладнокровию. Всегда думал, что умирать тяжело.
Жалко только родителей. Вот кто действительно не переживет мою смерть.
В животе начинает холодеть. И жутко хочется спать. Глаза так и слипаются. Ухожу в свои грезы.

Моя первая лекция. Вокруг такие же первокурсники, как и я. Ректор – солидный полный мужчина – расхаживает перед кафедрой и говорит что-то о юридической элите страны и о нас, как о будущих ее представителях. Я не слушаю. Мое внимание занято другим. Точнее, другой.
Уже пол-часа рассматриваю тонкую шею с нежной кожей. В голове проносятся сцены, заставляющие краснеть.
Ее я приметил еще в корридоре. Высокая, стройная, с красивым, хоть и чуточку неправильным лицом. Притягательная, вот нужное слово. И не писанная красавица, а взгляд отводить не хочется.
Конечно, это не была любовь с первого взгляда. Семнадцать лет – такой возраст, когда тебе нравится каждая вторая представительница женского пола. Но все таки что-то тогда в груди кольнуло.

На экране очередной американский супергерой дробит челюсть очередному американскому суперзлодею. Красиво дробит, зрелищно. Под отличную тяжелую музыку. В другой раз я засматривался бы этой сценой. Но не сегодня. Рядом сидит она. И все мои мысли только о ней.
Первое свидание и поход в кино. Надеюсь, что свидание. И очень надеюсь, что не последнее.
Вспоминаю, как краснея и заикаясь, предложил ей погулять в воскресенье. Хотелось провалиться на месте. Подумал тогда, что скромность – это болезнь.
Места себе не находил потом три дня. Днем обдумывал все возможные сценарии встречи, подготовил с десяток речей. Ночью гнал от себя бестолковые страхи: вдруг я ей не понравлюсь? или скажу что-то не то? или она вообще не придет? С особой грустью перебирал скудный студенческий гардероб и пересчитывал не менее скудные студенческие финансы.
Тайком смотрел на нее и думал, что напрасно я переживал. Жемчужина, а не девчонка.
Тогда все прошло отлично. Жалел только, что не купил билеты на последний ряд.

Тяжело дышу. Штаны впереди оттопырены самым неприличным образом, но я не испытываю по этому поводу ни душевного, ни физического дискомфорта. И она, по-моему, тоже.
Мой первый поцелуй. Никогда не думал, что можно так завестись от поцелуя. Хочется содрать одежду сначала с нее, а потом с себя. Какое то оральное безумие.
О, как я об этом мечтал. И как долго к этому шел. Мы уже несколько месяцев гуляли, целомудренно взявшись за руки. Вот и все доказательства чего-то большего между нами, нежели простая дружба. В голову постоянно лезла навязчивая мысль, что надо проявить инициативу. Но чертова болезнь…
Она все сделала сама. И откуда столько опыта? Наверное пресловутая женская интуиция.

Первый секс, первая ссора, первое бурное примирение…
Моя первая любовь. Никогда не думал, что сердце может заходиться от одного голоса возлюбленного человека, а голова идти кругом от запаха его тела. Мы упивались чувством любви, мы купались в нем, мы жили друг другом.

И, по традиции, моя первая смерть.
Я кусал свою руку. Только не уснуть, только не уснуть. Я полз к выходу из проулка, оставляя темный след на асфальте. Откуда то взялись новые силю. Нет, думал я, не дождесься, Костлявая. Слишком я мало был со своей маленькой Алисой, слишком мы мало успели. Хотелось плакать, хотелось смеяться. Хотелось всего. Только умирать желания не было. У меня еще слишком много нового впереди. Первого.

[Флора]

Один из ангелов воздевает руки к небу и просит Господа о помощи. Радист отряда, понял я.
Буду цитировать, понравилось

[Vanger]

прочитал пока предпоследние три. Хорошие такие, маленькие рассказики... На удивление приятно читаются. Сейчас попробую осилить другие.

Абвер, ты их хотя бы по одному выкладывай, до следующего поста... Или двух... Тяжело читать... И мысли сбиваются...

[Vanger]

Прочитал теперь последние три. Интересно. Особенно про битву богов... Немножко нестандартная такая ситуация...
Молодец!

[Yuta]

Ишо давай!

[Vanger]

Только по одному. Береги своих читателей (читай - почитателей) в конце-то концов!

[Abver]

ПОД ПЫТКОЙ.

- Вы ее любили? - спрашивает иквизитор. Голос тихий, бесцветный. И сам он какой то невзрачный, серый, незаметный.
Я молчу. Неужели эта мышь в обличье человека знает что такое любовь?
Инквизитор тягостно вздыхает и еле заметно кивает палачу. Метр Донель начинае что-то делать у моих ног. Слышу хруст собственных костей. За ним приходит дикая боль. Некоторое время корчусь в деревянном кресле, к которому крепко прикручен.
- Вы знали, что она ведьма?
Опять тягостный вздох, опять хруст и опять боль.
Дыба, испанский сапог, верденская дева, еще какие-то жуткие приспособления.
- Хотите услышать о ней и обо мне? Слушайте, в свое удовольствие.

Я шел по берегу Сены. И увидел ее. В мире, где оголить ногу выше щиколотки считается бесстыдным, вид обнаженной женщины приравнен к явлению святого.
О,она была прикрасна. Я стоял и не мог пошевелиться, и смотрел на нее. Она, ничуть не стисняясь своей наготы, смотрела на меня.
А потом мы долго любили друг друга, прямо на берегу, весь день, и всю ночь. Так и не сказав ни слова.
Я лежал на траве. Расцарапанная спина саднила, искусанные губы распухли и болели. Я гладил ее пышные черные волосы. Как же ее зовут?
- Талия.

Конечно, я сразу понял, что Талия ведьма. Не бывают простые женщины так прекрасны. Так распутны. И так умны.
Я ходил по ее дому, смотрел на корешки книг на многочисленных полках, на склянки и банки с непонятными веществами, на сушенные травы. И мне небыло страшно. Она наблюдала за мной с улыбкой.
Вскоре я бросил университет. У меня появился новый учитель. Учитель, которому я верил и доверял, и которого любил.
Я постигал черную и белую магию, искусство порчи и заговоров, многие другие колдовские науки.

И я побывал на первом в своей жизни шабаше. Я смотрел на своих новых братьев, слуг Сатаны, старых и молодых, красивых и не очень. И видел по-настоящему свободных людей. Свободных в действиях, и, главное, свободных в мыслях.
Да, мы пили кровь и ели мясо еще живых младенцев, насиловали малолетних девствениц. Вас это шокирует? Чтож, как говорили римляне, каждому свое.

А как-то раз Талия сказала, что в полнолуние нам надо зачать ребенка. Через девять месяцев я с кинжалом стоял над кричащим комком.
- Убей его! - из угла рычит Талия. У нее нет сил даже подползти. - Убей его! Так требует Господин!
Я бью. Несколько раз. А потом мы пьем кровь нашего сына. Моя возлюбленная розовеет и словно набирается жизненной силы. Меня тошнит.


Второго ребенка мы зачали тоже в полнолуние.
- Что говорит Господин? - спрашивал я, на что Талия таинственно улыбалась.
Я убил ее во время родов, даже не посмотрев на ребенка. Даже с перерезанным горлом она не умерла сразу: долго цеплялась за меня руками. Пошел исповедываться, чего очень давно не делал.

Бог отвернулся от меня давно. Теперь отвернулся и дьявол. Или я отвернулся от них. Или отвернул их от себя. В любом случае, мне нет места ни на этом свете, ни на том, ни в раю, ни в аду. Отныне я житель небытия и безвременья, бесплотный дух вселенной.

- Любил ли я ее? - смотрю на своих истязателей и смеюсь.- Наверное, да. Но все-таки Талия была настоящим мастером различных зелий, в том числе и приворотных.



ПОКОЙ УМЕРШИХ.

Я сидел в небольшой каменной нише. И что я тут делаю? Мне страшно(есть чуть-чуть), холодно и голодно, и очень хочется спать. И ради чего я подвергаю себя таким испытаниям?
Во всем виноват азарт. Наш фамильный бич.
Никогда не верил в привидения. Даже когда был маленьким. Мама считала, что каждый нормальный ребенок должен бояться темноты. Я не боялся. И мама называла меня уникальным.
Легенды о призраках замка Левинкорг были, наверное, древнее самого замка. Сколько неупокоенных душ бродили по длинным темным корридорам не знал никто. От нескольких десятков до нескольких сотен. Да, история Левинкорга была страшна и кровава.
Ну не верил я во всю эту ерунду. О чем вчера и заявил Ноутилу, огромному любителю таинственных историй. Он часами мог рассказывать о последнем дне юной графини фон Левинкорг, или о ее внучке, полоумной Гариде, убившей собственных детей. Наслушался всего этого от деда, и теперь с собственными подробностями передает другим, при случае и без него.
Мои слова задели Наутила. Он начал приводить десятки свидетельств и доказательств, но примолк после резонного замечания, что сам то он не видел ни одного привидения. А потом вдруг выдал:
- А как ты можешь говорить, что их не существует, если их не видел?
Умнее фразу составить Наутил не смог. Но мысль была ясна: чтобы доказать, что в огороде нет камня, надо туда пойти и увидеть, что его действительно там нет.
И мы поспорили, что я просижу всю ночь в самых дальних корридорах замка и не увижу ни одного призрака. Глупо, конечно. Я ведь могу и не сказать, что что-нибудь увижу. Но расчет Наутила состоял в том, чтобы я испугался и отказался от спора, тем самым доказав его правоту. Недождешся.
Сначала я решил всю ночь продрыхнуть. Но это оказалось не таким уж простым делом: здесь было очень холодно. Я сидел, обхватив колени руками, и пытался согреться. И проклинал Наутила в купе со своим азартом и инстинктом спорщика.
На какое-то время я все-таки задремал. Проснулся от того, что тяжелая портьера, закрывающая мое убежище, легонько шелохнулась. Первая мысль - я ее сам задел. Но я ее не касался, а она шелохнулась еще раз. Волосы на голове зашевелились.
Аккуратно, лишь бы не издать ни звука, я выглянул в коридор. Была глубокая ночь, и не видно было ни зги. Я уже хотел спокойно вернуться на место, когда из за поворота, метрах в десяти от меня, выплыло...
Теперь волосы на моей голове не просто шевелились. Такое впечатление, что скальп хочет убежать.
Из-за поворота выплыло самое натуральное привидение: прозрачный и светящийся силуэт женщины в белых одеждах. Открыв рот я смотрел, как призрак проплыл мимо меня и исчез в конце корридора, на винтовой лестнице.
Наверное, я так бы и сидел, уставившись в след...кого? юной графини, или сумасшедшей Гариды? или еще кого? если бы из-за того же угла не вынырнула еще одна белая фигура. На этот раз мужская.
Мне даже не пришло в голову спрятаться. Но моя персона, похоже, призрака не интересовала. Он меланхолично проследовал в том же направлении, что и дама.
Привидения шли одно за другим. Они появлялись из смежных коридоров, из дверей в комнаты, или прямо из стен. И путь их лежал к винтовой лестнице, ведущей в подвал.
Все-таки я набрался смелости и двинулся за каким-то мальцом, тоже, ясное дело, в белом.
Лестницы, переходы, тоннели. Я петлял по лабиринту замка, боясь заблудиться, и думал, что архитектора стоило бы повесить за такую планировку. Впрочем, с ним, очень может быть, так и поступили, и он вместе с другими бродит где-то здесь.
Я упустил момент, когда выскочил в большой овальный зал.
И был не в силах пошевелиться. В кромешной темноте, разделившись на пары, в вальсе кружились светящиеся призраки. Десятки пар. Я смотрел на этот мистический бал, и по моему телу бежали мурашки.

Ничего я наутро Наутилу не рассказал. Конечно, он не поверил. Но проверять все равно не станет, струсит. А души умерших тревожить незачем. Они нашли покой, пусть не на том свете, так на этом.



ЭКСКУРС В ЗАГРОБНОЕ БУДУЩЕЕ.

- А вот возьму и прыгну!
Макс сидел на крыше семиэтажного панельного дома уже час. Внизу собралось много народу. Такое внимание к его персоне ему нравилось.
- Братишка, прыгай, мы тебя поймаем.
Это кричат его друзья. Голоса наглые и пьяные. Равиль, Семен, Гасан, Токарь, Кучер, кто то еще. Крепкие, в кожаных куртках и в большинстве своем бритые. Зеваки немного сторонятся опасной компании. Зевак, кстати, много.
Чуть вдалеке стоит карета скорой помощи. Рядом, взирая на все происходящее с буддийским спокойствием, курят врач, санитар и водитель. Курят уже час, ждут и заодно отдыхают.
А происходит, в общем то , следующее. Максим Гнездов, для своих Макс или Гвоздь, решил покончить с собой. Измена любимой девушки(а сам то со сколькими переспал без ее ведома?), два свежезаведенных уголовных дела(справедливо заведенных, что уж там), жуткий скандал с родителями(а как они еще должны отреагировать?), и в большей степени бутылка водки и пара косяков привели его на эту крышу. Он сидит, свесив ноги, и собирается прыгнуть вниз и в дребезги разбиться.
И совсем это не страшно оказалось. В предвкушении смерти есть своя прелесть. Ждешь чего-нибудь нового. Ведь умирая каждый из нас делает величайшее открытие: открывает новый мир. И закрывает старый, для себя. Умирать интересно. Этакий возведенный в абсолют познавательский фанатизм.
Впрочем, Макс мыслит сейчас не так гладко. Слово "абсолют" вообще отсутствует в его словаре. Но все-таки какие-то движения мысли заставили его оттолкнуться и полететь вниз.

- Жри, тварь!
Макс задыхался. И ничего не мог понять. Он пытался вздохнуть, но в рот и ноздри забивалась густая отвратительная масса. Его куда-то макали головой, и чья-то сильная рука не давала возможности освободиться.
- Вкусно?! Еще хочешь?!
Живительный глоток воздуха. Они посередине какой-то грязевой равнины: Макс и его мучитель - огромный мускулистый мужик. Он держит Макса за воротник и сует головой в огромную кучу дерьма. И зло кричит на ухо.
Это было давно. Паренька звали... Да Макс уже и не помнил. Ботом его называли. Самый умный был в классе, а значит и наименее уважаемым. Низенький, дохлый, очкастый. Мишень для злых шуток сверстников.
Как-то осенью Макс и еще трое пацанов решили развлечься: прямо посреди школьного двора, на глазах у всех, окунули Бота в огромную грязную лужу. А Макс, как самый изобретательный, догадался макнуть его туда лицом. Вот смеху было. Несчастный две недели не ходил в школу, а потом и вовсе перевелся в другую. Но его обидчиков это не волновало. Они забыли о нем на другой день после инцидента.
Вспоминай, прошелестело в голове.

Дерьмо куда-то исчезло, как и сжимающая шею рука. Макс стоял на четвереньках на замызганом кафельном полу и блевал.
- Грязный он. Испачкаемся. - сказал кто-то просительно.
- Ничего, отмоемся, - зло ответил другой.
Макс поднял взгляд и увидел пятерых парней, крепких, бритых и в кожаных куртках. Они стояли полукругом и молча на него смотрели. Центральный нехорошо усмехнулся и коротко, но сильно ударил Макса ногой в лицо.
Били долго, ногами и руками, палками, несколько раз ударили головой об унитаз. Макс глотал собственные зубы, плевал кровью, с ужасом понял, что у него вытек правый глаз. Потерять сознание было единственным его желанием.
А ведь и он много раз вот так же входил в раж: в туалетах школы и путяги, на ночных улицах, в недалеких от дискотек подворотнях. Упивался превосходством трех-пятерых-шестерых над одним, двумя.
Только сейчас, захлебываясь кровью и слезами, Макс впервые в жизни подумал, что пятеро на одного - нечестно.
Осознавай, опять ворохнулось что-то внутри.

Кошмар избиения закончился. Хватает даже сил подняться. Парни в кожанках исчезли, но появились другие.
Длинная узкая комната, по бокам двухьярусный нары, на которых сидят полуголые мужики. Сухие, жилистые, темная от татуировок кожа лоснится от пота.
Макс не успевает ничего понять, когда ему ловко заворачивают за спину руки и начинают снимать штаны. Кто-то сильно хватает за волосы. Перед единственным глазом начинает маячить толстый красный член.
- Подготовить надо, вдруг откусит,- слышен заботливый голос.
- Уже подготовили, - отвечае хриплый рык.
А тогда, два года назад, ему было даже приятно. "Опустить" того паренька решили, как положено, по пьяне. На гомика похож. Так пускай будет не только похож. Говорили, что он потом повесился.
Хочешь еще? - шепчет кто-то отовсюду.

- Не-е-е-т!!!
Макс тяжело дышит. Он опять сидит на краю крыши и собирается прыгнуть. Или уже не собирается?
Хмель бесследно испарился. На крыше холодно, дует ледяной ветер.
Сейчас Макс не может ни о чем думать. Позже, вспомнив все пережитые ужасы, он представит, что его ждет на том свете после смерти, и решит изменить свою жизнь. И долго будет размышлять, были ли то проделки дьявола или его извечного противника.



БЕЗ НАЗВАНИЯ.

Какое все-таки счастье обладать женщиной впервые.
Миранель считал себя взрослым мужчиной. И по праву. В свои шестнадцать лет он участвовал в доброй дюжине больших битв, нескольких десятков мелких стычек и несчетном количестве драк.
И трофейных ушей на поясе было много, много даже для опытного воина.
Не по возрасту высокий и широкоплечий, Миранель, по его мнению, имел один существенный недостаток: юное, как раз соответствующее возрасту, лицо, совершенно не суровое,как бы он ни старался придать ему подобное выражение.
Но именно этот "недостаток" и привлек ее.
О, она была потрясающе красива. Тогда Миранель подумал, что всепоследующие женщины будут лишь тусклыми тенями этой богини.
Взрослый воин с детским лицом лежал на широкой кровати и смотрел на красавицу. Она смотрела на него своими огромными цыганскими глазами.
- Не уходи, - сказал он.
Она лишь улыбнулась. И Миранель вдруг подумал, что она всегда будет с ним, где бы ни был он, и где бы ни была она. Это была не просто мысль, а откуда-то взявшаяся вера.
На прощание она только прошептала на ухо:
- Ты даруешь мне существование.
Потом он долго думал над этими словами. Почему существование, а не жизнь? Или она имела в виду что-то другое?
Такая же тайна, как и она сама.

Его лицо было жестким и суровым. И все покрыто боевыми шрамами. Лицо великого воина. Мало кто узнал бы в нем шестнадцатилетнего юношу. Она узнала.
Великий воин умирал. Он не сразу понял, кто над ним склонился. Но когда понял...Впрочем, сил не хватило даже на то, чтобы приподняться.
- Все такая же,- прошептал он. И закрыл глаза, собираясь умереть. Самым счастливым человеком в мире.
- Еще рано,- тихо говорит она и исчезает.

Миранель Ардасский был стар. Он стоял у дороги и ждал.
Она не изменилась и была все так-же красива.
И она подарила ему воистину божественную ночь.
- А теперь пора.- прошептала она.
И они ушли вместе.

[Vanger]

Ох, засланец... Ёпрст... Тебе же ж русским по белому написали - по одному!

Но ничего. Бум мучится. Ибо пишешь ты всегда неплохо. Всё равно не оторваться... И не заметно, что много...

[Vanger]

Наконец-то прочитал! Уря-уря-уря!!!!! Очень и очень даже неплохо надо сказать.
Только жутковато иногда становится от всей этой правды жизни... Не на ночь это надо было читать.

[Yuta]

Нра!
"Под пыткой" понравился как написан, но мне не нравится эта тема - ну не считаю я нужным увековечивать в рассказах таких редисок, даже если их опоили, обворожили или еще что. Хотя может принести практическую пользу. Сразу в голову приходят сектанты.
Остальные хороши.
"Экскурс" вообще надо в школе читать в воспитательных целях.
А последний просто очень романтический

[Abver]

ГЛУПЫЙ ВЛЮБЛЕННЫЙ ВАМПИР.

Он пил ее и плакал. Он высасывал ее кровь. И ему хотелось выть. Да, она была мертва.
Только смерть и любовь делают человека сильнее. Так говорили мастера. Он им верил.
Смерть ты пережил, говорили они. Иначе не стал бы адептом нашей веры. Осталось последняя ступень к могуществу.
Как он был глуп.
- Да, Анджей, ты слишком доверчив, - говорила иногда являющаяся ко мне смерть. - Но к мастерам стоит прислушиваться, пусть и не всегда.
И он прислушался. Он выбирал ее долго. Честно говоря, она была ему безразлична, как и все, кроме крови. А что еще ждать от вампира?
Приход любви он не заметил.
- Внимательности тебе тоже не хватает.- Смерть стала являться чаще.
Сначала человек тебя стесняет. Но постепенно ты начинаешь привыкать к нему. А потом понимаешь, что он единственная ценность в твоей жизни.
- И когда к тебе придет понимание?- Смерть качает головой.
Нельзя получить силу без жертв. Но так всегда хочется бесплатного сыра.
Понимание пришло. И он склонился над бездыханным телом своей возлюбленной и рыдал. Именно к этому понимание и привело.
"Смерть и любовь делают человека могущественным". Смерть любви дает десятиричный эффект. А любовь смерти?
- Тебе и не снилось, любимый.
Да, он попытался стать сильнее мастеров. У меня получилось, но какой ценой?
Он получил пряник - силу, он получил кнут - гибель Анжелики и душевные терзания.
- У тебя осталась лишь моя любовь. - Постоянный голос смерти. Ее визиты начинают пугать.
- Ты мне отомстила? - он сыплет проклятья. На кого? На смерть? Есть ли что-нибудь более проклинаемое во вселенной? - Или ей?
Анджей - несчастный глупый вампир - страдает над телом им же убитой Анжелики. А рядом стоит и улыбается влюбленная в него смерть. Она несравненно древнее и мудрее Анджея, и знает, что любые муки не долговечны. Когда то он забудет женщину. А смерть будет всегда, и ждать она будет вечно. Терпения ей не занимать.


ДОСКА ПОЧЕТА РАЯ.

На середине радуги встретились двое. Первый был низок и плотен, а так же рогат, при копытах, хвосте и круглом красном пятачке. И самым непристойным образом гол. Второй был высок, строен, бледен и при сильно развитых клыках. И одет в отличный костюм-тройку.
Некоторое время они стояли и подозрительно меряли друг друга взглядами.
- Ну и местечко вы выбрали, - недовольно проговорил высокий и стройный.
- Уж лучше, чем на северном сиянии или на лунной дорожке, ответил низкий и плотный.
- А Влад где? - спросил первый, нехорошо сощурив маленькие поросячьи глазки.
- Отдыхает, - бестрастно ответил второй.
Рогатый видимо расслабился. Тяжело вздохнул.
- Эх, перестал он уважать нашего хозяина. Совсем от рук отбился.
Клыкастый окаменел лицом.
- Вашего хозяина,- процедил он сквозь зубы.
Черт еще немного повздыхал, посетовал на неуважение и черную неблагодарность. Вампир в ответ молчал и поминутно поглядывал на золотые часы.
- Ладно, к делу.
- Мой господин желает забирать души себе. Все.
Вампир замолчал, гордо вскинув подбородок.
- А наш хозяин хочет лишь соблюдения договора. Кстати, подписанного Тепешем. Без принуждения.
Черт упрямо сложил руки на груди.
Разговор предстоял тяжелый.

- Главное, чтобы генератор не дал сбой.
Последний час Андрей только и делал, что сыпал сложнейшими физическими и техническими терминами, из которых "генератор" был самым простым и понятным.
- Да и что-нибудь другое не кокнулось.
Свою речь глава нового проекта НИИ климатологии Андрей Говриков закончил тихо и неуверенно. Совсе не так, как ее начал.
Ему было всего двадцать шесть лет, и по научным меркам он был зеленым юнцом, даром что очень талантливым юнцом, уже доктором наук и автором нескольких изобретений. Молодость в науке означает, в первую очередь, отсутствие выдержанности и терпения. Да, этого Говрикову действительно не хватало.
Шесть неудачных попыток провести эксперимент, работу всей непродолжительной жизни, по крайней мере на данный момент, не способствуют повышению самооценки.
Седьмая неудача означала полный провал и конец карьеры ученого. Значит - конец всего. Слишком много было поставлено на кон. И осознание этого тоже не повышало настроения.
Нажатие маленькой красной кнопки положило начало эксперимента. Сделав это, Андрей понял, что испытывает самоубийца, нажимая курок.

- Неужели мы будем обсуждать каждый пункт договора, составленного больше пяти веков назад? - вампир снисходительно улыбался.- Он не выдержит и беглого просмотра самым невнимательным юристом.
Черт начинал закипать.
- Может еще смету на души за эти пол-тысячи лет составим? - зло прошипел он.

Высокотехнологический процесс, в который были вовлечены огромные человеческие и материальные ресурсы, вошел в свою завершающуюся фазу. Андрей зажмурился и скрестил пальцы на руках, попробовал даже на ногах. В эти секунды решалась его сутьба.

И в эти же мгновения два посланника двух великих владык темной стороны мира были уже готовы вцепиться друг другу в глотки. Но не успели: земля ушла у них из-под ног, а точнее - радуга.

Все вокруг ликовали. У Говрикова не осталось на это сил.

Падая, черт жалел, что не стал в свое время ангелом. А ведь была возможность, если бы не грешил. Крылья бы сейчас очень пригодились.
О чем жалел вампир было неизвестно.
Но ясно одно, что Андрей Говриков досрочно, пусть и нечаянно, обеспечил себе место в раю, лишив Тьму двух своих верных слуг и на время оттянув смерть многих людей. Честь же ему за это и хвала.


ОТДЫХ ЗА БУТЫЛОЧКОЙ.

Он был неплохо одет: дорогая дубленка, норковая шапка, большой золотой перстень на безымянном пальце левой руки. И сидел, в общем то, во вполне предназначенном для этого месте: на лавочке посреди центральной площади большого города. Здесь было много народа. И заняты были все лавочки. И многие были одеты не хуже нашего нового приятеля. Но чем-то он выделялся из общей массы. Люди, по крайней мере, отмечали его своим вниманием.
Наверное, симпатичный. Очень может быть, что привлекательный. Для многих даже красивый. Парень лет двадцати пяти. Обычное дело.
Занимался он привычным для русского человека делом: пил.
Пил, смотрел куда то вдаль и думал о чем то своем.
Рядом с ним на лавочке была растелена газета, на ней стояла литровая бутылка водки, пластиковый стаканчик и банка с маленькими огурчиками. Раз в пять минут он наливал в стаканчик водку, залпом ее выпивал, выуживал из банки огурчик и с видимым удовольствием им хрумкал. И так уже несколько часов подряд.
Люди на него поглядывали с интересом. Некоторые с осуждением.
- Здорово, братан.
К странному пьянице подсел невысокий паренек, в кожаной куртке, спортивных штанах и кепке.
- Угостишь?
Наглые глаза блестели, губы раздвинулись в улыбке.
- Один стакан, одна бутылка, и огурцов немного осталось. Иди поздорову, путник.
Шпаненка позабавило такое обращение хорошо одетого и сулящего неплохой навар парня. К тому же не совсем нормального.
Он хотел продолжить разговор стандартной фразой "А ты сам то откуда?", но не успел.
Мягкая, но сильная рука легла ему на плечо...и мир вокруг начал меняться.
Массивные сталинские здания исчезли, и на их месте появились другие, меньше и красивее. Площадь осталась площадью, но совершенно чужой, с другими скульптурами и строениями.
Шпаненок, которого звали Лехой, изумленно заозирался. Посмотрел на небо и вместо голубизны увидел...желтизну. Желтое небо. Не земное.
А перед ним на лавочке сидел все тот же парнишка, но на нем не было ни дубленки, ни норкрвой шапки. Одет теперь он был в какое то цветастое тряпье, а на голову был надет дурацкий колпак.
- Где...я, - пролепетал Леха. Сильнее всего его подкосило исчезновение друзей, которые удобно расположились на соседней лавочке. Лавочка, хоть и другого дизайна, была на месте, но вместо братков там сидели какие то разноцветные клоуны.
- Это мой мир, - ответил...
- Волшебник? Ты волшебник?
Волшебник в колпаке кивнул.
Через несколько секунд окружающий мир приобрел привычный вид. И шпаненок Леха побыстрее покинул лавочку с одиноко пьющим парнем. Друзьям он ничего не обьяснил.
Прошло несколько недель. Каждый день на одной и той же лавочке сидел хорошо одетый парень лет двадцати пяти. Пил водку и кушал огурчики. К нему никто не подсаживался. Весь город знал, что здесь отдыхает волшебник из другого мира. Зачем ему мешать?

[Yuta]

А зачем вампиру было все это нужно? И зачем"волшебник" каждый день сидел на лавочке, он так развлекался или на нем просто два мира пересеклись?

[Vanger]

Впечатляет. Про волшебника здорово написано. Вот отлько интересно, от чего же такого он так долго отдыхал? И почему в связи с этим так беспробудно пил?

[Abver]

РАБОТА НАД ОШИБКАМИ, ИЛИ ИСТОРИЯ ВСЕЛЕНКОЙ ТИПОГРАФИИ.

Больше всего в книгах я не люблю ошибки.
В начале одного из романов Эжена Сю о вечном жиде Агасфер выходит на чукотский берег Берингова пролива и за снежной пургой видит Аляску. Мрачная и красивая сцена.
В тот же день я вышел на тот же берег и посмотрел в ту же сторону, что и в свое время Агасфер. И ничего не увидел. Да и не мудрено: до противоположного берега минимум пятьдесят километров. Мало чего рассмотришь. Я был разочарован.
Я был воспитан на абсолютном авторитете книги как правдивого источника знаний и мудрости. Безупречного источника. Не особенно искусный и довольно таки спорный классик французской литературы убил этот авторитет. И стал виновником иоей новой болезни. Назовем ее так - ошибкомания.
Начиналось все, в общем то, безобидно: мне стало интересно находить неточности в книгах. Каждое прочитанное произведение я подвергал дотошному анализу, обкладываясь энциклопедиями и справочниками. Это было чем-то похоже на охоту.
Занятие это мне скоро наскучило. Но я понял, что художественную литературу просто не могу читать. За каждой страницей я видел неправду, за каждой строчкой я видел ложь, за каждым словом - обман.
Но это были только цветочки.
Моя жизнь привратилась в кошмар. Все вокруг казалось нереальным. Я жил в мире, полном опечаток, логических ошибок. Часто я смотрел на небо и мечтал стать небесным инженером, чтобы взять и починить давно неисправную типографскую машину мира.
Я не умел молиться, но часто просил главного печатника наших судеб на секундочку пустить меня в святая святых своей мастерской. Безуспешно, конечно.
Помните старый мультик, в котором точки, запятые и другие знаки препинания жили в чернильной банке? Три года моего персонального ада прошли примерно в такой вот чернильнице, с крестиками и черточками, которыми зачеркивают помарки прилежные и не очень школьники.
Я плескался в черной жиже, давился антизнаками антипрепинания, и сетовал на того ненавистного мной гения, который додумался десятки тысяч лет назад передать песнь предков с помощью наскальных знаков. Уютно было бы ему по соседству со мной, в милой душной баночке из-под черной краски, еще одного инструмента запудривания мозгов?
Я всплывал к поверхности, и мне становилось легче. Опускаясь на дно, я хотел умереть.
Я боялся лишь одного - найти ошибку в себе. Это сулило конец. Пока веришь в безупречнрсть чего бы то ни было - есть ради чего жить и ради чего умереть. В обратном случае даже смерть никчемна и не принесет облегчения.
Каждый выбирает по себе женщину, религию и дорогу, пел Окуджава. Когда видишь идеал только в себе - выбрать проблематично. Женщины - некрасивы и глупы. Дороги кривы и ведут не туда. А религии... Бог - это абсолютная безупречность, и не важно что это: седобородый старец на небесах, облако космической плазмы или ползущий по стене таракан. Персональный ад, персональный рай, персональный бог. Я же стоял на пороге полного безбожия, в широком смысле.
Чернышевский меня бы расцеловал. Никто и никогда не повторял столько раз фразу "что делать".
Подсказку дал все тот же мультфильм. Единственный способ что-либо исправить - работа над ошибками. Я начал.
Через два года я зашел в книжный магазин и купил книгу. Я не выдержал и начал жадно пожирать глазами страницу за страницей, впервые за пять лет, прямо в автобусе. Не мог остановиться: читал на ходу, на лестнице, за едой. Закончил. И открыл заново.
Это был только первый шажок. Но толстый фолиант а-ля Талмуд начал преображать наш несовершенный мир. А я получил возможность хоть немного отдохнуть за чтением, пусть и собственного произведения.
Все-таки стоит поблагодарить парижанина за его может и не лучшую, но все же в чем то помогшую людям литературу. Именно благодаря ему хоть кто-то решил сделать работу над ошибками.


ОБИТЕЛИ.

Наше корыто медленно удалялось от голубого шарика.
- И здесь нет Бога? - спрашивает Луагр, в голосе нотки обиды. Он огромен и могуч. Большой наивный ребенок.
- Мы никогда не найдем его Дом. - Голос Аспенга скрипит как несмазанная дверь. - Мы этого недостойны. - Отец Лиар нехорошо на него коситься. Сегодня же доложит аббату Соиду - главному инквизитору корабля.
Старый Аспенг, наверное, высказал общее мнение.
- Седьмой Крестовый поход избран быть великим, - вещал с башни Великий Отец. Мы все верили. Как всегда, впрочем. Это было очень-очень давно. Теперь мы другие. И всему подряд не верим.
Я вспоминал десятки солнц и сотни планет.
- Обитель Господня! - в иступлении кричали мы. А потом так же бесславно покидали очередной мир.
Достойны ли мы? Один из многих, вопросов, которыми задаются усомнившиеся в себе праведники.
Последнее время меня мучает другой вопрос: а есть ли она, Обитель Господня?
Бог создал человека по образу и подобию своему, говорит Святое Писание. Значит, у Бога тоже должен быть Дом, говорят Святые Отцы.
Что же говорит сам Создатель?
Реки красной крови, реки зеленой крови, реки желтой крови. Какие еще реки ведут к нашей цели? И какие от нее уводят?
Вопросы, сплошные вопросы. Задают ли их терзаемые сомнениями праведники? Или это уже грешники?
Я смотрел на удаляющуюся голубую планету. Кровь у аборигенов тоже голубая.
Куда нас ведет очередное русло? Праведни внутри меня ответил сам себе. Ворохнулся и грешник.
Наверное, Дом есть и у Сатаны. Уж его то мы точно достойны .


ТАМ ТЫ ВСТРЕТИШЬ ВСЕХ.

- Пошла вон.
Глупая баба тащилась за мной, хваталась за ноги и что-то причитала. Смотреть на нее было противно.
- Пошла вон. - Отталкиваю ее. Она начинает громко выть. Хочется залепить ей пощечину. Опухшее, заплаканное лицо, когда-то даже казавшееся мне привлекательным, сейчас выглядело тупым и отталкивающим. Дура, как и они все.
Сегодня я украл еще немного чужого счастья. А немного ли? Смотря на очередное вселенское горе местного масштаба, задумываешься, доживет ли ее носительница до вечера.
Ерунда все это. Стерпит и не такое. Недельку поплачет, погорюет. Сетуют на слабость, а на деле двужильные, подольше мужиков живут.
А как все хорошо начиналось, Впрочем, начинается все всегда хорошо. Я об этом всегда забочусь.
Симпатичная вдовушка, весьма упитанная в денежном плане. И настоящей любви никогда не знала. А сорок лет - последнее цветение перед старостью - самый подходящий возраст для большого и настоящего чувства.
Неужели месяц счастья не перевесит недели горевания? Настоящего, непотдельного счастья и лживого горя? Никогда не верил в женские слезы и в их же причитания. Искренне лишь выстраданное. И внутренее. Не верьте словам и действиям, они суть обман. Правдива только мысль.
Я не оборачиваюсь на крики. Я жесток? Дарю я гораздо больше, чем отнимаю. В большей степени я отнимаю от себя. Да, я жесток, к себе в первую очередь.

- Вы интересовались их судьбами? - спрашивает священник. Голос его кроток и тих.
- Никогда, мне это неинтересно.
- Их было много?
- Сотни.
- Неразделенная любовь повод отнять у себя жизнь...
- Не смешите меня, святой отец. Лишь один раз я испугался. Это было давно. Она молчала, когда я уходил. Она была по-настоящему несчастна. Все внешнее - лживо. Слезы - бутафория, атавизм, способ вывидения из организма лишних солей, и не болнее того.
- Красть чужое счастье - грех.
- А давать его?
- Сравнивать свои деяния - грех еще больший.
Исповедуюсь я после каждой аферы. И слышу, как правило, одно и тоже.
В душу мне запали слова одной старой гадалки. "Там ты встретишь всех". Что же они мне скажут?

Я привязан к столбу. А они идут. Десятки, сотни, тысячи.
- Ты был слишком красив, - шепчут одни.
- Мы были влюблены в тебя, - шелестят другие.
- Ты повинен в нашей смерти.
Они все ближе и ближе. Некогда красивые. Таперь страшные.
- Ты будешь страдать как мы. Ты будешь страдать больше нас. Ты будешь страдать вечно.
Они рвали мое тело зубами и руками, а я хохотал.
- Глупые бабы,- кричал я. - Вам было проще убить себя и отправиться в ад, чем быть искренними с собой.
Лживые дуры, думал я, утопая в боли.


СМЕХ БОГИНИ.

- С вашей дочкой все в порядке. Возрастные особенности. Беспокоиться нет причин.
Доктор Ригс не верил в то что говорил.
В свои двадцать восемь лет Ланкастер Ригс был основоположником нового направления в медицине, сверхновым светилом всех наук с корнем "псих", признанным авторитетом в них же, лауреатом многих премий и наград, и прочая, и прочая, и прочая.
Многие считали его гением, немало людей думали о нем как о выскочке. Но практически все признавали, что он произвел революцию в психологии и психиатрии.
Сам же молодой доктор считал лучшим своим качеством наблюдательность. Ей то он и был обязан своим успехом. Увидеть простейшую закономерность в огромном количестве тестов психически больных смог бы далеко не каждый. Может это и не было великим открытием, то во всяком случае было великим замечанием. От слова "замечать".
Школа Ригса. Система Ригса. Доктрина Ригса. Галлерея тщеславия.
Метод психоанализа Ригса был основой всего. С помощью элементарных тестов и нескольких таблиц можно было разложить мозг человека по полочкам. Сознание человека было полностью препарированно, не оставив больше тайн.
Новый подход был безупречен, не давал сбоев и давал результаты в ста процентах случаях. До недавнего времени.

Родителей маленькой Ники начал волновать постоянный смех дочери. Девочка постоянно хихикала, не переставая.
Тоненько так, неприятно. Нехорошо. Непонравилась Ланкастеру эта маленькая, не по-детски серьезная девочка.
Начало конца. Именно эта мысль почему то пришла в голову в первые секунды знакомства с Ники. И Ригс этой мысли испугался. Таких интуитивных, словно пришедших откуда то свыше, пророчеств он боялся всегда.
Той же ночью молодой доктор метался по своему кабинету. Плохие предчуствия начинали сбываться: метод, основа новых школ, доктрин и направлений, золотой ключик Ригса, буксовал.
Либо метод Ригса работает во всех случаях без исключения, либо не работает вообще. Третьего не дано. Стопроцентная эффективность была не полезным качеством, а необходимым свойством системы. И даже единичный сбой означал не ее несовершенство, а ошибочность всего подхода.

- Я буду лично наблюдать Ники. Но я вас уверяю, ничего страшного с ней не происходит.
Глупая богатая мама верила каждому его слову. Как бы он сам хотел в них поверить.

Шли годы. Ники росла, смеялась она все тише и все реже. И доктор Ланекастер Ригс появлялся в доме МакСайтов все реже.

Ночной пустынный город. Вдоль стены большого полуразрушенного дома крадется старик. Ноги подкашиваются, из груди рвется кашель. Ему всего шестьдесят. Но лишения, голод и болезни состарили его раньше времени.
Лестница на второй этаж казалась непеодолимым припятствием, но сил все же хватило.
Старик устроился в углу у окна, в усыпанной обломками мебели комнате, его скрутил приступ кровавого кашля. Немного отдышавшись, он достал из-за пазухи тушку крупной крысы и жадно вгрызся остатками зубов, даже не озаботившись снять шкуру. А ведь раньше он это делал. Да и сырым мясо старался не есть. Впрочем, раньше он был здоровым крепким мужиком. А сейчас? Трясущаяся развалина, выхаркивающая остатки своих легких. И последнее время ему было холодно. Всегда.
На какое то время старик провалился в липкий беспокойный сон. Из которого был выдернут страшным звуком. Он шел издалека. Внизу послышались громкие грубые голоса, крики.
Чистильщики.
Сердце гулко стучало в груди. Очередной приступ кашля пришлось сдержать нечеловеческим усилием. Трясущимися руками старик взял деревянную палку и, обливаясь ледяным потом, переполз к входу, встав справа от двери.
На лестнице забухали сапоги. Старик так и не успел ничего сделать. У чистильщика, первым вбежавшего в комнату, была хорошая реакция. Он легко выбил жалкое оружие из слабых рук и опракинул старика сильным ударом в грудь. Больные легкие взорвались.
Два сильных свирепых воина месили ногами немощное тело.
- И-ме-нем-бо-ги-ни!- рычали они в унисон.
Жизнь не хотела покидать старика.
Он не умер даже тогда, когда один из чистильщиков отрезал ему руку, чтобы снять золотые часы, последний маяк былой жизни.
Если бы зверообразный гигант был грамотен, на крышечке часов он бы прочитал: "Ланкастеру от Лили".

Доктор Ланкастер Ригс цеплялся за остатки бытия. Он утопал в звуке, ставшем для него музыкой ночных кошмаров. А теперь и мелодией смерти.
Высокий заливистый смех, смех богини - гимн новой эры - отдавался в душе умирающего миллионами голосов тех, что ждали его на безжизненных равнинах ада.



ИЗБАВЛЕНИЕ.

Я тебя всегда ненавидела. И сегодня решила от тебя избавиться.
Делаю первый надрез и не чувствую боли. Я на верном пути.
Ты ведь никому никогда не нравилась. Даже мне. И я всегда задавалась вопросом: а зачем ты мне?
Веду лезвие дальше.
Сколько раз ты меня предавала? Несчесть. Выдавала мои тайны, самые сокровенные мысли и чувства.
Рука начинает трястись, но лезвие держу твердо.
Все это можно было терпеть. Пока ты не заговорила.
- Ты никогда от меня не избавишься, - были твои первые слова. - Я - твоя судьба, а ты - моя.
Потом ты говорила без умолку, портя мне настроение и сводя меня с ума.
Больно, как больно.
Последней каплей стало твое неповиновение мне. Так не должно быть. А ты лишь смеялась надо мной и над моими жалкими попытками подчинить тебя снова.
Сейчас тебе смешно? Корчишься и кривишься. Скоро хохотать буду я.
Кровь начинает стекать по руке. Еле стою на ногах.
Больше всего не могу простить тебе Макса. Ведь ты специально нас разлучила. Какая же ты все-таки сука, редкостная сука.
От злости режу еще сильнее.
И Кэт не могу тебе простить. Она была моей лучшей подругой. Стала злейшим врагом.
Заканчиваю полный круг.
Ты меня довела до настоящего безумия.
Пальцы не могут ухватиться. Сознание от боли мутиться.
Рву изо всех сил и откидываю в сторону кровавую тряпку. Чудо, что не падаю в обморок.
Наконец тебя нет в зеркале. Вместо твоей смазливой маски красное лицо, страшное и уродливое, но не твое. Хочу улыбнуться, жаль, нечем. Вместо улыбки уже вечный оскал.
Смотрю на красную лоскут кожи и испытываю странное чувство. Потери? Все-таки я к тебе привыкла...
Падаю, сознание куда-то ускользает. Последняя мысль: что скажут родители, когда вернутся?

[Yuta]

Что, хандра посетила? Не грусти!

[Yuta]

А это специально для тебя привет от Флоры. Для поднятия настроения.

Знакомая прислала (говорит история из жизни)
У меня дома есть кошка породы донской сфинкс - совершенно лысая. А также хомяк, невероятной пушитости, ангорский, наверное. Кошку я купила сама, около полугода назад, а хомяк появился совсем недавно - достался в наследство от подруги, которая уехала на стражировку в Японию. В общем мои звери пока еще не привыкли друг к другу. Кошка, на правах старожила, гуляет везде где ей вздумается, а Хомяк (это его имя) сидит в клетке, так как дико боится кошки.
Вчера вечером прихожу я домой - кошка меня не встречает. Думаю, что-то неладное. Захожу в спальня и вижу картину - перед клеткой сидит кошка и напряженным взглядом, не отрываясь на оклики, смотрит на Хомяка, бегущего в колесе. Ну, думаю, Хомяку размяться захотелось, а кошка за этим наблюдает, ничего особенного. Занялась домашними делами, где-то через час заглядываю снова в комнату - та же картина - Хомяк несется в колесе, кошка уставилась на Хомяка. Думаю это надо прекратить. Взяла кошку на руки, глажу ее - не реагирует, тогда отнесла ее в кладовку, где находится ее лежанка, выключила свет и прикрыла дверь. Пошла обратно в спальню - и вижу, на полу клетки валяется полумертвый от изнеможения, мокрый от пота Хомяк, видно он так целый день "убегал" от кошки.
А киска моя продрыхла подряд 12 часов. Видно так измотало ее наблюдение за убегающей потенциальной добычей.

[Abver]

ВОЗВРАЩЕНИЕ В СТАРЫЙ МИР.

- Открой глаза, дорогая. Добро пожаловать в твой новый мир.
Первое ощущение в новом мире - боль. Второе - дикая боль. Третье - боль первобытная, разрывающая на части.
Когда в школе мне лечили зуб, я думал (тогда еще думал), что ничего больнее в жизни не испытаю. Я ошибся. По настоящему больно, это когда тебе отрезают гинеталии, делают на их месте разрез и добрых десять часов режут, пилят, шьют...
Весь день как в тумане. Страшно хочется пить.
Нас в палате трое. На соседней койке лежит Инна, как мне ее представила медсестра. Тоже только после операции. У Инны мускулистые руки, мощный торс. Лицо слишком крупное для женщины и со слишком мягкими чертами для мужчины. Бесполое чудовище. Как и я. Как и третья соседка, которую я не могу разглядеть.
Что бы превратиться из мужчины в женщину, надо пройти несколько лет ада. Десятки операций: системные, пластические, еще какие-то. Гормональная терапия. Хроническая депрессия. И постоянный поиск денег. Между пунктом А(мужчина) и пунктом Б(женщина) ты - непонятное существо среднего рода, с наличием первичных и вторичных признаков обоих полов. Урод. Недочеловек. Даже врожденные гермафродиты имеют перед тобой преимущества.
Сейчас в палате три таких урода и недочеловека.
Каждый раз, просыпаясь после очередного наркоза, задаюсь вопросом: зачем?
Задаюсь и сегодня. Ответа не нахожу, как всегда.
Ночью все-таки задремал (задремала? задремало? все-таки, сейчас я скорее женщина, чем мужчина). И был вырван из сна тихими странными звуками. Некоторое время я привыкал к реальности, вслушивался и пытался разобраться в том, что меня разбудило. Всхлипы, неразборчивое бормотание.
От уличных фонарей в палате было достаточно светло. Я видел пустую койку Инны. Рядом, на стерильном кафельном полу, неопрятную кучу окровавленных бинтов. И темный влажный след. До слабо ползущего к выходу существа - Инны. Именно она (или оно?) стонала, плакала, что-то бормотала.
Начинаю двигаться, в глазах мутнеет от боли в промежности.
Теперь мы лежим на холодном полу, лицом к лицу. Я оглаживаю не по-женски крупное и не по-мужски мягкое лицо Инны, стараясь не смотреть на язвоподобную кровоточащую рану внизу ее живота, чтобы так же не завыть и не запричетать.
Говорю, говорю, говорю... Отвечаю на свои и чужие вопросы. И тоже плачу.
А потом была целая армия медсестер. И жизнерадостный доктор, ворвавшийся утром в палату с воплем "И что вы здесь делали, девочки?" И наш дружный с Инной ответ, взятый из старого-престарого фильма: "Вертай все обратно!"
Настоящая боль, это когда тебя режут по старой ране, отрезают твою плоть, пришивают заново. Мои новые ощущения в старом мире.
Сегодня меня в него никто не приглашает.





ПИНГВИНИЙ ВОПРОС.
(Вариант морально наиболее удобоваримый.)

Посвящается двум девушкам, которые, после общения с автором, изменили свое мнение о пингвинах.

- Суд долго не мог квалифицировать ваши действия, подсудимый, - говорил немолодой суровый судья, - настолько они не укладываются в известные законы, в том числе и природоохранные. Сегодня мы создаем прецидент, обвиняя вас в геноциде, пусть и не человека, но животного.
Как я докатился до такой жизни?

Наверное, начало было положено у гроба моего брата, единственного дорогого мне человека. Я стоял, стараясь не смотреть на бледное неживое лицо. Я смотрел на произносящего речь священника, на небо, на деревья. Вокруг было много народа, весьма пестрого, надо сказать.
Невдалеке хоронят еще кого-то. Люди в траурных костюмах неодобрительно косятся в нашу сторону. Еще бы. Чуть ли не все гомосексуалисты, лесбиянки, трансвиститы и трансексуалы нашего города здесь собрались. Друзья моего брата, гомосексуалиста, трансвистита и несостоявшегося трансексуала, уважаемого человека в очень специфических кругах. Убийцы моего брата.
Меня начинает трясти, кулаки сжимаются, зубы скрипят. Гнев.
Мерзкие твари, хочется кричать мне. Ублюдки и уроды.
- Разве они в чем-то виноваты? - опустив глаза в пол, говорила моя мама. Добрая лицемерная мама, чуть ли не проклявшая своего непутевого сына. - Это было его решение...

Вы думаете, однополая любовь - это редкость? В каждом втором я видел зачатки заразы под названием гомосексуализм. Каждого второго я ненавидел. Каждого второго я хотел убить.
Это не безумие - это статистика.
В этом отношении животные гораздо лучше людей. И я решил посвятить себя им.

Далекая полярная станция.
- Хочешь чудо? - как то сказал мне мой напарник. - Уверен, никогда такого не видел.
Я смотрел на экран, подключенный к работающей за десятки километров камере, наблюдающей жизнь императорских пингвинов.
Я видел двух толстых, неуклюже совокупляющихся птиц.
- Что-то рано они, - говорил я, - Это Лир, - узнаю я одного из пингвинов. - А подружка его кто?
Катаров хихикает в кулак.
- Скорее подруг. Это Кузя.
Наверное, увидь он мое лицо, вряд ли бы стал продолжать. Но он был слишком увлечен птичьей порнографической сценой.
- Пингвины - единственные известные животные, иногда вступающие в однополые связи. - азартно вещал он. - Самки слишком долго отсутствуют, питаясь в море. А самца так своеобразно снимают напряжение. Не знал? Чему вас только на биофаках учат.
Лучше бы он не видел мое лицо.
- Вот ты какая, смерть пингвинья, - сказал бы он.

- За десять с лишним лет вы с маниакальной ненавистью уничтожили почти всех пингвинов по всему свету, не жалея ни сил, ни денег, не стисняясь в средствах. - Судья тяжело вздохнул. - Многие вас считают психически больным. Психологи решили иначе. - Еще один тяжкий, полный скорби по погибшим птичкам вздох. - Скоро вам вынесут приговор. Суд интересует лишь одно. Зачем?
Я оглядел начинающий роптать зал, полный жаждущих моей крови зеленых и гринписовцев. Две симпатичные студенточки смотрели на меня полусердитым-полуфанатичным взглядом. В руках они держали самодельный транспорант со странным лозунгом: "Мы отомстим за поруганную пингвинью честь". Уж в чем, в чем, так в этом меня обвинить нельзя.
- Они слишком похожи на людей, - отвечаю я на вопрос судьи.
Я вспоминаю своего брата, в гробу, и окружающее его отребье, толстое, с крыльями и клювами.


ЗАКАТ ПОСЛЕ БИТВЫ.

Вы хотите услышать о моем первом бое? Зачем вам это, вы живете в просвещеное время. Мир триста лет не знает войны. И, дай бог, никогда не узнает. Но если хотите...
Да, он был самым страшным из всех. А что вы хотели? Мы были желторотыми салабонами, с годом учебки за спиной. Мы умели стрелять и драться, мы многое умели, кроме одного - воевать. Для этого нужен опыт, которого у нас не было.
Вечером накануне битвы солдат должен отдыхать. Чем мы и занимались. Кто-то ел, кто-то молился, кто-то мастурбировал. И все боялись. Ели, и не чувствовали вкуса, молились, и не понимали слов, обращенных к богу, мастурбировали, и не получали от этого никакого наслаждения.
Мы пытались забыться сном, но в сновидениях видели лишь отсветы кровавого будущего.
Наутро начались маневры, значение половины из которых мы не понимали. У другой половины значения и не было. Переброски, построения, передислокации. Так всегда перед битвой. Но тогда мы этого не знали, и нам казалось, что в любой момент нас бросят в пекло сражения.
И вот мы стояли в строю, вдоль которого ходил сержант и обьяснял нашу задачу.
- ...Сдержать наступление...- чеканил наш командир-...уничтожить больше врагов...
Его никто не слушал. В такие моменты единственное испытываемое чувство - жалость к себе.
- Сделать боевую инъекцию, - наконец скомандовал сержант. Мы дружно доставали из карманчиков на рукавах маленькие сприцы-пистолеты с заряженными ампулами коальгина, приподнимали щитки брони на животе и вводили в себя этот ныне считающийся тяжелейший наркотик, тогда - единственный шанс спастись.
- Сделать вторую боевую инъекцию.- голос сержанта подрагивает. В рядах замешательство. - Сделать вторую боевую инъекцию! - он кричит. Шанс к спасению оборачивается почти верной гибелью.
- Это конец, - шепчет Ливи, мой сосед справа, приставляя иглу-ствол к коже животу. Он прав. Девять из десяти умрут через несколько часов, не выдержав двойной дозы повышающего боеспособность препарата. Если доживут до того времени.
И тогда я совершил свое первое военное преступление, за которое, насколько помню, грозило посажение на кол. Я не донес постолет на миллиметр, выплеснув коальгин на кожу. Мне очень хотелось жить.
А потом мы шли по зеленой траве широкой долины, навстречу нашей смерти - калабрианцам - тем самым врагам, которых в больших количествах советовал нам уничтожать сержант. И медленно выходили из ума. Я пытался сохранить остатки сознания, затмеваемые наркотиком. Моим товарищам это не удавалось. Я смотрел на широко раскрытые глаза, шатающуюся походку, дерганные движения. Сейчас тихо. Когда начнется бой, все вокруг привратятся в безумных берсеркеров.
Грохотали пушки, гремели взрывы, орали тысячи глоток. Мы бежали на врага, кровожадно оскалив крепкие зубы.
Вы хотите подробностей? Я их уже не помню. Единственный, кто остался в памяти - разорванный пополам, но все еще ползущий и тянущий за собой гирлянду кишок Ливи.
Я не видел ни одного калабрианца. Куда мы наступали и зачем?
Я шел вдоль каменного края долины, когда увидел аккуратную, очень уютную тропинку, уходящую куда-то вверх. Я совершил свое второе преступление, за которое мог поплатиться четвертованием, а то и чем похуже.
Я, новоявленный дизертир, поднимался на горный хребет, окаймлявший Калабрианскую долину. Как долго это продолжалось, я не помню. Я потерял оружие и часть броневых пластин. Часто спотыкался, падал, разбивая лицо и руки в кровь, и думал, что сама земля этой планеты меня бьет.
В какой-то момент земля ударила слишком сильно, и я потерял сознание.
Пробуждени было тяжелым: тело болело, голова гудела, из ушей и носа сочилась кровь. Я лежал, не в силах пошевелиться, и смотрел на самый красивый в жизне закат, потрясающий, переливающийся всеми цветами радуги. Глаза резало, из них текли слезы.
Меня нашли почти через сутки. Избитого, обоженного и полуживого от коальгина. Как я потом узнал, калабрианцы применили какую-то новую бомбу, и я оказался единственным выжившим, настоящим героем.
А восхитивший меня закат был одним из результатов нового оружия.
Впрочем, обо всем этом я узнал много позже, после долгого лечения, в течении которого, каждую ночь, мне снилось потрясающее радужное зрелище. Лишь однажды прямо из заката выполз оскалившийся Ливи, и я проснулся, захлебываясь криком.





КОЛЛЕГИ КАЛАШНИКОВА.

- Так что религия - одно из орудий подчинения одних людей другими. Не более того. И великие пророки - Иисус, Магомет, Будда - действительно великие...психологи, знатоки сознания и души, сумевшие в нужное время из набора нестройных идей, истории, политики и человеческой наивности создать то, что мы называем верой. В наше время что-то подобное удалось лишь одному человеку - Калашникову. Кстати, разница между его творением и детищем того же Магомета небольшая.
Стас был собой доволен, как всегда, впрочем. Речь получилась именно такой, какой и должна была быть: спокойной и слегка циничной. Смотреть на притихшую аудиторию было наивысшим наслаждением.

Да, комнату приходилось снимать не в самом благополучном районе. Возвращаясь домой уже затемно, Стас старался пройти от остановки до дома как можно быстрее. Отвлечься от вполне естественных для ночного прохожего страхов помогали воспоминания о сегоднешнем выступлении. Губы сами растягивались в довольной улыбке.
Вдруг навстречу, прямо из темноты, вынырнула долговязая фигура. Стас вздрогнул, и шарахнулся в сторону, но сразу же успокоился. Человек не был похож на тех, кого стоило бояться в этот неуютный час: высокий, вытянутое худое лицо, бородка клинышком. Интеллигент.
- Закурить не найдется? - спросил незнакомец. Говорил он со странным, похожим на одесский, говорком.
- Не курю, извини, - вежливо ответил Стас, и попытался обойти долговязого. Но не успел.
- И правыльно дэлаишь, - услышал он за спиной низкий голос с сильным кавказским акцентом. Затем наступило небытие.

Сознание с трудом возвращалось в пульсирующую болью голову. Стас разлепил веки и осмотрелся. Какой-то вонючий, сырой подвал. Он сидит, примотанный к стулу. И абсолютно беспомощный.
Напротив стоят трое. Одного Стас узнал сразу - попросившего закурить парня. Двое других были незнакомы: плотный бородатый араб (вспомнился низкий голос с акцентом, Стас поежился) и невысокий пухлощекий азиат.
Ох, нехорошо смотрели все трое на Стаса.
Лицо долговязого было непроницаемым, но ничего хорошего это не предвещало. Араб откровенно и весьма плотоядно скалился. Лишь азиат горестно, но не очень естественно вздыхал.
- Кто вы? - голос Стаса дрожит.
- Узнаешь. - Араб улыбается еще шире.
- Что вам надо?
Азиат в очередной раз вздыхает, громко и выразительно.
- Мы, - наконец нарушает молчание долговязый, - коллеги одного известного конструктора-оружейника. Не знаешь такого?
- Нычего, сэйчас узнает.
- Ох-ох-ох.

Домой Стас вернулся утром: дрожащий, с красными глазами и полностью уверовавший во всех известных богов.