Сообщений в теме: 255

[Сказочница]

Занятный мысль. А продолжение будет?

[Плюмбэкс]

Нет. Определённо нет.
По крайней мере, пока не услышу за спиной чей-то вкрадчивый голос...

[Денис]

У любой рекурсии есть начало.

[Плюмбэкс]

К сожалению.
Впрочем, теперь можно считать практически опровергнутой теорию о наличии самосознания у персонажей - так как в противном случае я бы почти наверняка оказался одним из них.
Хотя...
Всегда можно допустить, что они обретают самосознание лишь при достаточной отрисовке. При настоящей.

[Плюмбэкс]

Изъявите ваши претензии

Вадим никогда не чувствовал себя столь отвратительным образом, как в тот вечер. Ему нагрубили, буквально нагадили в душу — и кто? Собственная горячо ценимая супруга? Высокопоставленное начальство? Он не мог сказать чётко, чьи уколы сильнее его задели, и это лишь усиливало и без того нарастающее чувство ненависти ко всему окружающему.

Спустившись с гранитных ступеней подъезда, он не стал здороваться с дворником Киргизовым.

Ненависть жарким пламенем клокотала у него внутри.

Случайным её объектом стал автомобиль, так некстати подъехавший к перекрёстку именно в тот момент, когда Вадим собрался пересечь улицу. Точнее, водитель автомобиля. «Ну давай же, мужик, — сквозь стиснутые зубы подумал Вадим, видя, как автомобиль притормозил у развилки дорог, — определяйся с выбором направления. Выбирай, а то проиграешь!»

Померцав поворотником, джип лиловой окраски повернул налево.

«Вы сделали правильный выбор! — продолжал мысленно юродствовать Вадим, вспомнив популярную некогда телеигру. — А-а-а-автомоби-иль!»

Следующим объектом ненависти стал мужик с двумя здоровенными барбосами-волкодавами, которых он еле удерживал на сдвоенном поводке.

Эти матёрые хищники давно успели стать достопримечательностью района, то и дело порываясь без видимой причины покусать всё вокруг себя. Обычно Вадим не уделял им особого внимания, но ныне его могло вывести из себя всё, что раньше заставило бы лишь осторожно напрячься. И он всерьёз задумался о том, какова будет реакция хозяина, если он попытается консервным ножиком выковырять у одной из собачек глазик.

Тут его на миг пробил озноб. Озноб возвращения в реальность.

«Нельзя злиться на людей, — подумал он, отчаянно пытаясь сохранить хорошую мину при плохой игре, удержать маску рафинированного интеллигентного человека перед самим собой. — На конкретных, единичных людей. Каждый из них — лишь часть системы, проводник цепного воздействия, подобно электрической пробке, которая может не пропустить ток лишь в том случае, если перегорит. Виноват ли водитель автомобиля в моих личных проблемах? Нет. Виновен ли в этом владелец этих вервольфов? Нет. Даже жену мою и директоров фирмы нельзя полноценно назвать виноватыми, поскольку у каждого из них наверняка имелись субъективно весомые причины, эти, как их, особые обстоятельства».

Он мрачно усмехнулся, припомнив фразу из старинного кинофильма. Начинал накрапывать дождь. Некоторые из прохожих стали раскрывать зонты.

У Вадима не было зонта, но ему было плевать.

Он ненавидел эту тусклую, серую реальность, в которой люди вынуждены причинять друг другу боль — ненароком, невзначай. Подобно тем дикобразам, пытающимся согреть друг друга в лютый холод, но в результате колющим друг друга своими иглами. Он ненавидел этих политиков с их законопроектами и войнами, неспособных направить свою энергию в более конструктивное русло. Он ненавидел этих олигархов и директоров транснациональных мегакорпораций — которые заправляют потоками мирового капитала и которые неспособны отдать хоть малую их долю на развитие жизненно важных для человечества направлений; по милости которых тысячи людей ежедневно остаются без работы, а другие тысячи вынуждены унижаться перед вышестоящими.

Он ненавидел устройство человеческого мозга, в силу которого книжная мораль навеки обречена оставаться книжной, а хорошие люди неспособны о чём-либо эффективно договориться между собой.

Он ненавидел школьное образование и детские мультфильмы, сборники сказок и дидактической литературы, невзначай приучающие человека к существованию книжной морали и к жизни в выдуманном идеальном мире.

Он ненавидел краткосрочность человеческой жизни и он ненавидел саму жизнь за то, что его впихнули в неё, не спросив согласия.

Он ненавидел систему в целом.

Он ненавидел мокрый асфальт под ногами и хмурое небо над головой.

В небе сверкнула молния, послужив знаком для перехода мороси в ливень, и в этот миг Вадима окончательно захлестнула волна яростного безумия. Нечто подобное этому ему доводилось испытывать лишь в ранней юности, когда он ещё был подростком.

— Я... отказываюсь... пользоваться... вашим продуктом! — истошно заорал он, сорвав с себя серую куртку и размахивая ею словно флагом над головой. Его крики перекрыли рождающийся раскат грома; гражданин с двумя собаками испуганно шарахнулся в сторону. — Сначала... потестите... все баги... а потом уже... предлагайте её другим!

К кому он обращался? На кого была направлена его ненависть? На того, кто стоял за всеми известными и неизвестными взаимосвязями в окружающей Вадима системе? На безымянную эволюцию? На кого-то ещё?

— Ваш мир... недоработан... ясно? — выкрикивал он в небо, прямо навстречу льющимся на него струям ливня. — Я... подаю жалобу... на вас! Ясно? Жалобу! Кассацию галактического масштаба!..

Прокричав эти слова, Вадим умолк, чтобы набрать в рот воздуха.

И вдруг обнаружил, что шум ливня стих. Более того, не было признаков даже слабой мороси и не сверкали больше в небе молнии. Приглядевшись, он с изумлением заметил неподвижно застывшие в воздухе стеклянными бусинками водяные капли.

— Изъявите ваши претензии, — негромко произнёс в двух шагах от него чей-то вежливый голос.

. _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ .


Вадим резко огляделся по сторонам.

На первый взгляд всё вокруг казалось точно таким же, как и прежде. Но стоило приглядеться, и в глаза бросалась неестественная недвижность прохожих, скованных оцепенением в самых различных позах.

Вот мамаша, отводящая ребёнка в детский садик, — её ребёнок так и застыл на одной ноге, собираясь перескочить через лужу. Владелец двух матёрых волкодавов застрял у поворота за угол магазина, вцепившись руками в сдвоенный поводок, — словно статуя, призванная символизировать борьбу узды разума с порывами плоти.

И, конечно, нельзя было не заметить вездесущей водяной взвеси.

То ли из-за неё, то ли по иной причине, но Вадиму показалось немного неестественным освещение обстановки. Как будто слегка изменилось не то облачное небо, не то оттенки всех предметов вокруг.

Всё стало каким-то блёклым.

Всё, за исключением Вадима и стоящего рядом с ним человека. Мужчина был одет в фиолетовую мантию — так, во всяком случае, охарактеризовал про себя Вадим этот длинный то ли плащ, то ли халат восточного типа. Как в одеянии, так и в чертах лица этого человека проглядывало нечто неуловимо восточное, — хотя усы, бородка и общая комплекция скорее придавали ему отдалённое сходство с бывшим мужем Лолиты, заходящей звезды российской эстрады.

И прямо под взглядом Вадима бородач повторил, слегка склонив голову набок:

— Изъявите ваши претензии. Я вас внимательно слушаю.

— Вы... творец мироздания? — пожелал узнать Вадим. Это был единственный вопрос из пришедших ему в голову, который более-менее тянул на звание первоочерёдного.

— Творец? Ну, нет, — чуть улыбнулся бородач в фиолетовой мантии. — Только не я.

— Тогда кто вы?

Взгляд бородача скользнул по лицу Вадима, и у того создалось странное впечатление, что его читают как раскрытую книгу.

— Зовите меня... к примеру, Магистром. Этот термин подойдёт.

Вадим замялся, измысливая следующий вопрос и то, как бы поделикатней его задать. Собеседник тем временем добавил:

— Хотя я и не являюсь создателем вашего мира, но тем не менее могу оказать вам помощь. Я слышал, что вы высказывались о наличии некоторых недостатков в вашем мироустройстве, и хотел бы помочь вам устранить их.

— Но...

— Не спрашивайте меня о мотивах. Будем считать, что мне просто интересно, — Вадиму показалось, что бородач лукаво подмигнул.

Розыгрыш — или невероятное везение? Или невероятной величины подстава? Ему вспомнился фильм «Исполнитель желаний».

— Каковы ваши возможности? — хрипло спросил он. Отчасти для того, чтобы потянуть время.

— В пределах вашего мира? С вашего волеизъявления? — Магистр задумчиво потёр через бородку подбородок. — Пожалуй, для вас проще будет полагать их безграничными.

— В пределах... нашей планеты? — похолодел Вадим.

Магистр рассеянно улыбнулся.

— Вообще-то я имел в виду ваш событийный кластер. Туда может входить как Альфа Центавра, так и туманность Андромеды, при условии, что вы сумеете когда-нибудь до неё дотянуться.

— Понятно, — произнёс он.

Хотя сказанное им было далеко от реальности.

На самом деле его в этот момент захлёстывали самые разнообразные чувства — любопытство, страх, некоторая гордость и недоумение в связи с предстоящими ему действиями. Последнее из чувств преобладало.

Он обвёл взглядом застывшие в разных позах фигуры.

— Что с ними?

— Ничего. Собственно говоря, их здесь нет, как нет физически и вас. Это — иллюзорный слепок реального места, своего рода моментальный кадр, помещённый в информационно-вычислительную среду, которую в мирах вашего узла обозначают терминами «Астрал», «Гиперсеть», «Ирреальность». Ирреальность существует вне времени.

— В мирах нашего узла? — совсем растерялся Вадим. — Это значит, что...

Магистр вздохнул. Сбитый с толку Вадим сразу же осёкся.

— Ваше любопытство мне понятно, но по ряду обстоятельств не в моей власти удовлетворить его. Мне неизвестно, почему информация метафизического рода оказалась закрытой в вашей реальности — и, покуда мне неизвестны причины и основания для этого, я не имею морального права разглашать её вам. Поэтому не ждите ответов на вопросы, имеющие отношение к вашим религиозным мифам. Что касается мировых узлов и структуры мироздания в целом, то у нас к тому же и нет времени на обсуждение этих деталей.

Вадим закусил губу, не сразу решившись припомнить собеседнику его собственные слова.

— Вы говорили... Ирреальность...

— Ирреальность существует вне времени, — спокойно подтвердил бородач. — Но для каждого, кто действует в ней, время реально как личная иллюзия. И на разговор между нами мною выделен строго определённый лимит субъективного времени.

Напрашивался вопрос «Почему?», но землянин так и не рискнул озвучить его.

— Время — деньги. Так в краткой форме было выражено правило одной из игр, действующих в вашей реальности. Неужели вам трудно поверить, что подобные правила, пусть и несравненно более гибкие, действуют и на других уровнях существования?

Вадим покачал головой. Подумав о двояком истолковании жеста, поспешно уточнил:

— Нет. Нетрудно.

На него было жалко смотреть.

— Тогда перейдём к делу. — Магистр окинул взглядом окрестности, которые теперь, когда Вадиму было известно об иллюзорном характере окружающего, казались ещё более похожими на блёклую газетную иллюстрацию. — Вы распространялись о неправильном и нецелесообразном устройстве той системы, в которую вы включены. Вы упоминали об ошибках, требующих устранения. Можете ли вы назвать их?

Вадим замялся. Он действительно помнил, как говорил о глюках мироздания. Но не готовился к сдаче экзамена по этому предмету.

— Э... я могу подумать?

— Своё время вы можете расходовать сколько вам заблагорассудится. Я же пока, если так можно выразиться, отведу свой поток времени в сторону. Когда вы что-нибудь придумаете, коснитесь моего плеча.

Произнеся последнее слово, Магистр застыл недвижной статуей. И даже цвета его одежды, волос и кожи чуть изменились. Он стал такой же частью блёклой газетной иллюстрации, как и мужчина с двумя волкодавами на поводках.

— М-магистр?.. — неуверенно обратился Вадим.

Ответа не было.

Землянин мрачно уставился в лужи под своими ногами.

Ещё никогда в жизни он не чувствовал себя столь отвратительно. Когда он выходил из подъезда, ему казалось, что это самый отвратительный миг его жизни, но теперь ясно — все отвратительные моменты его прежнего бытия были не более чем репетицией и отдалённым эхом этого момента.

Прежде он ненавидел окружающий мир. Теперь он ненавидел себя.

Почему он не социолог, не системолог, не какой-нибудь вшивый психолог, в конце концов? Может быть, тогда ему было бы что предложить Магистру?

— Чего уставился? — спросил Вадим у одного из псов, остановившись как раз напротив мужчины с двумя волкодавами. — Быть может, попросить Магистра, чтобы у всех собак в мире затупились зубы? — Его зябко передёрнуло. — А если бы на моём месте оказался собачник?

Принявшись прохаживаться взад-вперёд по мокрому тротуару — интересно, насколько широки пределы этого «застывшего кадра»? — он попытался вызвать в себе то отчаянное светлое безумие, которое захлестнуло его перед самой встречей с Магистром. Или хотя бы оживить в памяти те размышления, которые охватили его перед этим.

Не получалось.

Выхватывались из памяти лишь отдельные обрывки, клочки, которые никак не складывались в цельную картину. А была ли цельная картина вообще? Или был лишь ворох разрозненных притязаний?

Помнится, Вадим сетовал на краткосрочность человеческой жизни. Но основные проблемы Земли явно сводятся не к этому — и не посмотрит ли Магистр на него презрительно, если он попытается заявить обратное?

Может быть, лишить всех людей на свете способности лгать? Помнится, был один роман или рассказ на эту тему. С описанием проблем, последовавших за этим.

Был фантастический роман, в котором предлагалось сделать заметным нарушение человеком любой из заповедей, выкрасив его в соответствующий заповеди цвет. И в котором описывался ряд вызванных этим неприятных затруднений.

Был фантастический роман, в котором описывалось появление на Земле силы вроде доброго бога — причём не скрывающегося от людей по своим мотивам, а открыто помогающего человечеству. И, разумеется, в том же романе описывался ряд последовавших проблем.

Любая мысль Вадима сразу же натыкалась на антиутопию, любая идея — на пародию.

«Может быть, пожелать, чтобы никто никогда не писал и не снимал — словом, не публиковал антиутопии? — горько подумал он. — Интересно, как бы это повлияло на историю».

Ему представился стремительный взлёт общественного развития, который человечество сделало бы благодаря отсутствию цинично каркающих под руку антиутопистов.

Потом ему представились Министерство Правды, Министерство Любви и Министерство Мира. Их возникновение в реальности лишь благодаря тому, что некому было предсказать их.

Вадим до боли зажмурился...

...Его рука коснулась плеча бородача в фиолетовом халате. Тот мгновенно ожил, расцвёл, обрёл движение и цвет.

— Итак, вы придумали? — по-доброму глядя на него, осведомился Магистр.

Вадим замотал головой. Сделал шаг назад, не отводя глаз от бородача. Робко попросил:

— Верните меня обратно. Пожалуйста...

И тут его прорвало.

— Сейчас же! Сейчас же верните меня назад, в то же место и время!! Немедленно!!..

Пеленой хлынул дождь, заглушая крики Вадима, но ему было уже всё равно.

. _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ .


Если бы Вадим задержался подольше в местности, охарактеризованной им как «блёклая газетная иллюстрация», то смог бы увидеть, как неподалёку от бородача в фиолетовом халате возникает, словно конденсируясь из тумана, другая фигура.

Восприятию Вадима этот субъект предстал бы в виде худощавого высокого человека, затянутого в тесно облегающую одежду насыщенно-синих тонов.

Естественно, это не было его реальным обличьем.

События, изложенные ниже, изображены такими, какими бы их мог увидеть Вадим. Версия, адаптированная для человеческого восприятия.

— В чём заключался смысл вашего эксперимента, Магистр?

— Наглядная демонстрация одной небезынтересной особенности человеческого мозга. Особенности, о которой не стоит забывать даже существам нашего уровня развития.

Субъект в синем пожал плечами:

— Мышление шаблонами является неизбежным для разумных существ на определённой ступени. Говоря о существах этого мира, при слове «человечество» человек не способен мысленно представить себе все шесть миллиардов уникальных и схожих характеров в изменении и взаимодействии. При слове «галактика» человек не в состоянии мысленно представить себе даже одну звёздную систему. Приходится прибегать к шаблонам, упрощениям, сокращениям, от чего не свободны в полной мере даже мы. Стоит ли удивляться, что индивидуум способен рассуждать о проблемах мироустройства, не представляя себе ни эти проблемы, ни само мироустройство по существу?

Губы бородача чуть дрогнули.

— Дело не только в этом. Видите ли, Адъюнкт, вы затрагиваете слишком высокий уровень абстракции, по обыкновению злоупотребляя своими интеллектуальными ресурсами. Суть состоит в том, что даже на уровне вполне доступных человеческому мозгу умопредставлений человеку неведомы его желания — если понимать под желанием то стремление, удовлетворение коего ведёт к внутреннему удовольствию.

Магистр посмотрел вдаль.

— Человеческий мозг лишён карт рая. Если не считать той точки, нажатие которой окрашивает в розовый цвет всё, но это уже относится к вопросам болезненных вовлечённостей. Человек подобен бильярдному шару, который может быть сдвинут с места лишь толчком — но не притяжением. Кнутом — но не пряником. Человек точно знает, когда следует сказать: «Так жить нельзя!» — но не «Жить нужно так!» Человеческий мозг под действием своих стремлений движется в определённом направлении, но в нём не заложена явным образом конечная цель маршрута. Поэтому все утопии терпели крах, неявным образом беря за основу лишь некоторые из текущих стремлений.

— Но нам ведь она известна? — почтительно спросил Адъюнкт. — Конечная цель? Я хочу сказать, что в принципе не должно составить особенного труда просчитать...

Бородач в фиолетовой мантии пристально посмотрел на собеседника.

— Едва ли нам следует рассуждать об этом здесь. — Последнее слово он подчеркнул. — Эта зона Ирреальности слишком тесно прилегает к миру Земли. Кто-нибудь может уловить не предназначенную для его ума информацию.

— Что он сможет понять своим мозгом?

Магистр улыбнулся.

— Может быть, вы и правы. Но всё равно, не будем рисковать.

[rainchild]

Плюмбэкс,клёво.Повеселил,рассказ забавный.)

С точки зрения философских мыслей,что даются.Типа:

— Человеческий мозг лишён карт рая. Если не считать той точки, нажатие которой окрашивает в розовый цвет всё, но это уже относится к вопросам болезненных вовлечённостей. Человек подобен бильярдному шару, который может быть сдвинут с места лишь толчком — но не притяжением. Кнутом — но не пряником. Человек точно знает, когда следует сказать: «Так жить нельзя!» — но не «Жить нужно так!» Человеческий мозг под действием своих стремлений движется в определённом направлении, но в нём не заложена явным образом конечная цель маршрута. Поэтому все утопии терпели крах, неявным образом беря за основу лишь некоторые из текущих стремлений.

Насчёт утопий это так,а насчёт всего остального,думаю карты рая есть у каждого и для их нахождения не надо быть экзальтированным и видеть всё в розовом свете.Люди разные и не все живут по описаной схеме бильярдного шара.

В целом для меня очень большое достоинство рассказа в том,что он показывает необходимость внутренних изменений для человека,а не перекраивания мира под себя,с учётом,что человек его не понимает во всей глубине.Очень поучительно в общем.Спасибо,было интересно.

[Денис]

Хм... А я бы попросил, чтобы люди не смогли врать (с оговоркой на случай встречи с инопланетным разумом - не смогли врать другим людям). Я и сам довольно часто вру, хоть и по мелочам, но для человечества это пошло бы на пользу.

[rainchild]

Представил себе фильм Лжец,Лжец с Керри в планетарном масштабе.Это страшно если честно.

[Плюмбэкс]

В целом для меня очень большое достоинство рассказа в том,что он показывает необходимость внутренних изменений для человека,а не перекраивания мира под себя,с учётом,что человек его не понимает во всей глубине.

Вы глубоко заглянули. Глубже, чем я.
Я-то просто полагал, что перед тем, как изъявлять претензии, надо их чётко сформулировать.
Хотя внутренние изменения - тоже мысль неплохая. Если под ними понимать немедленную нейротаксическую операцию над всеми жителями земного шара с целью пробудить в них способность произвольно управлять своим эмоциональным аппаратом и соответствующее изменение генетического кода с целью передать способность по наследству. Пусть часть людей сразу ударится в вечную эйфорию, а часть людей - решит податься в суперзлодеи, но зато мы сразу узнаем, чего на этой планете больше - Зла или Добра.
Люблю марвеловские комиксы.

Хм... А я бы попросил, чтобы люди не смогли врать (с оговоркой на случай встречи с инопланетным разумом - не смогли врать другим людям).

Пожалуй, и я бы охотно предложил что-нибудь - вроде вышеописанной нейротаксической операции. Почему бы не проэкспериментировать на беззащитном человечестве, если за это ничего не будет? Но эти размышления больше хороши для кабинетных условий, чем для реального экстрима.
Кроме того, мне хотелось закончить рассказ таким, каким я его изначально придумал.
Довольно давно.
И без того герой взял себе чрезмерную волю, вместо немедленной истерики сравнительно спокойно выпросив себе время для раздумий и перебрав разные варианты. Чересчур хладнокровным оказался. Ещё бы чуть хладнокровней - и мне бы не удалось завершить рассказ, как планировалось.

[Плюмбэкс]

Подвиг по расчёту

К крытой двумя листами бордовой фанеры остановке причалил поднявший тучу брызг «Икарус».

Двери автобуса распахнулись, выпуская на ходу раскрывающего зонт упитанного человека с обрюзглым лицом, чей серый костюм был оснащён множеством карманов. Отделившись от потока входящих и выходящих, человек не стал вертеть головой по сторонам, как это свойственно некоторым после транспортного транса. Вместо этого он уверенной поступью, движимый отточенными за годы рефлексами, двинулся в сторону лесопарка.

Через этот лесопарк проходила траектория, отделяющая покинутую им автобусную остановку от дома.

Через этот лесопарк он проходил каждый день на протяжении последних пятнадцати лет, исключая праздники и выходные.

И собирался проходить в дальнейшем.

Человека в сером костюме звали Иван Иванович Иванов. Подобное имя при подобных фамилии и отчестве может быть лишь неудачной шуткой родителей — или регистратора, заполняющего пустые анкеты анонимно принятых младенцев в детдоме. Тем не менее эти имя, фамилия и отчество вместе взятые как нельзя лучше характеризовали нынешнее состояние их носителя.

Про таких как он обычно пишут: «В школе особо не выделялся». Про таких как он говорят: «Звёзд с неба не хватал, хотя и совсем придурком не был, если вы понимаете, о чём я говорю». Чтобы особо подчеркнуть серость жизни таких, как Иванов Иван Иванович, обычно упоминают отсутствие положительных и отрицательных отзывов в учебных заведениях, на местах работы и в общественных организациях.

Всё это ложь.

Чтобы стать по-настоящему серым, вначале надо побыть по-настоящему ярким.

И Иван Иванович когда-то отчаянно мечтал, чтобы с ним произошло хоть что-нибудь особенное — пусть даже ценой жизни! — зачитываясь соответствующей литературой и бредя о невозможном под звёздным небом. Потом мечты стали утихать, а собственная шкура, как вдруг с удивлением обнаружил Иван Иванович, стала всё плотнее прилипать к нему, становясь всё дороже. Чтобы наращивать дополнительные слои жира под этой шкурой, ему приходилось аккуратно соблюдать правила рабочего распорядка, внимательно следя за возможностями карьерного роста.

И — вот ужас-то — со временем он стал обнаруживать, что ему нравится это. Появляться на работе ровно в восемь. Уходить около четырёх часов дня. Выслушивать шутки начальника и улыбаться его анекдотам. После работы усаживаться в кресле у компьютера с кружкой кофе в руке, посещая Башорг или Анекдоты.Ру.

Размеренность и предсказуемость.

Он подумывал о том, не продать ли душу неким метафизическим силам, чтобы эта размеренность и предсказуемость длилась вечно.

Но его смущала скрытая противоречивость сделки. Обычно в подобных сделках подразумеваются вечные мучения в аду, но как Иван Иванович попадёт в ад, если условия сделки будут честно соблюдены? Разве только если адом для него станет сама эта размеренность и предсказуемость, что в случае Ивана Ивановича решительно невозможно. Получается, что метафизическим силам невыгодно идти на сделку.

На секунду выйдя из своей обычной рассеянности, Иван Иванович хлопнул рукой по правому среднему карману костюма.

В кармане глухо звякнуло.

Это было одним из повседневных мелких страхов Ивана Ивановича: боязнь потерять ключи — в результате забывчивости или из-за случайной дырки в кармане.

Такое уже было однажды. Нещадно нарушив размеренный ритм его предсказуемой жизни.

Облегчённо вздохнув, Иван Иванович опустил руку обратно и собрался взять резкий крюк влево от тропинки, пройдя по обыкновению между деревьями, что позволяло сократить оставшийся путь к дому едва ли не вдвое. И услышал чей-то крик.

Кричала девушка.

Крик не походил на типичное молодёжное идиотничанье — впрочем, для типичного молодёжного идиотничанья было ещё рановато, от силы пять часов вечера. В крике этом улавливались нотки паники.

«Надо узнать, что там происходит», — подумал Иван Иванович. И тут же одёрнул себя, словно отходя от похмелья: «Что я, с ума сошёл, что ли? Не моё это дело. Что надо им, то у них и происходит. А мне пора домой, иначе я толком не успею посидеть в Интернете перед сном».

«Но девушке может угрожать опасность», — вновь возникла в голове какая-то странная, неестественная мысль, и ноги сами понесли Ивана прямо в направлении вновь послышавшегося крика.

Он тихо цыкнул на них, и ноги остановились.

Что это с ним, в самом деле, происходит? Гипноз, что ли, какой-то? Опасность, видите ли, может угрожать девушке. Конечно, может, даже наверняка угрожает, ну и что с того?

Встряхнув головой и развеяв остатки наваждения, Иван Иванович уверенно двинулся через прилесок к дому. Вдруг в левом нижнем кармане его костюма слабо запиликал телефон.

Иван замер.

Дело в том, что он никогда не брал с собой на работу мобильного телефона. После одного случая, когда он чуть не подвергся угрозе ограбления, он вообще старался не носить с собою в карманах ничего ценного — ни часов, ни органайзеров, — и самой большой ценностью при нём был сам его многокарманный костюм.

Тем не менее телефон был в левом нижнем кармане его костюма и тихо звонил.

Мистика? Случайность? Как бы там ни было, лучше прервать это пиликанье — пока оно не привлекло внимание нехорошего субъекта или субъектов, на чьей совести лежал крик девушки.

Сбросить звонок или ответить? Телефон был старой модели, так что для сброса звонка всё равно придётся «снять трубку», фигурально выражаясь. А раз всё равно придётся «снимать трубку», почему бы заодно не послушать, кто звонит? Вдруг это шеф.

Нажав на кнопку приёма, Иван сделал пару десятков шагов от места, где его застал звонок, — в направлении, противоположном направлению давешних криков.

И лишь после этого поднёс трубку к уху.

— Алло? Кто говорит? — почти шёпотом спросил он.

— Это автор.

Голос из трубки был пронизан необыкновенной вескостью и убедительностью, как будто каждым словом расставляя все точки над i. Иван против воли обнаружил, что полностью верит обладателю этого голоса... Минуту, как можно ему верить, если он ещё ничего толком не сказал? Опять какие-то странные, не свои мысли?

— Автор чего? — ещё тише спросил Иван Иванович, в то время как ноги уносили его всё дальше от проклятого места.

— Автор произведения, главным персонажем которого ты являешься. И пока, пожалуй, практически единственным.

— Я — главный герой? — спросил Иван, попытавшись придать голосу скептическую интонацию.

Выйдя за пределы лесопарка, он стал чувствовать себя чуть уверенней. И даже приостановился с телефоном в руке.

— Пока — всего лишь персонаж. Впрочем, героем тоже можешь стать. Успокойся, — усмехнулся голос, — не в лурковском смысле. Хотя да, откуда тебе знать, что такое Лурк...

— Что вам нужно?

Иван Иванович огляделся по сторонам. Вроде бы пока всё было чисто, одиноких пешеходов в доступной взгляду части района не наблюдалось. Равно как и молодёжных компаний, готовых обшмонать человека с мобилой.

— Чтобы ты вернулся в лесопарк и спас девушку. Слышишь, как она кричит? Специально для тебя я могу сделать крики погромче.

И Иван услышал. Услышал настолько ясно и отчётливо, что ноги его сделали ещё несколько шагов от лесопарка.

— На эту девушку было завязано множество сюжетных планов. Ты должен был спасти её, не какой-нибудь герой или бывший ветеран, не майор спецслужб или юный романтик с огнём в глазах, а именно ты, целиком повязший в рутине типичный бухгалтер. На этом должна была строиться концепция повествования. Почему ты не спас её?

— Зачем? — нервно спросил Иван.

После усиления криков из лесопарка его скепсис к телефонному собеседнику несколько поубавился. Чего не скажешь о желании добраться до дома живым и невредимым.

— Вот именно. Зачем? — печально повторил голос. — Я слишком поздно обнаружил, что персонаж с прописанной мною психологией попросту неспособен на требуемое. Зачем? Переделывать что-либо нет времени. В общем, хотя так и не полагается делать, я решил просто позвонить тебе на трубу.

Иван обнаружил, что его рука вспотела. Переложив телефон в другую руку, он вытер ладонь о брюки.

— Вам надо было обратиться ко мне лет десять назад, — буркнул он.

В глубине души он удивлялся, почему ещё вообще ведёт этот разговор. Впрочем, возможно, так проявляется воля автора?

— О нет, это был бы обычный роман про романтика, верящего в чудо — и встретившегося с чудом. Ничего неординарного.

— Ничем не могу помочь, — решительно сказал Иван, выключая телефон и кладя его в карман.

Ещё раз окинув взглядом улицу и не выявив на ней никаких подозрительных элементов, он направился к ближайшему проёму между двумя бело-кирпичными зданиями...

...и обнаружил, что в действительности не делал этого, просто ярко представил себе это, продолжая стоять с телефоном у уха.

— Подожди, — поспешно произнёс автор. — Ты должен спасти её. Раскрою тебе карты: в действительности это не просто девушка. Это — принцесса созвездия Плеяд. Или затерянного колдовского измерения, я ещё не решил точно. От того, спасёшь ты её или нет, зависит вся твоя дальнейшая жизнь. Неужели ты так и хочешь умереть в своей постели серым скучным бухгалтером?

— Мечтаю об этом, — дрогнувшим голосом признался Иван.

— Ну да, я и забыл... Тогда подумай о материальных благах, ты ведь их любишь? И разве тебе бы не хотелось посидеть в галактическом Гипернете? Или в магическом Астрале, это ещё покруче Гипернета будет. Подумай о бесчисленных мирах, о бесчисленных благах, которые супружество с принцессой может тебе дать. Она ведь полюбит тебя, непременно полюбит, как только ты избавишь её от насильников.

Иван поёжился, покосившись в сторону лесопарка, откуда продолжали доноситься крики. В криках уже появилась интонация усталости.

Вообще-то с прекрасным полом у Ивана обстояло не очень. Но именно по этой причине он полагал, что ему поздно переучиваться.

— Я не умею драться, — хрипло сказал он.

— Я тоже не умею, — как будто обрадовался автор, — а кто тебя заставляет? Возьмёшь палку с земли, я позабочусь, чтобы ты нашёл что-нибудь поудобней и поувесистей. Подойдёшь к театру уголовных действий и — хрясь! хрясь! хрясь! — двинешь этой дубиной несколько раз по сексуально озабоченным задницам.

Ивана пробрала дрожь. Он представил себе, как возвращается в лесопарк, нашаривает в сумерках — а благодаря поздней осени уже успели сгуститься сумерки — занозистую грязную деревяшку, потом приближается к месту, откуда доносятся эти жуткие крики...

— Так их там несколько?

— Конечно, — бодро ответил автор. — Трое или четверо накачанных мордоворотов, точно ещё не решил. Возможно, нескольких рассажу в кустах. Ты думаешь, принцесса колдовского созвездия не сумела бы как-нибудь отбиться от одного-единственного насильника?

Ивана Ивановича вновь пробрала дрожь. Он отдалил мобильник от уха и молча смотрел на него около минуты.

После чего произнёс:

— Нет, извините. Но спасибо за предложение, — и потянулся к кнопке отключения телефона.

— Подожди! — взмолился автор столь громко, что это было слышно даже на расстоянии вытянутой руки от динамика. — Подожди. Так не полагается делать, но... Сколько ты получаешь в качестве бухгалтера?

Иван поколебался. И назвал сумму.

— Я могу заплатить тебе гораздо больше. Пусть это нарушение правил, но раз уж я дважды перешёл черту, выйдя с тобой на связь и раскрыв тебе карты... Загляни в верхний правый карман своих брюк.

Теперь, когда собеседник упомянул об этом, Ивану показалось, что он ещё раньше ощутил лёгкое изменение веса в вышеуказанном месте. Хлопнув рукой по карману, он нащупал там тонкую бумажную пачку.

Извлеча пачку наружу, он раскрыл её на манер веера. Доллары. Двадцать купюр по пятьсот долларов.

Ивана они ввергли в мрачную задумчивость.

— Разумеется, это только задаток, — поторопился объявить голос из трубки. — Даже не задаток, а так, для примера. Сколько ты хочешь для компенсации своего риска? С условием, что эта сделка останется между нами.

Бухгалтер принюхался к еле уловимому запаху денежных ассигнаций. И вновь задумался. Но теперь его задумчивость не была столь мрачной — и, кажется, на губах его даже мелькало бледное подобие улыбки.

. _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ .


Сумерки, сгустившиеся над рубежом города и лесопарка, уступили место полумраку. В небе стали появляться первые звёзды. На улицах зажглись фонари.

Крики, доносившиеся из лесопарка, вновь сменили тональность. В них теперь слышалась явная неудовлетворённость и раздражение.

— Значит, я получу десять миллиардов долларов и контрольный пакет акций десяти крупнейших предприятий Земли, одним из которых к тому времени станет предприятие, в котором работает мой шеф? — уточнил Иван.

— Без проблем, — устало отозвался автор.

— Вы говорите, мне угрожает максимум два ушиба — в плечо и в глаз. Но зрение не пострадает?

— Ничуть.

— А после того, как наши приключения закончатся, по вашим словам, я стану фактическим правителем межзвёздно-магической империи. Всех её армад звездолётов. И легионов некромантов.

— Именно так.

— И, когда я спасу мир, мною будут восхищаться все девушки всех возрастов. А мужчины не будут ревновать.

— Если пожелаете.

— Я хочу стать богатым и знаменитым. Скажем, актёром.

— Как вам угодно, мистер Рейган.

— Отлично, — проговорил Иван Иванович, вновь ощущая, как его руки потеют. На этот раз обе. — Отлично. Вы уверены, что никаких повреждений, кроме ушиба в плечо и под глазом, я не...

Голос из трубки жёстко перебил его:

— Если ты сейчас же не отправишься в лесопарк, я сам прибью тебя на месте метеоритом. И любой писательский профсоюз меня оправдает.

Голос из трубки явно не шутил.

Опасливо покосившись на вечернее небо, Иван выключил телефон. Уже однажды проделанным движением спрятал его в карман брюк, после чего зачем-то попытался подтянуть ремень потуже. Набрал полную грудь воздуха, вследствие чего ремень угрожающе треснул, и тут же поспешно выпустил его.

Подойдя к самому рубежу лесопарка, Иван наклонился, высматривая что-нибудь наподобие дубинки. Высмотрев, осторожно приподнял с земли сучковатую увесистую деревяшку и, сглотнув, дрожащими шагами направился в сторону доносящихся издали криков.

Герой отправлялся на совершение подвига.

[rainchild]

Плюмбэкс,клёво.Повеселил))))Очень смешной рассказ с интересным ходом.Спасибо.

[Плюмбэкс]

Основным фантдопущением рассказа является идея, что во власти сидят вовсе не такие придурки, как о них говорят.

ПОЛИТИКА
или
Об игре в поддавки

— Мне кажется, что в России скоро произойдёт властной переворот, — задумчиво произнёс Кирилл, очищая арахисовый орешек. Перед ним стояла фаянсовая вазочка со свежеприпечёнными орехами и блюдечко для шелухи.

Оживившись, Стас повернулся к нему, закрыв книгу. Страницу, впрочем, он заложил пальцем.

— Думаешь, свергнут власть?

— Нет, — рассеянно ответил Кирилл, кинув орех в рот. — Нет. Думаю, что власть сама себя свергнет.

Брови Стаса приподнялись.

— Это как?

Поморщившись, он выключил офисный вентилятор. Чтобы стало тише. И потому что уже начало становиться зябко.

— Я понимаю, как. Я только не понимаю, зачем.

— Ну, это уже плагиат, — заметил Стас. — Ты не можешь объяснить словами, с чего это ты решил, что власть собирается себя свергнуть?

— Об этом говорит буквально всё. Скажи, ты пользуешься Интернетом?

Стас немного опешил.

— Разумеется. Ergo cogito sum. Существую, значит, пользуюсь Интернетом... Но к чему ты это?

— Тогда ты знаешь, что в Интернете уже несколько лет ведётся информационная война — нет, даже не война, поскольку война предполагает соразмерное участие сторон, — однонаправленная информационная атака противокремлёвской ориентации?

Стас некоторое время молча хлопал глазами.

— Ты что, из «Идущих вместе»?

Кирилл усмехнулся:

— Хороший вопрос. И он, что самое главное, лишь подтверждает мои подозрения. Скажи, когда ты в последний раз встречался в Сети с пропагандой в пользу Кремля?

— Хотя бы на прошлой неделе. Был один блоггер...

— Позволь, я угадаю, — перебил Кирилл. — Конечно же, это был полный идиот и даун, все доводы которого легко громились при помощи элементарной логики?

— А откуда ты знаешь? — удивился Стас.

— Интуиция.

Закинув в рот очередную пару свежеочищенных орешков, Кирилл поднялся с кресла и сделал несколько шагов по офису. Остановился перед вентилятором.

— Все, кто произносит защитные речи в отношении власти в Интернете, либо проявляют лёгкую форму умственной отсталости, либо являются апатичными одиночками. Все прокремлёвские ресурсы Интернета строят свою пропаганду так, чтобы она вызывала раздражение у тех, кто считает себя нонконформистами и интеллектуалами. И это при том, что, казалось бы, в распоряжении власти должны быть хорошие психологи. Почему пропаганда «за власть» и пропаганда «против власти» в Сети так асимметричны?

— Потому что власть делает ставку на плебс. Им достаточно иметь в своём распоряжении покорное человеческое стадо, чтобы задавить кого угодно массой.

Кирилл долго и без единого слова смотрел Стасу в глаза. Потом вздохнул и безнадёжно покачал головой.

— Что за джедайские штампы? Манера мышления «мы против всех» давно с успехом используется тоталитарными сектами. Во времена советского застоя штамп «мы против всех» использовался интеллигентами и особенно евреями. Дескать, мы последние светочи разума в этом Царстве Тьмы, нас окружают серые толпы роботов-рабов и зомби-вампиров, нас преследуют, но мы не сдадимся, и так далее, и тому подобное.

— Ну а сейчас это не так?

Поперхнувшись, Кирилл чуть было не полез рукой в блюдце с очистками вместо вазочки.

— Не так, — откашлявшись, ответил он. — Где ты видел толпы следующих за Путиным? На парадах «Идущих вместе», участники которых получают за это деньги? На митингах, куда люди приходят по распоряжению от начальственной линии? Старшее поколение ещё отчасти благодарно Путину и Медведеву за то, что они — не Ельцин и Горбачёв, но и им по большому счёту нет дела до сидящих в Кремле.

— Ну, знаешь...

— Знаю, — перебил Кирилл. — Знаю. Ты не первый из попавших под Волну.

— Куда попавших? — не понял Стас.

— Ударной частью Волны являлся именно штамп «Мы против всех», — как ни в чём ни бывало продолжал собеседник. — Ставка на нонконформизм. Стоит же увидеть, что в действительности почти все средства массовой информации и почти все активные слои общества настроены как раз против текущей власти, как Волна сразу теряет половину ударной мощи.

— Все средства массовой информации, говоришь? — язвительно спросил Стас. — А телевидение? Особенно канал «Россия»?

— А выпады Задорнова? — ответил вопросом на вопрос Кирилл. — К тому же после инцидента с НТВ всем известно, что телевидение у нас государственное, поэтому оно в любом случае не могло бы открыто использоваться для дискредитации властей — это было бы чересчур подозрительно.

Прожевав орешек, он продолжил:

— Зато взгляни на нынешнюю прессу и на нынешний Интернет. Давно ты видел там что-нибудь хвалебное в адрес власти, что не выглядело бы глупо и не содержало бы в себе пару уколов для подсознания?

— Может, это говорит лишь о том, что власть давно не совершала ничего достойного похвалы?

— Да? А как насчёт обратного знака? Как насчёт язвительных подколок в адрес Кремля, которыми время от времени разрождается практически каждое издание? Самое ироничное, что при всех штампах по поводу «зажимов демократии» и «кровавой гэбни» ни одно из этих изданий явно не боится всерьёз, что его закроют. И впрямь, чего им бояться, если они выполняют негласно спущенную сверху директиву?

Стас хмыкнул.

— Что-то я не замечал всеобщего оппозиционного настроя. Моя бабушка регулярно за Медведева и ЕдРо голосует.

— А мой дедушка вообще голосовал за Зюганова. Наши бабушки и дедушки — очень социально активные элементы, не правда ли? Всё, что они могут, — положить бумажку в урну.

— Разве этого мало?

— При переворотах исход дела решается не количеством голосов. Практически вся потенциально революционная часть общества сейчас настроена против Кремля. Практически вся. Молодёжь распределена между фашистами, антифашистами, анархистами и прочими неоязычниками, люди старшего поколения, кто поэнергичней, окучиваются сектами вроде анастасиевцев или Концепции Общественной Безопасности. Или являются членами КПСС. Или либералами. Причём у всех у них, что характерно, есть свои претензии к существующей власти.

— Существующая власть сама на это напросилась, — запальчиво возразил Стас.

— Вот именно.

От неожиданности Стас даже замолк. Он не ожидал столь быстрой капитуляции собеседника.

— Вот именно, — повторил Кирилл. — Существующая власть намеренно управляет средствами массовой информации, чтобы дискредитировать саму себя и спровоцировать государственный переворот. Первоначально я лишь догадывался об этом, но теперь я в этом убеждён.

Стас открыл рот, но тут же закрыл его. Потом снова открыл.

— Почему?

— Одним из наиболее серьёзных аргументов было случившееся на партийных выборах. Тогда, когда была обнаружена попытка подделать итоги голосования в пользу «Единой России». Идиоты тогда бурно радовались по поводу пойманных за руку жуликов, а я сидел и думал: неужели центральная партия, замкнутая на президента и имеющая в своём распоряжении всю мощь спецслужб, не могла найти по-настоящему компетентных фальсификаторов? Которых не поймали бы за руку, как мальчишек?

— По-твоему, это они специально подстроили?

— Больше некому, — развёл руками Кирилл. — Если бы это было подстроено их оппонентами, то было бы проведено расследование для выявления истинного виновника.

Стас покачал головой. Тихо спросил:

— Другие аргументы есть? Одной-единственной посылки для столь масштабного вывода недостаточно.

— Сколько угодно. Взять гипотетическую потраву собак при посещении Медведевым буддийского монастыря. Если это происходило на самом деле, то как можно упустить такой удар по репутации — если только он не был осознанно задуман с самого начала? Если же это лишь газетная утка, то почему не последовало убедительного и доказательного опровержения? Таких случаев не счесть. Я бы мог перечислять их до вечера — и ты тоже сможешь, если откроешь любое «политически-аналитическое» издание.

Кирилл замолчал, вновь погрузив руку в вазочку с орешками. Стас тоже не торопился что-либо сказать, сверля взглядом серые переливы линолеума.

Несколько минут длилась тишина, нарушаемая лишь шелестом шелухи и ореховым хрустом.

— Может быть, есть другие объяснения? — наконец спросил Стас.

Кирилл устало усмехнулся.

— Я думал о них. Ты знаешь, первоначально я рассматривал наивную версию «Добрый царь — злые бояре». Я полагал, что против Путина с Медведевым или против стоящего за ними скрытого центра власти — для простоты скажем «Медвепута» — работает весь российский чиновный аппарат. Чиновники специально подстраивают всевозможные акции, чтобы испортить репутацию Медвепута, специально оплачивают прессе чёрный пиар, и тому подобное.

— Ну, это уже чушь.

— Согласен, — щёлкнул пальцами Кирилл. — Что мешает Путину, Медведеву или стоящему за ними серому кардиналу понемногу избавиться от вредителей в чиновном аппарате? Если осуществлять расправу достаточно жёстко, можно в краткие сроки решить проблему.

— Может быть, за ними стоит чересчур мощная сила? Западу вроде бы не слишком нравятся наши харизматические диктаторы.

— Ой ли? Эта неприязнь выглядит скорее публичной. Так или иначе, если против Медвепута выступает сила, с которой Медвепут при всём своём могуществе не может ничего сделать и которая может как бы управлять ресурсами самого Медвепута, то эта сила фактически и является правителем России. В любом случае получается, что истинная российская власть планирует переворот против номинальной. Возможно, серый кардинал, стоящий за Медведевым и Путиным, хочет убрать с доски надоевшие ему фигуры?

— Зачем?

— Чтобы новый режим не имел никаких долгов и обязательств старого режима. Чтобы под шумок можно было провести те или иные силовые акции. Возможно, даже полезные для общества.

Стас протёр глаза. Они начинали слипаться.

— Бред. Народ не поднимется.

Кирилл изумлённо уставился на собеседника.

— А кто тебе сказал, что какой-то народ собираются куда-то поднимать? Вся эта информационная Волна, всё это нагнетание нонконформизма, все эти бури в стакане воды и русские игры предназначены лишь для одной цели: чтобы переворот, когда он произойдёт, выглядел правдоподобным. Чтобы никто не удивился, когда произойдёт так называемая революция.

Протянув руку к чайнику, Кирилл хлебнул немного воды прямо из носика. После орехов обычно пересыхает в горле.

— Власть играет в поддавки, чтобы начать партию заново.

[Плюмбэкс]

Победивший смерть

— Стало быть, мистер Сиверс, вы с самого своего детства были увлечены этой сказочной книгой? — осведомился доктор Тейнт.

Голос его был так же ровен и дружелюбен, как и его настроение. Как и подобает настроению дипломированного нейролога, старательно отрегулировавшего перед беседой с пациентом свои синаптические ансамбли.

Что не мешало ему коситься в сторону наручных часов, просматривая беглым взглядом заголовки приходящих к нему писем. Хотя показ времени был лишь одной из многочисленных функций устройства на его запястье, ввиду инертности языка оно по-прежнему чаще всего именовалось «часами».

— Впервые я ознакомился с ней после третьего школьного курса. Мы тогда изучали историю классической литературы текущего века.

— Обычно школьники не проявляют интереса к произведениям, входящим в учебную программу, — вполголоса заметил доктор Тейнт.

Клиент рискнул слабо улыбнуться. И даже попытался принять более расслабленную позу, откинувшись на спинку облачно-сиреневого кресла.

— Это верно в общем случае, но тут в программу входила лишь монография известного меметика о крупных культурных дрейфах на рубеже веков. В качестве одного из примеров, приведённых в монографии, было упомянуто и это сказочное произведение.

— Вы заинтересовались им?

Мистер Сиверс вновь улыбнулся. На этот раз его улыбка была слегка растерянной.

— Честно говоря, в первые мгновения я счёл его довольно глупым. Просто сказка, детская волшебная сказка... Но когда я дочитал её до конца, мне быстро стало казаться, что чего-то недостаёт. Я перешёл к творчеству подражателей, изучил контекст, апокрифы, фольклорные предпосылки. Эта сказка стала для меня живее самой реальности, доктор. С этим и связан косвенно мой визит к вам.

— Чем же я здесь могу вам помочь? — сочувственно приподнял брови нейролог.

В эту минуту он действительно ощущал симпатию и сопереживание к Ринальдо Сиверсу, упитанному и небритому мужчине лет сорока, одетому в невыстиранный опереточный плащ и демонстрировавшему своими увлечениями менталитет подростка. В мозгу доктора Тейнта исправно функционировал соответствующий синаптический модуль.

— Вы, — мистер Сиверс сглотнул слюну, — не могли бы внушить мне мироощущение одного из персонажей сказки?

— Той самой сказки? — уточнил доктор Тейнт, чуть поправив часы на запястье. Ему показалось, что кожа под ними вспотела. — И какого именно из персонажей?

Клиент назвал имя.

Доктор Тейнт озадаченно нахмурился.

— Вы бы хотели изменить черты своего характера в сторону описанных? Отредактировать свои эмоциональные реакции? Увидеть как бы во сне произошедшие с ним события?

— Да. Нет. Я бы хотел чувствовать себя как он. Я бы хотел помнить произошедшие с ним события как произошедшие со мной. Я бы хотел стать им.

— Но вы тогда перестанете быть собой, — заметил нейролог.

— Неважно.

— Вы уверены в этом?

— Вполне, — без колебаний ответил мистер Сиверс. — Прежнюю память можно сохранить, чтобы я помнил, что должен заплатить вам за операцию. Только она не должна быть доминантной, понимаете? Такая операция возможна?

Теперь клиент не сводил с врача требовательного взгляда.

Доктор Тейнт вздохнул, отведя глаза в сторону. С эмоциональным воздействием некоторых ситуаций не могли справиться даже стандартные нейронные модули.

— Видите ли, чисто технически данная операция не представляет собой ничего особенно сложного. Во сне человеку зачастую доводится ощущать себя совершенно иным индивидуумом и при этом подсознание по мере необходимости создаёт для него соответствующие воспоминания из подручного материала. Некоторые сложности с этим могли бы возникнуть лет пятнадцать назад — причём сложности не столько технического, сколько юридического характера. Но теперь у нас, слава Договору, всемирное либертарианское общество, и ничто не запрещает мне с вашего согласия осуществить над вашим мозгом любую оплаченную вами процедуру. Вот только...

— Вот только?.. — попытался подбодрить его мистер Сиверс.

Нейролог вновь вздохнул.

Блок эмпатии заставлял его предупредить клиента обо всех возможных опасностях, но одновременно запрещал проявлять чрезмерное недоверие к собственным желаниям клиента. По крайней мере, если клиент считается психически адекватным и платежеспособным.

— Нет, ничего. Пересядьте, пожалуйста, вот в это чёрное кресло. Поместите голову в шлем, чтобы положение ваших ушей соответствовало красным точкам на его внутренней поверхности. Закройте глаза.

Мистер Сиверс послушался.

. _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ . _ . _


Взгляд доктора Тейнта устремился к экранам приборов, на которых плясали разнообразные кривые. Так, сейчас осуществим поиск нужных нам синаптических ансамблей по заданным вербальным сигнатурам. Терминология, конечно, не совсем научная, такими выражениями любят пользоваться бульварные издания, освещающие деятельность нейрологов, но в любой области рано или поздно появляется свой жаргон. Теперь совместим кривую X с синусоидой Y.

Судя по зигзаговидным сполохам на заднем плане, подсознание клиента уже много лет вело усердную и плодотворную работу по визуализации когда-то прочитанного. Это было вполне нормально: давно доказано, что книги и другие произведения искусства, отпечатываясь в памяти, составляют самосогласованные нейронные ансамбли, ведя свою собственную жизнь за завесой осознаваемого и лишь изредка вторгаясь в сновидения.

На одном из экранов полыхнул зелёный индикатор и одновременно пискнул динамик, сообщая о близости процедуры к завершению. Включилась искусственная стимуляция гиппокампа для рождения новых нейронов взамен погибших при процедуре.

Доктор Тейнт подошёл к чёрному креслу с серебристым шлемом, чтобы проследить за ходом пробуждения.

Глаза пациента открылись.

Закрылись и снова открылись. Провернулись в глазницах, недоверчиво исследуя окружающее. И остановились на нейрологе.

— Доктор Тейнт?

Голос пациента был другим. Ничего общего с неловкостью перезрелого хикки. Этот голос был на пару октав ниже, был холоден и в нём улавливались шипящие интонации.

— Да, это я, — кивнул нейролог, немного нервничая под этим неподвижным взглядом. — Вы хорошо себя чувствуете, мистер Сиверс?

Клиент проигнорировал вопрос, возобновив изучение обстановки. Потом медленно протянул руку к шлему, полупривстав с кресла.

Нейролог счёл за лучшее отступить в сторону.

— Ну, если с вами всё в полном порядке, то мы можем перейти к вопросу оплаты.

— Оплаты?.. — медленно переспросил клиент. Интонации его голоса прозвучали рассеянно-отвлечённо, как будто бы он не вполне уразумел суть услышанного.

— За проведённую операцию, — вежливо, но твёрдо пояснил доктор Тейнт. — Простите, вы действительно хорошо себя чувствуете?

— Превосходно.

Это слово было выцежено почти по слогам, словно произнёсший его наслаждался звучанием каждой буквы.

— Тогда, раз операция прошла успешно, вы должны нам сумму примерно в... — Доктор Тейнт защёлкал кнопочками часов. — Можно внести плату наличными или использовать виртуальный расчёт. Последнее при правильной методике позволяет обеспечить даже большую конфиденциальность и на длительный срок сохранить в тайне ваше посещение нашего офиса, что со своей стороны твёрдо гарантирует вам наша контора.

— Подождите, — оборвал его клиент. Он медленно облизнул губы. — Необходимо провести ещё одну операцию.

Доктор Тейнт не поверил своим ушам.

— Две операции за одни сутки? Это невозможно, мистер Сиверс. Ваш мозг просто не выдержит подобной перенагрузки.

— Не над моим мозгом, доктор Тейнт, — всё так же медленно, словно с величайшей неохотой разъясняя очевидное, произнёс пациент. — Над вашим.

Нейролог недоумённо поднял глаза на собеседника и перехватил его взгляд. Рука его молниеносно метнулась к часам с коммуникатором, но пациент оказался быстрее.

— Ступефай! — воскликнул он, выхватив из-под полы некий продолговатый предмет.

С конца предмета сорвалась огненно-алая искра и коснулась доктора Тейнта. Нейролог почувствовал, что его тело перестало повиноваться ему.

Окончательно поднявшись с кресла, клиент подошёл вплотную к доктору и не спеша обошёл его.

— Высокие технологии, — губы клиента чуть искривились. — Магия. Столь разные пути и столь одинаковый результат. Вы ведь и не подозревали, доктор Тейнт, что мальчик-Ринальдик помимо своего увлечения детскими сказочками также был заядлым гиком и увлекался разнообразными техническими диковинами, включая противоречащие Договору?

Спрятав необычный предмет обратно под полу, клиент задумчиво прошёлся по кабинету, меряя шагами янтарно-жёлтый ковёр. Затем уселся в облачное кресло и посмотрел на нейролога.

— Вы хотите что-то сказать, доктор Тейнт? Говорите же, я слушаю. Только не советую вам кричать или применять коммуникатор. Использовать одно из Непростительных заклятий я всегда успею.

Пробормотав что-то неразборчивое, клиент совершил ещё один пасс своим инструментом. Врач ощутил, что снова может шевелить губами и языком, хотя и с огромным трудом.

— Чего вы хотите... мистер Си... Реддл?

— Зовите меня «мистер Сиверс», — собеседник чуть улыбнулся. Эта улыбка могла бы показаться обаятельной тому, кто не видел предшествовавших событий. — Под этим именем я собираюсь войти в историю вашего мира.

— Что вам нужно?

— Не «что», а «кто», — спокойно поправил его клиент. — Я сумел выжить, хотя и философский вопрос, является ли это моей заслугой. Будем считать, что является, поскольку проистекает из увлечённости некоего фаната именно моими, пусть и придуманными поступками. — Он хищно усмехнулся. — Более того, я сумел вырваться из оков законов жанра. Теперь моя судьба не определяется капризами английской домохозяйки. Я жив, а мой враг мёртв. Выше того, он никогда и не существовал.

Сидевший в облачном кресле облизнул губы.

— Никогда и не существовал... — пробормотал он. — Оставшись тенью, оттиском на бледных жёлтых страницах, он так никогда и не узнает, что проиграл, что дело всей его жизни было тщетным. Ну не досадно ли?

Волшебная палочка в его руках вдруг оказалась нацеленной прямо на нейролога.

— Вы поможете мне исправить эту несправедливость.

— Я? — Доктор Тейнт почувствовал, что в горле его пересохло, причём научно реализованное заклятье паралича было тут ни при чём. — Как?

Палочка чуть сдвинулась, указывая в сторону приборного пульта.

— Для начала вы расскажете мне, как включить на вашем компьютере функцию «дружественного контроля», которая вынудит компьютер сообщать обо всех программируемых им медицинских процедурах на языке, доступном любому непрофессионалу. Не советую пытаться обмануть меня, описав включение какой-нибудь другой функции. Бедняга Ринальдо неплохо разбирался в подобных вещах. Хотя при всём своём таланте он так и не сумел овеществить заклятье Империус — к сожалению, его нехватку мне придётся компенсировать иными заклинаниями.

Волосы на голове врача зашевелились под действием интонации последних слов.

— Затем вы с моей помощью уютно расположитесь в этом чёрном кресле с серебристым шлемом. И подробно объясните мне, как вызвать моего врага из небытия в ваш мозг. Компьютер со включенной функцией «дружественного контроля» не позволит вам обмануть.

По лбу нейролога стекла капля пота.

— Но я... не... не читал книгу, — попытался вывернуться он.

Сидящий перед ним холодно усмехнулся.

— Вы назвали меня Реддлом. Это означает, что вы прочли и неплохо запомнили книгу, а вероятней всего и всю серию. У вашего подсознания более чем достаточно материала.

Крыть было нечем.

— Но... — врач замолчал.

И снова заговорил, заговорил с удвоенной скоростью, несмотря на те неимоверные усилия, которых требовало от него хотя бы малейшее повышение голоса.

— Послушайте, вы... вы просто сошли с ума, мистер Сиверс или как бы вы там себя ни называли! И вы считаете сумасшедшим меня, если... если рассчитываете принудить меня к этой самоубийственной процедуре, на которую я всё равно никогда не соглашусь!

— Вы действительно так полагаете, доктор Тейнт? — рассеянно осведомился собеседник.

На лице сидевшего в кресле возникла лёгкая улыбка, знак близости давно и долго предвкушаемого удовольствия. Палочка в его руке лениво качнулась из стороны в сторону и уставилась прямо в грудь нейролога.

— Круцио!

[Kerny]

интересная идея, прикольно))))

[Флора]

Хороший рассказ. Мне очень понравился.

[dashasvet]

Да, идея очень неординарная Так повернуть сюжет известной детской книги - весьма и весьма интересно.

[Плюмбэкс]

MatriXianity

Возле огороженного невысоким каменистым барьерчиком маленького пруда стояли двое.

Один из них был закутан в чёрный плащ с капюшоном, почти целиком облегающим его лысую голову. Другой был одет в жалкие тряпичные обноски, имел растерянный вид и явно не до конца понимал, что вокруг него происходит.

— Трудно поверить, правда? — мягко усмехнулся одними губами человек в чёрном плаще. — Все через это проходят.

— Вы говорите мне, что вся моя жизнь была лишь иллюзией или сновидением, — с лёгкой дрожью в голосе отозвался собеседник. — Я не понимаю, как это может быть?

Человек в чёрном плаще склонился над прудом и провёл над ним ладонью. В воде заклубились странные разноцветные силуэты.

— Попытаюсь тебе объяснить.

Из хаотичных теней сформировались образы скачущих всадников. В руках у них были обнажённые клинки, которыми они явно были готовы воспользоваться в следующие мгновения. Но вот навстречу всадникам выступили более диковинные силуэты, жуткие, несущие в себе воплощение кошмаров ночи.

— Сейчас вовсе не начало двадцать первого века, как ты думаешь. Пятнадцатый век от Рождества Христова, самый конец. Более точную дату назвать не могу — видишь ли, мы и сами не знаем.

Чёрные силуэты в пруду стали более чёткими, приобретя цветность и объём. Стало заметно, что далеко не все из них выглядят демоническими исчадьями ада, а некоторые даже не лишены определённой привлекательности.

Что не делало их менее жуткими.

— Многие всерьёз верили, что Конец Света грянет лишь в 1666 году, основание чему усматривали в пророчествах Иоанна Богослова. Но Бездна разверзлась раньше, возможно, имея целью лишь подготовить ожидаемый приход Ставленника Сатаны. Войска Врага захлестнули христианскую землю, глумясь, калеча, насилуя, сминая и уничтожая всё на своём пути.

Поверхность воды с величайшей отчётливостью показывала тела павших бойцов, их разверстые раны, неловкие попытки некоторых подняться или уползти подальше. Но вот крупным планом мелькнул один из врагов, с усмешкой подходящий к недобитому противнику и достающий кинжал. В кадре возникли его заострённые уши.

— Это… эльф? — недоумённо спросил человек в тряпичных обносках.

— Эльф, — брезгливо подтвердил, словно сплюнув, его собеседник.

Обладатель заострённых ушей склонился над телом поверженного неприятеля и нанёс один короткий удар. Но выпрямиться он не успел.

Из груди его выскользнула полоса сверкающей стали. Зло ухмыльнувшись, рыцарь за его спиной со всей силы пнул кованым сапогом по телу эльфа, стряхивая его со своего меча.

— Дивный Народ. Как по преступной наивности полагалось многими книжниками — создания, не относящиеся ни к лагерю Света, ни к лагерю Тьмы. Мы дорого заплатили за это языческое заблуждение. В день вторжения все эльфы, фейри, альвы заняли сторону Врага.

Рыцарь обтёр меч об одеяние убитого. От лезвия меча исходил янтарно-золотистый свет.

— Волей Вседержителя мы получили возможность использовать часть нечестивых умений против самой нечисти. Чёрный меч, будучи надлежаще освящён, служит христианским воинам. Заколдованный пруд, над которым провели литургию, подчиняется воле служителя Церкви.

Изображение в пруду на время померкло. Потом чернота расступилась и стали смутно просматриваться дома, деревья, распахнутые настежь двери изб и калитки двориков, рассыпанная по деревянному полу глиняная посуда.

— Обрадованные едва наметившимся переломом в вечной битве, мы не сразу обратили внимание на одну странность. Враги всё чаще не оставляли после себя мёртвых истерзанных тел. Всех взятых в плен они куда-то уносили.

— Куда? — облизнув губы, спросил человек в обносках. Его голос прозвучал неожиданно хрипло для него самого.

Поверхность пруда отразила невысокий земляной холм, форма которого заставила человека в обносках вспомнить некоторые фрейдистские теории. Впрочем, он поспешно отогнал эти мысли, как явно не соответствующие моменту.

Дело было не только в чувстве момента. Глядя сейчас в пруд и видя этот холм, он не мог сфокусироваться ни на чём постороннем.

Все его чувства говорили ему: он был там.

— Бугор Фей. Место, находящееся за пределами наших понятий о пространстве. Место, где время не подчиняется естественным законам. Место, где морок становится явью, а грёзы оживают.

Вода в пруду чуть заколебалась, словно не зная, как отразить то, чему в ней предстояло проявиться.

Наконец, как бы с явной неохотой, из мелькания разноцветных теней соткалось что-то вроде летней зелёной поляны под фиолетовым небом. По поляне бродило несколько сотен человек; некоторые сидели на корточках или лежали; их силуэты дрожали и расплывались. Когда пара бессмысленно блуждающих силуэтов прошла прямо друг сквозь друга, стало ясно, что дело не просто в дефекте изображения.

— Когда несколько самых отважных воинов Христовых во главе с посланником самого Папы сумели хотя бы на время прорваться в Бугор, было уже поздно.

— Поздно… — повторил, словно прислушиваясь к звучанию этого слова, собеседник. — Почему?

— Как стало ясно по опросам вызволенных из Бугра, эльфы погрузили своих пленников в многослойный запутанный мираж, сон о будущем, которое никогда не наступит. В этом сне с людьми происходили события, которых никогда бы не допустил Вседержитель, тем самым убеждая их в отсутствии Творца. В этом сне людям внушались сатанинские идеи о противоестественном укладе жизни и неповиновении земным царям. В этом сне людям внушалось, что нет ни добра, ни зла, ни благочестивого, ни богохульного. В этом сне людям внушались симпатии к Вражьему Воинству — и в особенности к проклятому эльфийскому роду, навеивающему морок. В этом сне людям была дана мечта о власти над миром, которой на деле нет и у Нечистого. Ты должен помнить — разве тебе не виделось, как человеческая нога ступает на нетленную твердь небесного тела?

— Нил Армстронг… — пробормотал человек в обносках. — Маленький шаг для одного человека… Но зачем?

— Затем, что у людей есть то, чем не обладает ни один прислужник Врага. Бессмертная душа, вдохнутая в нас Творцом. Расщепив человеческий род на две половины и обратив одну половину против другой, они могли бы победить.

Человек в тряпичных обносках несколько секунд пристально смотрел в глаза обладателю чёрного плаща. Потом не выдержал и отвёл взгляд. Его начало трясти.

— Я вам не верю. Вы… слышите, я вам не верю!

— Придётся поверить. — Губы человека в чёрном плаще чуть искривились. — Как сказал когда-то великий провозвестник Истинной Веры: «Мы верим, не видя, а наградой нам служит возможность увидеть то, во что мы верим».

Человек в обносках опёрся на каменный барьерчик заколдованного пруда, чтобы не упасть.

— Для чего я вам нужен?

— Каждый воин Христа на счету. — Голос собеседника звучал тихо и размеренно. — В час последней битвы мы не можем себе позволить потерять ни единого человека.

— Битвы? Но я не умею сражаться на мечах, Морфеус, — растерянно вскинул руки ладонями вперёд парень в обносках. — Я всего лишь обычный программист, от меня не будет проку.

Собеседник чуть нахмурился.

— Забудь это бесовское слово, относящееся к ремеслу, которого никогда не было и никогда не будет. И не называй меня больше тем языческим прозвищем, под которым я проник в твой сон.

Он распахнул полы плаща, открывая взору висящее на его груди тяжёлое золотое распятие.

— Моё настоящее имя, — он поднял голову к небу, — Томас Торквемада.

[Плюмбэкс]

На бумаге

— Доклад за последнее полугодие готов, Дмитрий Анатольевич.

Дмитрий Анатольевич сладко потянулся. Его всё ещё слегка клонило в сон, невзирая на выпитую с утра кружку ароматного кофе с привкусом печёных яблок, а удобное наимягчайшее кресло лишь усугубляло это желание.

Почти не скрывая скуки, он лениво покосился на референта.

— Ну, что там у нас? Уровень преступности, развитие экономики, чистота окружающей среды?

— Уровень преступности с июля по декабрь 2012 года держится в пределах нормативного, — выдержав чёткую паузу, проговорил секретарь. — Вдвое уступая уровню преступности предыдущего полугодия, вместе с тем он на два порядка ниже уровня преступности, характерного для полугодий 2008 или 2009 года. Желаете ознакомиться с подробностями?

— Не желаю. — Дмитрий с трудом подавил зевок. — Что у нас по поводу коррупции?

— Также держится на стабильно низком уровне. Насколько можно предположить, коррупция сохранилась лишь в вопросах выбора между равноценными альтернативами, являясь средством склонить официальное лицо к тому или иному варианту, но подобного рода незаконные сделки отследить сложно.

— В самом деле? — Глава государства изобразил вежливый интерес. В действительности ему было прекрасно известно как всё сказанное секретарём-референтом, так и всё, что он скажет впоследствии.

— После эксцессов позапрошлого года, ознаменовавшихся судами Линча в отношении некоторых государственных чиновников, а также после ряда специально подстроенных провокаций со стороны гражданских лиц, большинство сотрудников администрации опасается вступать в неформальные отношения с кем-либо без абсолютно надёжной гарантии. На практике это сводится к...

Дмитрий размеренно кивал под ускоряющуюся речь секретаря, время от времени задавая уточняющие вопросы и даже словно бы делая некоторые пометки в своём дигитайзере. Взгляд его то и дело обращался в сторону лежащей на столе газеты, с традиционного чтения которой он привык начинать свой день.

Привычка эта выработалась у него не то чтобы очень давно. С тех самых пор, как его работа стала менее нервной и более располагающей к душевному комфорту.

На первой полосе газеты было написано: «Валиден ли аргумент квалиа? Аналитический разбор от Вассермана».

Дмитрий хмыкнул.

Вот уже несколько месяцев по всей Земле шло нечто наподобие Специальной Олимпиады между материалистами, агностиками, игнотеистами и мистиками всех мастей. Человечество наконец-то решило выяснить, какое у него мировоззрение, придя к выводу, что вопросы вроде бытия Бога или природы сущего вовсе не теоретические, а что от них может зависеть сама судьба цивилизации. Поэтому вот уже несколько месяцев видными учёными, философами и полемистами с самых разных сторон выдвигались аргументы и контраргументы в пользу того или иного мировоззрения, по ходу чего они подвергались строгому логическому рассмотрению со стороны специально избранного трибунала. За ходом диспута с напряжением следило всё человечество.

Большая часть доводов от религиозно-идеалистической стороны была дисквалифицирована сразу же. Однако верующие ещё держались, цепляясь за ряд туманных вопросов относительно природы человеческого сознания и человеческих ощущений. Кроме того, оставались непрояснёнными вопросы так называемых паранормальных феноменов.

Раньше никому и в голову не пришло бы уделять этим вопросам серьёзное внимание. Не говоря уже о первых полосах газет.

Но за последние два года поменялось многое.

Взять ту же преступность, которая пошла на убыль всё в том же позапрошлом году. Дело было отнюдь не в возросшей доброте людей и уж тем более не в их возросшем интеллекте — во всяком случае, аналитики специальных служб, которым было поручено прорабатывать причины странной психической метаморфозы населения, дружно утверждали, что перемена не сводится к этому. Скорее произошедшее можно было описать как возрастание уровня воли. Хотя и это описание неточно.

Выглядело так, как будто каждый получил возможность без значительного напряжения соответствовать собственным моральным идеалам. Выглядеть перед другими и перед собой именно таким, каким хотелось выглядеть.

Или — категорически отказаться от этого.

Снижение уровня преступности не было удивительным. Взаимопомощь между законопослушными гражданами привела к тому, что традиционные примитивные преступления вроде «гоп-стопа» быстро стали крайне невыгодными. Услышав на улице ночью испуганный девичий крик, никто не торопился свернуть в боковой переулок, чтобы быстрее вернуться домой и в кресле с книжкой в руках предаться фантазиям о мире чести и справедливости — подобное двоемыслие стало теперь затруднительным. Или ты прямо и надолго признаёшь себя эгоистом — или ты приходишь на помощь жертве. Третьего не дано.

К чести человечества надо сказать, что, будучи прижаты к стене подобной дилеммой, первый вариант выбирали лишь немногие.

Ну а последующее формирование в некоторых районах добровольно-гражданских дружин для поддержания порядка на улицах вообще стало поводом к разговорам об упразднении правоохранительных органов. К счастью, до этого так и не дошло. Не все преступления подвластны дилетантскому раскрытию «по горячим следам».

Дмитрий чуть улыбнулся, продолжая слушать секретаря.

А что произошло, когда исламские террористы практически перестали совершать свои устрашительные акции и акты возмездия? Через некоторое время после этого в офисах главных телевизионных студий появилось послание от лидеров мусульманских боеформирований. Послание, если изложить его упрощённо, сводилось к двум пунктам: «1. Мы не будем больше играть под вашу дудку и укреплять своими действиями вашу же власть, нам надоело быть с вами в этом тандеме. 2. Если вы всерьёз хотите поговорить с нами о правильном взгляде на религию и на сравнительные перспективы Восточной и Западной цивилизаций, назначайте место встречи, мы пришлём своих философов».

Кое-кто утверждал, что послание фальсифицировано и что лидеры мусульманских боеформирований не могли подобного написать. Кое-кто утверждал, что «фальсифицированы» сами лидеры, то есть что у исламских террористов произошла некая властная перестановка.

Как позже выяснилось, второе предположение было ближе к истине.

По всему миру происходила волна стремительных перемен, затрагивая как Восток, так и Запад. Из снайперской винтовки был казнён министр, санкционировавший увеличение продолжительности телевизионной рекламы с 10% до 15% эфирного времени. Суду Линча были подвергнуты многие коррумпированные чиновники. Те, кто остался жив, всерьёз переосмыслили свои обязанности по отношению к населению.

Иногда Дмитрий Анатольевич и сам удивлялся, как ему удалось остаться в живых и даже сохранить свой пост. Может быть, вся суть заключалась лишь в том, что он не сопротивлялся переменам?

— Ну, хорошо, — перебил он секретаря. — А как у нас обстоят дела с экологией? Заводы не слишком чадят?

— После того, как группа неустановленных лиц напоила директора концерна «Росрыбожаброгаз» нефтью, — не слишком, — без улыбки ответил секретарь.

Экология — не блажь.

То, что портит настроение людям, по определению нельзя назвать блажью. А вид погибающего леса или заболачивающейся речки именно портит людям настроение.

Раскачиваясь в кресле, Дмитрий подумал, что всё-таки в произошедшей с миром пару лет назад перемене есть что-то странное. Её неуловимость. С одной стороны, все помнили и признавали: человечество так раньше себя не вело. С другой стороны, никто не мог дать вразумительного ответа: почему?

Нынешнее поведение людей казалось вполне естественным и логичным, а прежнее — вымороченным, оцепенелым и полусонным. Дошло до того, что один аналитик даже предложил не искать корни произошедшей метаморфозы в событиях двухлетней давности, а наоборот — найти причину, по которой человечество раньше вело себя не так разумно, как ведёт сейчас.

В принципе, почему бы и нет?

Глава государства в очередной раз зевнул, отгоняя ото рта сонную зимнюю муху. В этот момент тихо открылась дверь, и возникший на пороге помощник референта положил на столик новый бумажный листок. Секретарь взял его в руки и беззвучно зашевелил губами, бегая глазами вдоль строчек.

— Что нового? — нетерпеливо вытянулся вперёд Дмитрий.

Референт молча поднял взгляд на президента. Во взгляде этом было нечто, что заставило сердце матёрого политического волка ёкнуть.

— Благодаря научным опытам… проведённым на Большом Адронном Коллайдере… — непослушными губами проговорил он, — учёным удалось установить… природу нашей Вселенной.

— Природу Вселенной? — Дмитрий нахмурился, не вполне понимая беспокойство секретаря. — И какова же она?

— Согласно результатам исследований… — референт снова запнулся, но тут же вернулся к тексту. Его голос окреп, явно пройдя уже все стадии безнадёжности. — Согласно результатам исследований, вся наша Вселенная является частью малоформатного юмористического произведения, размещённого в одном из форумов Сети в марте две тысячи десятого года. Всё, что мы думаем, делаем и говорим — лишь строчки идиотского рассказа.

На несколько мгновений Дмитрий Анатольевич замер, не веря своим ушам. После чего оборотился к широкому панорамному окну, выходящему прямо на Красную площадь.

Из окна открывался превосходный вид на строительную площадку, где вёлся круглосуточный монтаж первого в истории межпланетного космического корабля для полёта на Марс — средства на создание которого не выделялись государством и не добывались деловым путём, а извлекались путём некоммерческих сборов с населения.

— Что ж, — печально вздохнул он, — это многое объясняет.

[Джонатан]

Пишет Плюмбэкс (plumbax)
@ 2010-08-27 23:04:00


«Поезд в рай».
    
    Сидя в небольшом привокзальном ресторанчике за третьим столиком у окна, я неторопливо изучал прибитое к стене канцелярскими кнопками расписание поездов. До моего междугородного экспресса, отходящего с платформы в половине двенадцатого ночи, оставалось не менее пятидесяти минут, и я уже начинал позёвывать.

     Сказывалась интенсивная нагрузка прошедшего дня. Немногим более чем за пять часов мне удалось разрулить большую часть проблем предыдущей пары недель — и когда я обнаружил, что благодаря этому в графике моих дел возникает дыра протяжённостью в полтора часа перед посадкой на поезд, то не нашёл ничего лучше, чем попытаться заполнить эту дыру плотным ужином в привокзальном пищезаправочном заведении.
     О чём уже начинал понемногу сожалеть.
     Цены ощутимо кусались, в то время как качество товара было сравнимо с таковым у индийского рыночного лотка. Изо всех сил растягивая купленную напоследок к чаю творожную запеканку, я с превеликим трудом удерживал себя от того, чтобы опустить тяжелеющие веки. Сражаясь со сном, время от времени я кидал взгляд то на беседующих о чём-то с официантом двух помпезных дам в платьях попугайской расцветки, то на сидящего слева от меня господина в старом кримпленовом костюме, чья собака — по виду белый пуделёк — расположилась у его ног и изредка подавала голос, потявкивая на прохожих. «Что собака делает в ресторане?» — мелькнула у меня бессвязная мысль, но тут же исчезла.
     Исчезла, потому что внимание моё было отвлечено хлопнувшей дверью и новым вошедшим посетителем.
     Первым, что заставляло остановить на нём любопытствующий взор, был его плотный курточный костюм, так не соответствующий климату середины лета. Усеянное карманами буквально со всех сторон, это серое одеяние так и раздувалось от вложенной в них неведомой ноши. Подойдя прямо к моему столику, этот субъект уже не моложавого, но и не пожилого ещё возраста, на затылке которого едва стала пробиваться имеющая явно нервный характер лысинка, плюхнулся прямо на сидение прямо напротив меня, после чего чуть приподнял солнцезащитные очки — тоже весьма необычная для позднего вечера деталь его внешности — и воззрился на прибитое к стенке расписание.
     — Та-ак. Полуночный поезд, значит, будет на среду, на сегодняшний день, то есть. Надо бы подготовиться, чтобы не оплошать, так сказать.
     — Вы опасаетесь опоздать? — с едва уловимой иронией полюбопытствовал я. С моей стороны это было скорее проявлением вежливости, чем искреннего интереса.
     — Почему опасаюсь? Надеюсь, — с этими словами он достал из левого верхнего нагрудного кармана какую-то тонкую книжечку и принялся её листать. — Знали бы вы, как сложно опоздать на поезд, когда это надо, тогда так не говорили бы.
     Он заинтриговал меня.
     — Простите, зачем вам так нужно опоздать? Или вас в точке отправления ждут ненасытные кредиторы?
     — Меня никто никогда и нигде не ждёт. Зачем нужно... — Он надолго замолчал и как-то весь ссутулился. — Это долгая история. В неё довольно трудно поверить. Собственно, я и сам в неё не верю.
     Я кинул взгляд в сторону настенных часов, висящих поодаль от расписания.
     — У меня есть ещё около сорока семи минут.
     — Хорошо. — Он вытянулся вперёд, глаза его под приподнятыми очками ярко блеснули, и в ту же минуту я пожалел, что вообще поддержал с ним беседу. — Вы когда-нибудь слышали такое выражение как «опоздать на поезд, идущий в рай в ноль часов»?
     Последние слова он процитировал с особенным пафосом, вперившись при этом глазами в каждую черту моего лица. Похоже, отсутствие видимой реакции с моей стороны чуть разочаровало его.
     — По-моему, это давешняя пословица. Возможно, что-то староанглийское. Или цитата из стихотворного произведения?
     — За каждым расхожим утверждением стоит своя собственная реальность. — Субъект в курточном одеянии положительно наслаждался звучанием собственных слов. — Подумайте, почему именно «опоздать»? И именно в «ноль часов»? На поезд, идущий в рай, нельзя просто сесть и попасть точно по назначению — иначе это будет не поезд в рай. Только когда поезд, выходящий с платформы аккурат в промежуток между старым отсчётом и новым, безнадёжно и горько упущен тобой — только тогда становится ясно, что он ехал в рай.
     — Метафора упущенного шанса? — предположил я. — Честно говоря, мне всегда казалось, что в этой расхожей фразе речь идёт о еженочном путешествии в Край Сновидений.
     — Все метафоры обладают плотью. — Говоря это, он стал чуть раскачиваться на стуле, окидывая взглядом стены ресторанчика с высокомерной полуулыбкой. — Я, как профессор-этнист, — он сказал именно «этнист», а не «этнолог», — превосходно знаю эту кухню, за что меня и заклеймили ярлыком шарлатанства большинство моих коллег. Я знаю, что чёрные кошки действительно иногда приносят беду. Я знаю, что число «тринадцать» способно хитрить, поначалу не затрагивая всерьёз иронизирующего над ним человека, но как бы накапливая силу от раза к разу, и в результате человек, привыкший всегда посмеиваться над этим числом, отправляет письмо для драгоценной дамы под тринадцатым номером — и это число незаметно для него становится переломным, меняя трагическим образом всю историю их отношений. Я видел Чёрного Всадника и воочию общался с ним.
     — Интересный собеседник?
     — Не очень. — Вдруг перестав раскачиваться, он согнал с лица улыбку и остановил блуждающий взгляд на мне. — Но я вижу, вы мне не верите. Вы не верите, что я видел поезд, идущий в рай, и даже был на нём.
     — Трудно поверить, — заметил я. — Тем более, что, как вы сами говорили, на него можно лишь опоздать.
     — Что ж, вам придётся поверить. — Он резко завозился в карманах своего необъятного жаркого одеяния, извлекая оттуда горстку карандашей, ластиков, стеклянную фляжку с чем-то прозрачным и старый замызганный блокнот. — Тут мои старые намётки, для памяти. Задача опоздать на поезд и в то же время попасть на него действительно была сложной, особенно если брать в расчёт некоторые психологические аспекты сего действия, которыми я, однако, по здравом размышлении решил не руководствоваться. Достаточно будет, подумал я, сымитировать внешние приметы вышеупомянутого поведенческого акта...

     Человек, опаздывающий на поезд, должен бежать.
     Правило, достаточно хорошо известное в большинстве литературных сцен и городских анекдотов, чтобы его можно было считать частью фольклорной атмосферы, образующей один из слоёв морфогенетического поля, подчиняющего своей воле реальность. Бегущий по улице субъект в сером курточном костюме хорошо понимал это, даром что коллеги считали его безумцем.
     Из великого множества карманов его одеяния вываливались разные предметы, от вырезок из «Астрологического вестника» за позапрошлый год до ржавых консервных ножей. Это тоже было следованием народной традиции, пусть и слегка утрированным.
     Не останавливаясь, он посмотрел на часы. Без трёх минут полночь.
     — Только бы успеть. Только бы успеть, — пробормотал он, внутри себя думая противоположное.
     Запыхавшись от бега и слегка поскользнувшись в проходе на замеченной ещё позавчера луже, он выскочил на перрон.
     Громада поезда, кажущегося золотистым на фоне ночи благодаря обилию электрических огней, медленно исчезала во тьме. Лицо бежавшего медленно искривилось в ухмыляющейся гримасе.
     Классическое опоздание.
     Лучше и желать нельзя.
     Попереминавшись на перроне с обречённым видом пару минут, дабы дать поезду окончательно исчезнуть из вида — чтобы опозданье это так и осталось именно опозданием и чтобы никакие таинственные силы не посмели приклеить к его последующим действиям ярлык «успел в последний момент» — профессор извлёк из кармана странный предмет, с виду сильнее всего напоминающий деталь руля от велосипеда. За этим последовало несколько не менее странных деталей, извлечённых из иных карманов и из-за пазухи серого курточного одеяния, в число каковых входил длинный металлический стержень, плоская четырёхугольная доска и даже электрический аккумулятор.
     Свинчивание и прилаживание деталей друг к другу благодаря тренировкам заняло не больше пяти минут. В итоге итогов взгляду профессора предстало устройство, чем-то смахивающее с виду на обычный детский самокат.
     Самокат с электрическим приводом.
     Самокат, способный балансировать на одном колесе, кромка которого напоминала край колеса дрезины.
     Водрузив своё сооружение колесом на правый рельс, индивидуум в серой многокарманной куртке чуть оттолкнулся ногой от шпалы. Нажал на кнопку у руля самоката, включая мотор. И — ещё раз оттолкнулся, набирая скорость.
     Перрон остался за спиной.
     Щурясь от мелькания ночных фонарей, профессор до боли в глазах вглядывался в бескрайнюю тьму впереди, пытаясь угадать — не видны ли там огни поезда? Или он опоздал не только в ключевом, метафорическом, но и в сугубо предметном смысле?
     Он ещё раз попытался оттолкнуться ногой от шпал, еле успев отдёрнуть её. Самокат благодаря мотору набрал такую скорость, что отталкиваться ногой было уже не только бесполезно, но и вредно.
     Впереди забрезжило неясное серебристое сияние.
     Оно?
     Воспрянув духом, профессор нажатием кнопки повысил скорость вдвое, игнорируя бьющий по волосам ветер и рискуя перегреть двигатель собственноручно собранного устройства. Огни впереди приближались, и за ними уже просматривалась тёмная громада последнего поездного вагона.
     Чтобы не врезаться с разгону в последнюю дверь последнего вагона, ему пришлось чуть убавить скорость.
     Совсем слегка.
     Стальные ржавые прутья лестницы под ладонями. Самокат никак нельзя забрать с собой — и профессор без малейшего сожаления оставил его катиться дальше за поездом на остатках энергии. Поднимаемся на крышу последнего вагона, после чего ищем подходящее место для спуска внутрь. Что это, внутри осматриваемых вагонов нет ни одного пассажира?
     По спине субъекта в серой куртке прошёл лёгкий озноб.
     Он улыбнулся, чуть облизнув губы. Видели бы его сейчас коллеги. Все его теории, безумные предположения о природе действительности подтверждаются — он теперь находится в искажённой реальности, в скрытом её слое, существующем лишь благодаря старому странному присловью.
     О, если бы он успел на полуночный поезд обычным образом, или попытался перехватить его на следующей станции, — тогда, можно не сомневаться, это оказался бы самый обыкновенный поезд с самыми обычными пассажирами. Но он воспользовался чёрным ходом, незалатанной никем лазейкой в лоскутном одеяле вселенной, — и теперь он тут.
     Что будет дальше?
     Он проходил из вагона в вагон. Везде было пусто, даже более того, нигде не было ни малейшего признака присутствия человека. Ни присохших к полу жвачек, ни настенных росписей, ни прожжённых насквозь спинок сидений. И даже в тамбурах не валялось ни одного окурка.
     Единственным показателем хоть какой-нибудь окультуренности поезда были золотистые занавески на окнах.
     Задёрнутые?
     Поезд тряхнуло. Затем ещё раз.
     Вначале профессору показалось, что мимо окон пронёсся встречный поезд, залив шторки ярким электрическим сиянием. Но эту гипотезу пришлось отвергнуть, поскольку никакие фонари не могли бы дать столь яркого света — да и шум встречного поезда был бы слышен. Потом профессору показалось, что за окнами взошло солнце. Но быстрый взгляд на циферблат карманного хронометра подтвердил, что не настало ещё и часа ночи.
     Он поднял руку, защищая лицо от проникающего сквозь шторки света, — и ему показалось, что его рука становится прозрачной, теряя материальность.
     Значит, это случилось?
     В промежутке между старым отсчётом и новым поезд перешёл грань бытия, переместившись вместе с ним в Иную Действительность?
     Что же находится за этими золотистыми шторками?
     Мир, где не существует болезней, преступлений, войн и голода? Мир, где всю неприятную работу за людей делают роботы, а все люди неизменно приветливы и доброжелательны друг к другу? Мир, где всем вокруг снятся только и исключительно приятные сны?
     Он сделал несколько шагов к задёрнутым занавескам, не чувствуя ног. Да и существовали ли ещё у него ноги?
     Сейчас он отдёрнет занавес и увидит — увидит мир, в котором стоит жить. Мир, у которого есть смысл. Мир, в котором, возможно, стоит даже умирать — хотя в классическом раю не должно существовать смерти.
     Каким именно он предстанет зрению?
     Довольно коллюбиться. Сейчас он отдёрнет занавес и узнает правду.

     — Вы всегда так смакуете повествование перед тем, как подойти к самому главному? — спросил я, догрызая последний кусок творожной запеканки.
     Признаться, задал я этот вопрос не без некоторой подковырки — мне было забавно наблюдать за тем безвыходным положением, в которое загнал сам себя мой фантазирующий собеседник, пытаясь выдумать чертежи несуществующего. Известно ведь — есть множество карт ада, но ни одной карты рая. Человеческий разум не способен измыслить хоть сколько-нибудь правдоподобную и последовательную утопию.
     Лысоватый субъект в надвинутых на лоб солнцезащитных очках беззвучно вздохнул. Когда он заговорил, мне показалось, что голос его, как и его одеяние, стал серым и безжизненным.
     — Нет. Только тогда, когда повествование начинает приближаться к самому неприятному.
     — Что же у нас самое неприятное? — поинтересовался я, уже предвкушая ответ.
     — Изгнание из рая.

     Он сделал ещё несколько шагов к просвечивающим насквозь занавескам, казавшимся объятыми пламенем, так что ему приходилось поневоле держать вскинутой руку, защищаясь от беспощадного света. Ему казалось, что свет этот проникает вглубь его мозга, высвечивая самые потаённые уголки.
     Он вытянул руку вперёд, пытаясь коснуться золотистых шторок, — и свет полыхнул ярче, требовательней, строже, раздувая в памяти тлеющий огонёк давно позабытого воспоминания.
     Родители.
     Отец его являлся бывшим приходским священником, неожиданно для всех оставившим свой сан из любви к простой прихожанке, не имеющей даже образования, чей образ жизни был связан преимущественно с растениями и почвой. Позже его отец пристроился на работу сельским учителем, что позволило ему обзавестись нужными связями для того, чтобы детство будущего профессора было благополучным и обеспеченным. Уже тогда тот, кто впоследствии наденет на себя серую многокарманную куртку и напустит на себя загадочный вид, подвергался насмешкам сверстников — причём суть здесь заключалась не только в пресловутом «отличии от всех», как бы ни хотелось верить в обратное. У будущего профессора всегда было отвратительно с пониманием людей и с дисциплиной.
     Благодаря родительской помощи эту фазу жизни удалось относительно спокойно перенести — и даже перейти на следующую ступень. Но вот только любил ли он их?
     Профессор передёрнул плечами, удивляясь пришедшему изнутри вопросу. Как можно не любить тех, без кого бы тебя не существовало?
     Это не ответ, настаивало заливающее шторы огнём золотое сияние. Без бутылочек детского питания тебя бы тоже не было. Любил ли ты их — или рассматривал сугубо как средство к существованию?
     Свет полыхнул ярче.
     Зажмурившись, профессор провёл рукой по нежному полотну золотистой занавеси — примеряясь к ней, чтобы одним движением отдёрнуть край в сторону, не прислушиваясь больше к странным вопросам изнутри. Но через прикосновение, через контакт с нежной просвечивающей тканью в него как будто вошли воспоминания о первых днях учёбы в университете — когда он вот так же недоверчиво касался обложки старинного издания по астрономии, не веря, что эта книга будет сопровождать его.
     Университет.
     Друзья и враги.
     Друзей здесь можно было приобретать уже не только благодаря пошлому остроумию и хорошо развитым костяшкам кулаков, но и благодаря интересным идеям. Врагов, как выяснилось, — тоже.
     Вокруг него довольно быстро сформировался кулуарный клуб единомышленников, которым нравились его ученические псевдолитературные наброски и досужие размышления о философических аспектах сущего. Особенной популярностью пользовались его мрачные этюды о бессмысленности бытия — и, как ни парадоксально, грёзы о светлом будущем человечества.
     Профессор вдруг перестал ощущать занавесь под своими пальцами. Открыв от неожиданности глаза, он обнаружил, что она неведомым образом отдалилась от него на половину шага.
     «Любил ли ты их? — вопрошало залитое светом окно. — Испытывал ли стойкую душевную привязанность?»
     Губы профессора искривились в горькой ухмылке.
     На этот вопрос было легко ответить себе без особенного лицемерия. Любил — вряд ли, симпатии — зачастую по принципу взаимного обмена любезностями — имели место. В общем и целом тот давний университетский кружок друзей служил для него скорее полигоном по отработке тщеславия. Привязанность? Разве что к девушкам — но привязанность такого рода душевной назвать затруднительно.
     Вновь зажмурившись до боли, он выгнулся всем телом вперёд, рассчитывая упасть прямо на занавеску, весом своим сорвав её с окна, но в щель между окном и шторкой вдруг проскользнул острый сноп света, вонзаясь в его разум раскалённой иглой.
     «Элис», — взорвалось вспышкой боли имя в мозгу. Профессор потерял равновесие и упал — но не вперёд, а назад.
     Та, кто могла стать для него Дверью в Беспредельность. Та, для кого он послужил Дверью в Никуда.
     Она всегда сидела на самых задних партах, не привлекая к себе особого внимания и лишь прилежно выводя что-то в тетради. Никто не знал, что эта девушка пишет изумительные стихи и утончённо разбирается в искусстве эпохи Возрождения, хотя она никогда не делала из этого особенного секрета. Элис всегда была и осталась для него в некоторой степени загадкой — отчасти из-за его внутренней лени, отчасти из неумения заглядывать вглубь.
     Всё началось с шутливого обмена шпаргалками, пеналами, мелкими школярскими секретами. Кто бы мог знать, что этот товарообмен не случаен, что он запланирован и подчиняется строго определённой цели? Ему тогда и в голову не приходило видеть в том знак особого расположения.
     Позже, когда он разгадал часть её игры — вернее, когда она сама поведала ему о том, спокойно глядя на него своими преданными глазами, — ему стало льстить её внимание. И он раздувал бушующее пламя до величины огненного урагана, хотя и понимая краем сознания, что делает большую ошибку.
     Отчасти продолжая относиться к этому как к шутке или игре. Можно ли серьёзно смотреть на отношения между двумя школярами, которые даже не знают, как выглядят квартиры друг друга? Но уже начиная нервничать, когда она сообщала ему о переменах в своей личной жизни, неким скрытым образом связанных с общением между ними.
     Страх перед ответственностью? Перед возможными переменами своего образа существования — существования, не имевшего никакого смысла и никаких перспектив до появления Элис?
     Возможно, отчасти что-то вроде того.
     Что хуже всего, ему не удавалось скрыть от неё свои приступы ипохондрии и нерешительности, что каждый раз жгло огнём её сердце.
     «Ты её любил?» — вновь прозвучал назойливый сакраментальный вопрос в уме.
     В памяти его воскресли её ярко блестящие глаза, её радостный смех, её нежный мягкий голос, похожий чем-то на вкус войлочной вишни. Её эмоции, когда она рассказывала ему о посещении оперы.
     «Ты её любил? Она тебя — да, до последней капли крови, всей душой и всем телом. Но вот осмелился ли ты полюбить её в ответ? Сказать об этом твёрдо хотя бы себе самому?»
     Он закусил до боли губу.
     Память его продолжала раскрывать перед ним воспоминания, всё более поздние, и чем дальше, тем ужасней и невыносимей становились картины. Слёзы на её глазах. Губы, кое-как искривлённые в дрожащей улыбке, рука, лежащая на его руке, — «не волнуйся, милый, всё будет хорошо».
     Она ещё пыталась его — его — утешать.
     Леденящим взрывом в его мозг вторглось воспоминание о финале этих отношений, пресеча на корню все попытки подняться с пола купе.
     Нет, не было никаких перерезанных вен и проглоченных электрических проводов, прыжков с крыши высотного здания или игр в корриду с автомобилями, — зачем? Просто однажды, излив на неё очередной приступ своей меланхолии и выдохшись, он взял её нежно за плечи, чтобы в очередной раз попросить прощения, заглянул ей в глаза — и увидел, что душа мертва. Колодезь исцеляющей живой воды исчерпался, весенний сад засох, деревья превратились в торф.
     В этот миг он со всей остротой осознал, что совершил непоправимое. Собственноручно, из прихоти убив то, что было в тысячу раз живее его самого со всеми его бредовыми идеями и концептами. Такого весеннего сада не было, нет и не будет уже никогда во Вселенной.
     Никогда.
     Nevermore.
     — Я не хотел... — пробормотал он, закрывая ладонями лицо, тщетно пытаясь отвернуться от бьющего со всех сторон беспощадного света. — Ради всего... я не хотел!
     Свет полыхнул ярче, заливая всё белизной.
     Не было ни окон, ни шторок, ни пола, ни потолка, ни верха, ни низа, ни купе, ни субъекта в сером курточном одеянии. Был лишь заливающий всё свет — и звучащие на его фоне заглушающие друг друга бестелесные голоса.
     — ...Существо, не умеющее любить, является системной аномалией, фикцией, сбоем, ошибкой, не имеющей смысла и права на существование в континууме причинно-следственных соотношений...
     — ...С целью выработки и выявления в существах способности любить была сконструирована Испытательная Зона с привлечением искусственных категорий пространства, времени, материи и вероятности...
     — ...Адекватно обусловленная таким образом, чтобы облегчить выявление и пробуждение способностей к любви даже у слаборазвитых в этом плане сущностей и субъектов, используя заданное правилами Испытательной Зоны строение их биологических организмов, вырабатывающих при определённых обстоятельствах норадреналин, серотонин и допамин...
     — ...Существо, по своей воле покинувшее Испытательную Зону до выявления в себе способности любить, необратимо исключается из континуума причинно-следственных соотношений...
     — ...Прошлого, настоящего и будущего...
     — ...Вероятности, возможности и неопределённости...
     — ...Навсегда...

     Собачка у ноги человека в старом кримпленовом костюме вновь тявкнула, настойчиво привлекая к себе внимание. Хозяин рассеянно потеребил её за ухом, протянув кусочек колбасы с тарелки.
     Я с некоторым усилием оторвал взгляд от выбоин в стене напротив, к вдумчивому изучению которых меня побудил рассказ встреченного незнакомца.
     — Печальная история. Но наводит на определённые размышления. Вы, кстати, нигде не публиковались?
     — Нигде, — ответил он. Слова его прозвучали так же пресно и безлико, как выглядели бы написанными на бумаге. — И никогда.
     Это заставило меня окинуть его внимательным взором, изучая выражение лица собеседника. На миг мне стало жутко.
     Выражения не было.
     Вообще.
     — Ну да, разумеется, — заставил я себя рассмеяться деланным смехом, хотя мне уже было совсем не смешно. — Вас же изъяли из мироздания и из истории. Но почему вы тогда сидите передо мной?
     Он взглянул на меня — и мне показалось, что на меня через него взглянули сами Сумерки. Безграничная серая пустошь, где нет ни Света, ни Тьмы.
     — Это вам кажется. Если вы и дальше будете спать, то опоздаете на собственный поезд.
     Я замер, ничего не понимая.
     — Спать?..

     Прикосновение к моему плечу заставило меня вскинуться. Проморгавшись, я увидел рядом с собой невысокого старичка в белом парусиновом костюме.
     — Простите, молодой человек, — он указал деревянной тростью в сторону перрона. — Это не ваш экспресс там отходит?
     В глазах его светилась лёгкая лукавая искринка.
     — Где?
     Я огляделся по сторонам. Вскочил, чуть не опрокинув ресторанный столик и тарелку с недоеденной запеканкой. Клофелин они в чай, что ли, подливают? Никогда мне ещё не случалось заснуть прямо в общественном заведении.
     — Спасибо вам большое. Может, ещё успею.
     Оставив на столике деньги и схватив чемодан, я направился большими шагами к выходу из ресторана. Оказавшись за дверью, отбросил всякую куртуазность и бесцеремонно перешёл на бег. Долго ли ещё будет ждать меня мой скорый поезд?
     Странный сон про бредовый рассказ какого-то незнакомца вылетел у меня из головы уже через пять минут. Да и стоит ли вообще хранить в памяти разговор с человеком, которого, по его же собственным словам, нет и никогда не существовало?