Отправлено 19:43:04 - 27.05.2012
Рассказ на весенний сезонный конкурс №26 "Человек как диагноз"
Хирург
«Кому-то за звездами, там, за последним пределом,
Мгновения жизни твоей исчислять надоело,
И все, под ногой пустота, и окончен разбег,
И нет человека, - а точно ли был человек?
И нет ни мечты, ни надежд, ни любовного бреда,
Одно Поражение стерло былые победы.
Ты думал: вот-вот полечу, только крылья оперил!
А крылья сломались - и мир не заметил потери.»
Странно, как часто окружающая природа соответствует нашему настроению. Или быть может мы сами, подсознательно, выискиваем в калейдоскопе меняющихся картин соответствующие приметы, что бы ощутить некую сопричастность огромного мира с судьбой его крохотной частички?.. Рассвет и закат, наверное, всегда можно подладить под любое настроение. Интересно, почему людей так всегда завораживает это довольно обыденное, практически ежедневное явление? Ну, ладно - рассвет, все-таки символ нового дня, торжества жизни, победы света над тьмой и т.д. А что замечательного в закате? Только лишь величественное зрелище или может быть гипнотическая сила неотвратимости ухода?
Вечернее небо почти сплошь было закрыто длинными космами облаков, протянувшимися с севера на юг, оставивших уже уходящему солнцу лишь узкую щелку над горизонтом. Светило с удовольствием воспользовалось предоставленной возможностью, раскрасив снизу унылую серость во все доступные цвета красной палитры – от легкого пурпура до тяжелого багрянца. Ветер, не в силах справиться с реальным противником, тешил себя иллюзиями, легко разбивая волнами серо-красные полчища, отражающиеся в озере. Человек тоже склонен тешить себя иллюзиями побед до тех пор, пока суровая правда неумолимой жизни не расквасит ему нос о непреодолимую преграду. И всё… Внезапно начинаешь понимать, что прожил отпущенный кусок, окруженный миражами, старательно убаюкивая сознание мантрами: «иначе было нельзя…», «у других еще хуже…», « это от меня не зависит…» и множеством им подобных. Сонно плывя по течению и радуясь тому, что не утонул…
Мысли, длинными прядями, словно облака, причудливо переплетаясь со зрительными образами, текли, подсвеченные красным цветом непрерывной пульсирующей боли. Он смутно помнил, как вышел из клиники, как, почти не видя дороги, вел машину по городу и как оказался на берегу озера. Жизнь, до сегодня похожая на сонно текущую степную речушку, вдруг обрушилась стремительным водопадом, завертев человека безвольной щепкой и с размаху швырнув вниз. Четвертая стадия неоперабельного рака головного мозга… Врач - старый школьный товарищ, корил за несвоевременное обращение, потом что-то говорил и говорил о возможности лучевой и химиотерапии, при этом стараясь не глядеть в глаза обреченного. На прямой вопрос об оставшемся сроке, немного помолчал и твердо ответил: «Максимум три месяца». Вот так… За плечами всего сорок, а ничего толком не сделано. Нельзя же считать достижением в жизни красный диплом, кандидатскую по математике, рутинное преподавание в университете. Сына не родил, впрочем, и дочку тоже. Да и семейная жизнь – так одно название, только и того что десять лет прожили под одной крышей. Особой бури чувств не было даже в начале отношений, что уж говорить сейчас. Он тяжело вздохнул, тупо посмотрел на медицинское заключение в руках, затем скомкал лист, словно бумага была в чем-то виновата и, с остервенением, зашвырнул бумажный комок в озеро…
- Эй, мужик! – Не сразу поняв, что обращаются к нему, человек медленно обернулся. Углубленный в свои мысли он не услышал как за спиной, рядом с его старенькой Шкодой, нарисовался сверкающий черным лаком, наглухо тонированный Ленд Ровер. Из машины неслись звуки шансона и громкий женский смех. За опущенным стеклом передней двери маячила коротко стриженая репа, с презрительной ухмылкой и оловянными, глядящими сквозь тебя глазами.- Таратайка твоя? Забирай ее и чеши отсюда!
Ни малейшей тени сомнения, что будет именно так – лох беспрекословно очистит, так необходимое «хозяевам жизни», пространство. Он, внезапно, увидел себя глазами пассажиров джипа: худой, высокий, отнюдь не атлетического сложения, «ботаник» с очками в металлической оправе на лице. Увидел свои потертые турецкие джинсы и дешёвые китайские кроссовки. Старенькую, с поблекшей краской, шкоду Фабия. Даа… Для владельцев дорогого авто других паспортных данных не требуется. Мысли сумбурно скачущие в голове снедаемой болью, внезапно переключились в другое русло. Где-то он встречался с теорией, что человечество – суть раковая опухоль на теле планеты. Вот также разрастаясь, как эта гадость в его мозгу, оно погубит собственную среду обитания и сгинет вместе с ней. А может зря грешат на всё человечество? Может оно, в целом, вполне органично вписано в этот мир, плоть от плоти его? И только отдельные части мирового социума, словно взбесившиеся раковые клетки, разрастаясь непомерно, пожирают жизненное пространство других, ради своего сытого и комфортного существования. Наивно забывая, что всё равно остаются зависимы от органа, их породившего, равно как и другие, презрительно используемые ими для удовлетворения собственных нужд. Забывая, что созданный ими закон денег, вернее больших денег, хоть и позволяет попирать волю других «клеток», легко уравнивает их в одном – в смерти. Уж ей-то всё равно кто ты был и кем себя мнил, она легко, не спрашивая твоих желаний, распылит тебя на атомы, унаваживая почву для новой жизни…
- Ты глухой или просто тормоз?! Не понял, что тебе сказали. – Лицо ни в малейшей мере не отягощенное интеллектом, но искаженное гримасой раздражения и бесконечного пренебрежения к букашке, копошащейся под ногами.
Да по какому праву?! Кто отнимает у него не только жизнь, но и право дожить ее оставшийся крохотный кусочек, так как хочется, живя своими желаниями и ориентируясь на свои представления и понятия? Он вдруг почувствовал, как внутри его естества, очень глубоко, даже за границами собственного эго заворочался некто невидимый, огромный и разрушительно страшный. Сознание начало расслаиваться. Это он, маленький человечек стоял перед автомобильным монстром, укрывающем в своем уютном нутре представителей сильных мира сего. И он же, вырастая до невиданных размеров, держал на ладони хрупкую скорлупку игрушечного автомобиля, внутри которого копошились крохотные черви, недостойные называться людьми. Рука еще помнила, с какой легкостью она комкала листок бумаги, на котором сквозь вязь малопонятных медицинских терминов проступало слово «смерть», и он, смеясь, сжал ладонь, чувствуя, как легко и просто крошится материал игрушки…
Пространство качнулось, черно-багровая пелена застлала сознание и он, продолжая сжимать кулак, упав на колени, почти оглушенный и ослепший не видел, как непонятная сила скомкала автомобиль с людьми, в считанные секунды превратив красавца мировой автоиндустрии в комок мятого металла, пластика, кожи и… человеческой плоти. Не слышал, жестяного звука сминаемого металла, хруста рассыпающихся стекол, диких воплей людей, попавших в страшную западню и их предсмертных стонов…
Когда мир вернулся в свое обычное состояние, он обнаружил себя в нем, стоящим на коленях перед искореженной машиной, из открытого окна которой торчала голова, на лице которой так и остался открытый в крике рот, а на остекленевших глазах угасал последний отблеск ушедшего светила. Резко пахло разлившимся горючим, к запаху которого примешивались более слабые, но, тем не менее, легко различимые запахи: водоема, смятой травы, прелых листьев и крови. Он неожиданно легко поднялся на ноги и спокойно подошел ближе, пытаясь в стремительно надвигавшихся сумерках более подробно рассмотреть сюрреалистичную картину. Странное дело, он до сего дня падавший в обморок от одного вида крови, не способный даже зарезать курицу, совершенно равнодушно оглядел останки того, что совсем недавно демонстрировало мощь и вседозволенность, даже не задумываясь сколько их там было внутри. Смерть уравнивает всех. Одним метастазом в обществе стало меньше, а значит… Стоп. Ладно общество, но с ним то что?! Он, вдруг, поймал себя на том, что его просто переполняет энергия, хочется куда-то двигаться, что-то делать, у него появились ЖЕЛАНИЯ!!!. А боль… Боль, столько лет донимавшая его, не отпускавшая из своих лап ни днем, ни ночью, раскрашивающая мир исключительно в багрово-черные тона, ушла без следа.
Жизнь, стоявшая на самом краешке, вдруг сделала крутой поворот и пошла на новый виток. У судьбы бывает весьма своеобразный юмор. Мог ли он ожидать, что на него будет возложена столь значимая миссия – взять в руки скальпель и чистить организм общества от скверны? В тот вечер домой вернулся совсем другой человек, обретший и глобальную цель и, главное, возможности ее осуществить. Буквально через несколько дней сначала по городу, а затем всё более расширяя свою географию, широкой поступью зашагала смерть, непонятная, необъяснимая, а потому более страшная, чем обычно. Элитный сектор Центрального кладбища заполнялся с невероятной скоростью. Коррумпированные чиновники, зажравшиеся депутаты, обнаглевшие олигархи отправлялись в мир иной самым непостижимым образом – их погребали под своими обломками роскошные особняки, кто-то выбрасывался из окон верхних этажей, автомобили неожиданно падали с мостов или просто на сумасшедшей скорости слетали с дороги и превращались в месиво. Полиция благоразумно отмалчивалась, избегая комментировать непонятные события. Вероятно шевеление началось и в самом верхнем эшелоне, но для широких масс, правительство делало вид, что ничего особенного не происходит. СМИ запестрели чередой громких репортажей и самых фантастических статей. Но кому в голову могла прийти дикая идея, что некая невидимая сила крушит дома, вышвыривает людей из окон или легким щелчком, словно спичечный коробок со стола, сшибает мчащиеся автомобили с трассы? На фоне столь громких смертей, никто особого внимания не обращал на полицейские сводки, говорящие об образовавшейся солидной прорехе в криминальном мире. Воры в законе, убийцы и маньяки, находящиеся в розыске и даже неизвестные доблестным правоохранительным органам отправлялись на вечный покой, занимая на кладбищах более скромные участки. Очередной «метастаз», требующий немедленного удаления, он находил каким-то непонятным чутьем, выходя к объекту именно в то время и в том месте, когда опасность для посторонних была минимальна. Каждый раз, отнимая жизнь у этих существ, он чувствовал невероятный прилив жизненных сил, и возвращаясь после «операции» домой, смотрел на город совсем другими глазами. И казалось ему, улицы и дома становятся всё чище и светлее, зелень на деревьях пронзительнее, а люди просто излучают счастье. Правда через несколько часов эйфория уходила, и глаз начинал замечать и облупленные стены домов, и мусор на улицах, и угрюмые лица прохожих, но осознание того, что он сделал мир чуточку здоровее, грело душу. Жена не спрашивала его об отлучках, ее уже радовало то, что муж снова превратился в того Сашу, в которого она когда-то без ума влюбилась и о котором уже почти забыла. Любителя посмеяться, обожающего шумные компании, знающего уйму анекдотов и историй, никогда не забывавшего поцеловать жену, уходя из дома. И еще секс. Невероятный, оглушающий, заставляющий забыть о времени и пространстве, полностью растворяясь друг в друге. Такого взаимного влечения у них не было даже на заре семейной жизни. Так к чему задавать глупые, ненужные вопросы, способные разрушить так внезапно подаренный хрустальный замок?
В университете студенты тоже не могли понять разительных перемен, произошедших с Александром Львовичем, которого теперь язык не поворачивался называть «мрачный Лёва». Студенческое прозвище, уже многие годы прочно закрепившееся за вечно угрюмым и довольно язвительным преподавателем, теперь совершенно не подходило этому подтянутому улыбающемуся сорокалетнему мужчине. Кто-то по-быстрому предложил именовать его не иначе как «радостный Лёва». В общем, мир вращался вокруг сверкающим волшебным калейдоскопом. Но если бы в жизни всё было так просто…
Сначала пришли сны. Вернее один, повторяющийся до мельчайших деталей, сон. Угрюмое помещение, скорее напоминающее склеп или монашескую келью. Свеча, горящая на столе, сколоченном из грубых досок, не в состоянии разогнать мрак по углам. Скудость освещения не позволяет оценить истинные размеры комнаты. Он сидит во главе стола, а по широким сторонам, напротив друг друга, сидят двое в серых широких одеяниях с капюшонами, накинутыми на голову. Лиц толком не разглядеть, но почему-то он твердо уверен, что они похожи словно близнецы, по крайней мере, их профили, словно вырезаны из одного сложенного листа бумаги. Сидящие ведут неспешную беседу. Вот только он сам выступает в роли статиста, не в состоянии вмешаться в разговор.
- Ты переходишь границы. – Голос левого собеседника, сурово осуждающий, и вместе с тем неуловимо мягкий.
- Как они говорят? Не суди, да не судим будешь! – Голос правого с легкой ехидцей. – И вообще ты на меня напраслину возводишь.
- Напраслину?! Он ведь убивает людей! Или скажешь это не твоих рук дело?
- Стоп, стоп! – Правый поднял руку, словно отсекая обвинения оппонента. – Это было исключительно ЕГО желание, и меч давно уже был у него в руках. Так что мне осталось только продемонстрировать ему это.
- Ты воспользовался его состоянием, он же ничего не соображал!
- Ну и что? Состояние состоянием, но он ведь хотел их убить. Это раз. А второе, он продолжает это делать сейчас по доброй воле. - Легкая ухмылка скользнула по лицу Правого.
- Да потому что ты его избавил от хронической боли и посадил на энергетическую иглу. Он же питается жизненной энергией тех, кого убивает. – Голос левого выдавал не столько возмущение, сколько усталость. Очевидно подобный спор происходил не впервые.
-Но дело то делает полезное, пора уже давно почистить эту загнивающую рану. Подумаешь, меньше станет паразитов. Общество только спасибо скажет. Да дело грязное, согласен. Но кто кроме них самих будет чистить эти авгиевы конюшни? Дядя со стороны не придет, вот пусть доброволец и поработает Гераклом.
- Но о самом Александре ты подумал? А о тех людях, которым приходится хоронить безвременно почивших родственников? Об их матерях, женах, детях. Они-то чем виноваты?
- А что Александр? Только не надо мне сейчас заправлять за его душу. Даже мы не знаем, как ТАМ, - он многозначительно показал пальцем вверх, - оценят совершенное им. Ну, а люди… Хирургу приходится делать больно, что бы спасти весь организм. Даже путем отсечения отдельных органов. Твои рассуждения о том, что мир будет чище, если каждый будет следить за чистотой своих рук, мне порядком надоели. Мир уже загажен дальше некуда и, если хочешь вычистить нужник, надо не бояться испачкаться. Да, я считаю, что принес в этот мир больше света и чистоты, чем все рядящиеся в белые одежды и брезгливо отворачивающие свои носы от того, что дурно пахнет…
Самым тяжелым в этих снах, похожих один на другой как пасмурные дни, было то, что он не мог вмешаться в разговор. Губы были словно склеены, и из горла вырывался лишь мучительный стон. Затем он невероятным усилием открывал рот, просыпаясь с криком, но сон уходил, спорить уже было не с кем, и спрашивать не у кого.
А потом пришел страх. Липкий, всепоглощающий животный страх. Тот день чугунной занозой прочно засел в памяти. Он стоял перед пешеходным переходом, ожидая зеленого сигнала светофора. Майское солнце еще не жгло, но приятно ласкало лицо, проскальзывая сквозь резную листву кленов. В соседнем сквере звенели веселые голоса детворы, смешиваясь с задорным чириканием воробьев на деревьях. Мысли текли легкие и приятные: ректор вчера в приватном разговоре намекнул на возможную должность декана; жена утром как то загадочно улыбнулась, чмокнув его в ухо; старые товарищи, отношения с которыми вновь наладились, предложили в выходной выехать семьями на пикничок… Резвый старик, вылетевший на «зебру» перехода, и шум приближающегося автомобиля достигли сознания одновременно. Еще не понимая, что делает, ведомый, очевидно, только инстинктами, он сжал руку в кулак, ожидая привычного загустения пространства, готовый лобовым ударом встретить показавшийся из-за поворота грузовик. И… Ничего не произошло! Ровным счетом ни-че-го. Способности, к которым он уже успел привыкнуть, просто испарились. И тогда он, в доли секунды осознав всю неотвратимость происходящего, бросился за стариком. В следующее мгновение ему показалось будто на голову обрушилась железобетонная плита. Дикая боль бросила его в черную пропасть…
…Знакомый до боли антураж. Мрачная келья, грубый стол, тусклая свеча, собеседники в серых капюшонах.
- Ну, ты молодец, лихо его остановил! – В голосе Левого, такой непривычный для него сарказм.
- Можно подумать ты не рад. – Правый нервно постучал пальцами по столу. – Или нас судьба Александра уже не волнует? Особого просчета вероятностей даже не потребовалось. Лежал бы он под колесами грузовика вместе с этим выжившим из ума глухим стариком.
- Я сейчас просто расплачусь от умиления. – Левый откинулся назад, словно хотел лучше рассмотреть собеседника. – Ты ведь прекрасно меня понял. Была уйма способов его притормозить, но ты предпочел показать, что кроме пряников у тебя есть еще и кнут. Да еще какой кнут!
- Да, он слишком уникальный экземпляр, что бы позволить ему просто так, походя, рисковать своей жизнью. Его миссия еще не окончена. Пусть знает, что сторож всегда при нем.
- Не забывайся. Не тебе и не мне определять миссию человека. Он же теперь будет панически бояться возвращения боли, не зная когда ты его снова одернешь. И еще… Мне показалось, или он действительно не мог воспользоваться своей силой? – Левый глядел на своего визави, прищурив глаз.
- Может и так. – Правый ответил собеседнику таким же взглядом. – Нечего разбазаривать дар по мелочам…
…Резкий запах нашатыря ударил в ноздри. Боль медленно, нехотя втягивала свои щупальца. Выходит, она никуда и не уходила. Просто затаилась, словно дикий зверь в засаде, в ожидании момента для удачного броска. Вот так, Саша, степень свободы определяется длиной поводка. Возникает вопрос, а был ли ты свободен хоть когда-нибудь?.. Хирург?! Как гордо... В лучшем случае скальпель. Знать бы только в чьих руках… В уши проник шум человеческой толпы и пульсирующий звук сирены. Он открыл глаза, рассматривая словно впервые, блеклое синее небо. Затем над ним возникло женское лицо в медицинской шапочке.
- Мужчина, вы меня слышите? – И увидев его сфокусировавшийся взгляд и легкий кивок, уже кому-то в сторону. – Надо же, не думала, что сейчас встречаются столь тонкие, чувствительные натуры. Упасть в обморок при виде человека, попавшего под машину. Тут народ, наоборот слетелся смотреть на чужую трагедию, словно стервятники на падаль. – И снова ему. – Ну, что попробуем встать?
Александр при помощи дюжего медбрата, сел на краю тротуара, разглядывая застывший на пешеходном переходе потрепанный сто тридцатый ЗИЛ, с бурыми пятнами на бампере и совсем недавно живое человеческое тело, теперь превращенное передним правым колесом в бесформенный комок. Действительно, от чего толпа так падка на зрелище чужой смерти? Может быть, легкое прикосновение к ее савану так будоражит нервы? Или подсознательная радость, что в этот раз она пришла не за тобой? Тяжело поднявшись и махнув рукой женщине-фельдшеру, мол, все в порядке, он, слегка пошатываясь, побрел в сторону дома.
С того дня мир в его глазах как-то разом потускнел. Вроде бы ничего и не изменилось, но будто яркую цветную современную фотографию заменили старой, в сепии. И явная, и тайная его жизнь превратились в рутину. Словно автомобиль, на длинном спуске, при выключенном моторе идет накатом, но подсознательно понимаешь, что когда-то спуск закончится, и нужно будет или останавливаться, или включать двигатель. На работу и с работы он теперь ездил только на машине, отчего-то потеряв тягу к пешим прогулкам. Сегодня, подъезжая к дому он увидел клубы дыма, поднимающиеся над одним из домиков частного сектора примыкавшего к их микрорайону. Даже не понимая, зачем ему это нужно, он резко остановил машину и, хлопнув дверцей, резво бросился к пожару, что само по себе уже было дико. Он, с детства страдающий боязнью открытого огня, предпочитающий даже дома электрическую плиту газовой, должен был бежать от этого места, закрыв глаза и уши! Вместо этого он остановился у ворот перед уже охваченным пламенем зданием, жадно вглядываясь в вырывающиеся из окон клубы удушливого дыма вперемешку с красными языками пламени. Пожарку может и вызвали, но её пока не видно и не слышно. А гореть такому дому - всего ничего. Он в детстве тоже жил в подобном. Только и того, что наружные стены из известняка или кирпича. Внутри деревянные полы, перестенки и драночные потолки. Высохшая за десятилетия древесина - более чем лакомая пища для огня. Наблюдая за разрастающимся пожаром, мимоходом ловил фразы, прилетающие из бестолково суетящейся вокруг человеческой массы:
- Всё одно к одному. Мало того, что сама с ребенком мыкается, так еще и дом сгорел…
- Муж ее уж годок третий как сидит…
- В пожарную кто-нибудь звонил?..
- Да куда там ведрами, к дому хрен подойдешь…
Обычный фон бестолковой, безвекторной толпы, не способной повлиять на ход событий, но тем не менее, демонстрирующей живое участие. И, внезапно, хлесткий женский крик: «Сашааа!!!». Резко обернувшись, он увидел молодую женщину с безумными глазами, пытающуюся вырваться из рук видимо соседок и броситься к горящему дому. Вот что мощнее зова «миссии» вело его к этому месту! Круг замкнулся. Змея жизни прочно вцепилась в собственный хвост. Самый страшный кошмар его жизни повторялся. Сколько ему тогда было? Три, четыре года? Когда он забившись в дальний угол комнаты, с ужасом смотрел как помещение наполняется едким дымом, как сначала слегка лопочущее, а затем ревущее пламя пожирает портьеры и мебель, стремясь своими страшными языками дотянуться до него. Как лежал на полу, потому что там еще сохранялась прослойка годного для дыхания воздуха, и ждал только одного – придет кто-то взрослый, сильный и этот кошмар закончится... Он не помнил лица того пожарного, который вынес его тогда, уже полузадохнувшегося, из горящего дома. В памяти остались лишь широкие сильные ладони в шрамах, жесткий брезент пожарной робы в которую его завернули, вынося из огня, а в подсознании жесточайшая пирофобия… Решение созрело мгновенно. Но стоило ему сделать шаг по направлению к дому, как в голове черным спрутом шевельнулась боль, а к ногам, показалось, приковали два пушечных ядра. Затем за спиной раздались такие знакомые и уже порядком поднадоевшие голоса. Один уговаривающий, другой - сердито предостерегающий. Александр резко обернулся, и почему то совершенно не удивился присутствию за спиной двух фигур в длинных серых плащах с капюшонами. Наконец появилась возможность рассмотреть их лица более детально. Точно близнецы… Только его собственные близнецы, схожие с ним как две капли воды. Любопытно… Но сейчас не до того.
- Так! А теперь заткнулись! Оба! – И Александр, отвернувшись от странных спутников, переставляя чугунные ноги и борясь с нарастающей лавиной боли, двинулся к дому. Окружающий мир застыл. Исчезли звуки. И только он, в гробовой тишине, преодолевая эти бесконечные двадцать (а может двести?) шагов, молился об одном – не упасть, не отключиться, дойти. Наверное он все таки был услышан, потому что, стоило ему коснуться стены горящего здания, как боль улетучилась, а ноги освободились от гирь. Теперь время сорвалось в галоп, подстегивая его каждой уходящей секундой. Сорвав с себя джинсовую курточку он обмотал ею голову и проломив телом горящую раму ввалился залитое бушующим пламенем и дымом помещение. Горело всё – мебель, деревянные полы, стены, потолок. Странное дело, но он не ощущал жара, хотя видел, как на открытых участках кожи начали появляться волдыри, почувствовал, как свернулись и осыпались на голове волосы, стоило снять с нее курточку. Стараясь не дышать, ведомый все тем же непонятным чувством он дошел до двери ванной. Объяснить как он в чужом, охваченном пожаром доме, смог определить, что это именно ванная комната и что ребенок именно там, он бы не смог никогда. Дверь тоже уже начала гореть, но была закрыта изнутри. Что и требовалось доказать! Он вышиб филенку и, просунув в образовавшееся отверстие руку, открыл шпингалет. Ай да малец. Как он сумел так быстро сориентироваться и спрятаться именно там, где гореть практически нечему? В плавающих сизых клубах дыма Александр обнаружил под раковиной умывальника мальчонку лет трех, в шортиках и голубенькой маечке. Сжавшееся в комочек тельце и заполненные ужасом глаза… Старая чугунная ванна была заполнена замоченным бельем. Господи! Неужели еще есть женщины, которые не пользуются машинками автоматами и до сих пор замачивают белье? Впрочем, в данной ситуации оставалось только возблагодарить судьбу за это. Выхватив из воды тяжелый набухший махровый халат, он завернул в него пискнувшего малыша, шепнув: «Ну, что ты, тезка. Всё будет хорошо». А затем бросился через бушующее пламя, ухитряясь проскальзывать между начавшими рушиться потолочными балками.
Застывший в немом ожидании народ, издал единый вздох, когда из окна пылающего дома вывалился человек охваченный пламенем. Добежав до незримой черты, за которую зрители не заходили, он остановился перед рыдающей матерью. Это зрелище потом приукрашивалось и, передаваясь из уст в уста, обрастало все новыми и невероятными подробностями. Горящий словно факел человек, обугленными руками развернул дымящийся сверток, из которого испуганным воробышком порскнул к матери на руки мальчонка. После чего, человек рухнул на землю и застыл без движения. Опешившие люди, отойдя от оцепенения, только тогда бросились сбивать с него пламя.
Даже видавший виды врач неотложки, содрогаясь от представшего зрелища, понимая всю безнадежность случая, тем не менее, твердой рукой проводил реанимационные мероприятия. Плотное кольцо людей, на удивление молчаливых, окружало носилки с обгоревшим человеком и машину «Скорой помощи», но никто не видел за спиной медика две фигуры в серых одеяниях.
- Ты доволен? Он все-таки вырвался, да еще с таким катарсисом. – Правый с нескрываемым сожалением смотрел на изуродованное тело.
- Не говори глупостей, как я могу быть доволен его смертью. А катарсис, да! Но это исключительно его выбор и его очищение.
- Как думаешь, может ему стоило сказать, что он будет отцом?
- Не думаю, что он изменил бы свое решение. Ты же знаешь, на сколько они тяжело прогнозируемы. – Левый вздохнул. - Снедаемые противоречиями, осознанными и подсознательными желаниями, раздираемые своими «хочу» и «должен». Иногда кажущиеся такими простыми, понятными и предсказуемыми, но вдруг совершающие поступки вроде сегодняшнего. Нет, не изменил бы он своего решения, слишком глубоко в нем это сидело...
Александр, умер в «Скорой» по пути в больницу… Кто там говорил о темных тоннелях и сияющих выходах из них? Он видел летнюю аллею городского парка, щедро усыпанную солнечными зайчиками, прорвавшимися сквозь листву деревьев. На дорожке стоит улыбающаяся жена, к ней старательно наступая на веселые шевелящиеся пятнышки, ковыляет годовалый мальчик, а за спиной малыша, внимательно следя за каждым его шагом, идет он сам, одетый в странный серый плащ с капюшоном…
Покуда живешь, поневоле в бессмертие веришь.
А жизнь оборвется, и мир не заметит потери.
Не вздрогнет луна, не осыпятся звезды с небес…
Единый листок упадет, но останется лес…
В рассказе использованы строки из стихотворения Марии Семеновой
Вот вроде и изложено весьма недурственно, и непоняток во время чтения не возникает, но...
, я не вижу моментов, которые стоило бы менять))
