ЕСЛИ ТОЛЬКО ЗАХОТЕТЬ...
Пролог.
«Если ты есть, если ты создал всё то, чем нам суждено наслаждаться или убиваться, почему ты обрёк меня на одиночество?! Почему не догадался создать вторую версию моего сознания? Не потому ли, что ты сам всегда был один и останешься одиноким? Ты сможешь возразить мне, поспорить со мной, раздавить моё мнение, распотрошить моё понимание? Ты скажешь, что ты вовсе не ОДИН, ты – ЕДИН. А не одно ли это и то же?! Если ты являешься всем, то, значит, ничего и никого кроме тебя нет, и не самое кошмарное ли это воплощение одиночества?!
Слишком много вопросов. Слишком много для нас одних.
Хорошо, я отстану от тебя. Но только ответь мне на последний вопрос. Зачем ты создал нас по образу своему и подобию, таких же одиноких как и ты, бесконечно одиноких в множестве твоих копий? Просто ответь, зачем, и я отстану».
Глава Первая и Последняя.
День покорно уступил место густеющим сумеркам, настырный шум несущихся вдоль шоссе автомобилей приобретал убаюкивающую окраску, надоедливый говор застрявших во дворах отдельных представителей рода людского становился менее деловитым, но более праздным и беззаботным, очень щедро отыгрываясь на увеличении своей громкости. Очень забавно этот пьянеющий базар взрослого люда смешивался со звонким лепетом увлекшейся вечерними прогулками детворой.
Максим Холодов сидел на кособоком стуле в однокомнатной квартирке на девятом этаже одного из многочисленных домов-муравейников и принимал решение. Он решил этим же вечером завершить собственную бесполезную жизнь. Со способом суицида он определился сразу же, почти не рассматривая многочисленные варианты. Место обитания Максима давало ответ на этот вопрос достаточно определённо – вот Вам девятый этаж, просторно распахнутая форточка и жёсткая составляющая пролегающей под окнами проезжей части. Шагнул вниз, хрястнулся об асфальт, пораскинул мозгами и свободен. Всё просто и со вкусом. Другие варианты Макс сразу же вычеркнул, даже особо не примеряя их на себя. Давиться в петле, насиловать желудок таблетками или ядами, кромсать руки в поисках скользких вен или топиться в видавшей лучшие годы ванной он не собирался. Холодов решил, что данные мучительные действия могли бы стать слишком щедрым подарком окружающему миру, чего этот мир никак не заслуживал.
Потому Максим, стараясь ни о чём не думать, ничего не взвешивать, не пытаясь искать какие-либо объяснения, просто подошёл к окошку, взобрался на подоконник и сделал шаг вниз. Небо вздрогнуло, и все краски нелепо перемешались. Пока ещё сумерки не превратили окружающее пространство в суровое покрывало тьмы, глаза могли видеть чётко, и на удивление – особенно чётко. Каждый камешек на земле можно было разглядеть, и можно было убедиться, насколько быстро он приближается. Удивительно быстро, но лица людей, которые, все, как один, увидели падение из окна незадачливого самоубийцы, наоборот, поворачивались крайне медленно. Вот такой удивительный эффект, летящий асфальт, должный быть недвижимым, и заторможенные движения лица, сводил напоследок с ума. Хорошо, что это будет быстро.
Но быстро не получалось. Максиму казалось, что он падает уже целую вечность. И более всего давил на мозг нестерпимый свист, напоминающий нечеловеческий визг, визг преданой жизни. В ушах был только этот свист, в глазах – стремительно-замедленные перемещения, а подсознание неожиданно выдало невозможную для Холодова мысль: «Нет! Не хочу умирать!» Упрямое сознание спорило и упиралось этой неожиданной догадке: «Сам хотел…, сам решил». Но подсознание уже вопило на всех возможных и невозможных частотах голосами всех людей и нелюдей, животных, птиц и даже немых растений: «Не умирать! Нет!»
«Нет! Нельзя упасть!» – успел подумать Максим, когда до смертоносной поверхности асфальта оставалось сантиметров десять. Он так захотел этого, и вдруг сам поверил в то, что не упадёт. Поверил так сильно, что позабыл о том, что такого быть не может, – если тело падает, то оно не может не упасть.
Но Макс не упал. Произошло то, что заставило его крепко зажмуриться. Нет, это был не оглушительный грохот, не ослепительная вспышка, не пронзительный крик. Нет, скорее произошло обратное. Неожиданно всё затихло, умолкло, замерло, но это случилось так резко, что испугало Максима сильнее, чем, если бы случились вышеописанные громыхания и полыхания.
Холодов подумал, что он разбился, всё-таки умер вот так безболезненно, так как исчезли все признаки окружающего мира. Даже самого слабого ветерка он не ощущал, и, готов был поклясться, что воздуха, которым дышит обычный человек, уже не существовало. Ни звуков, ни запахов, ни ощущений. Для подтверждения своей догадки стоило только открыть крепко зажмуренные глаза. Как ни странно, Максим боялся сделать это. Он чувствовал, что сам-то он существует. Грудь наполняется чем-то, что могло бы называться воздухом и выпускает его, не смотря ни на что, моторчик, именуемый сердцем, стучит, причём оглушительно громко. Себя Максим ощущал, в отличие от всего остального.
Он открыл глаза. Удивительно, но в десяти сантиметрах перед глазами чернел асфальт, а само взволнованное тело Холодова зависало на его поверхностью, вопреки всем законам науки. Он попробовал пошевелить рукой, что получилось сделать вполне успешно. Максим осторожно опустился, опёршись всеми конечностями об асфальт, после чего огляделся вокруг себя, дрожа от нехорошего предчувствия.
Всё было на своём месте, ничего не пропало. Тот же дом, из окна которого он отправился в последний полёт, те же люди с обращёнными в сторону несчастного неудачника лицами, деревья, трава, припаркованные автомобили, коляски, кошки, собачки, газоны, завядшие обрывки цветочков на клумбах, всё, куда бы не падал взгляд, было тем же, знакомым, но и абсолютно чуждым одновременно. Внимательно вглядевшись, Макс понял, почему ему так показалось. Всё, что его окружало, было застывшим на месте, играло роль искусно выполненных декораций. Даже ветер застыл, так как Холодов сумел-таки определить его неподвижное присутствие, даже облака висели в небе мёртвыми тряпками, даже уходящее за горизонт Солнце всего лишь нарисовало в пространстве застывшие лучики. Максим почувствовал прелюдию подступающей к его сознанию жестокой истерики. Неужели он остался единственным живым существом в этом бестолковом театре, внезапно объявившем антракт, когда вроде бы рассчитывал на обратное.
Но, чем дольше Максим вглядывался, тем сильнее он убеждался, что живым в этом мире является отнюдь не он один. Но то, что заставляло его убеждаться в этом, казалось ему до такой степени жутким, что Максу хотелось снова зажмуриться, сжаться в плотный маленький комочек и забиться в состоянии этого комочка куда-нибудь глубоко и далеко, туда, откуда он ничего не сможет увидеть, как бы не пытался. Эти существа, которых Холодов смог увидеть, но не решался назвать людьми, несмотря на их полное сходство с представителями рода человеческого, были повсюду. За спиной каждого неподвижного человека, за каждым кустом, у каждого дерева, возле каждого фонаря, столбика возвышались их серые фигуры. И чем дольше Максим вглядывался, тем больше существ он мог разглядеть. Как будто бы они были здесь всегда и никуда не прятались, но глаз не воспринимал их серых фигур, пока не сосредотачивал своё внимание. Они были неподвижны, просто молча стояли, но в отличие от всего остального мира, застывшими не являлись. Потому что они смотрели, безмолвно смотрели белёсыми глазами, которые были единственной отличной от людей чертой внешности, смотрели на всё, что их окружало спокойно и безразлично. Но, тем не менее, их глаза были живыми. Серая одежда людей плотно прилегала к стройным телам, таким одинаковым, что казалось, это было одно существо, бесцеремонно размноженное многочисленными копиями. Кого-то или что-то выискивал белёсый взгляд, было непонятно, так как ни одной эмоции было невозможно понять, лица их ничего не выражали, были безразличны и непроницаемы. Лишь когда блуждающие глаза одного из существ, случайно или нет, но обнаружили Максимкин взгляд, он догадался, что до этого никогда не имел счастья испытывать чувства настоящего страха. Холодову казалось, что его душу бесцеремонно выворачивают наизнанку, совсем не заботясь о последствиях этого действия. Серое существо читало Максима «от корки до корки», не пропуская ни одного слова. Именно от этого парню было нестерпимо плохо, и ещё хуже становилось от мысли, что теперь чуждое существо будет знать о нём больше, чем он сам.
Когда читать было уже нечего, существо принялось мотать головой, как будто выражая своё отрицание и издавать мерзкий шипящий звук, сразу же до краёв заполнивший нелепую тишину. Но вместо первого, в глаза Максима внимательно всматривался уже следующий наблюдатель. Стоящее недалеко от него существо уже было готово к своей очереди ловить взгляд несчастного Макса. А тот уже начинал задыхаться от переполнявшего его ужаса. Ему казалось, что смерть решила в такой извращённой и мучительной форме высосать из него жизнь.
Но внезапно ряды шипящих наблюдателей всколыхнулись, и из-за их спин, поспешно, но, осторожно расталкивая неподвижные туловища серых существ, выкарабкался никто иной, как самый настоящий живой человек. Сначала Макс даже обрадовался, но очень скоро факт существования полноценного человека среди застывших фигур и пугающих чудовищ ему стал казаться нереальным до нелепости. Себя Максим почему-то в расчет не брал, но он понимал, что это какой-то другой мир, где живому представителю человечества не место.
Тем временем невысокий пухлый мужичок, облачённый в бордовый костюм, такие же брючки, не имеющие ни одной лишней складочки, ослепительно белую рубашку под пиджачком, приблизился к Максиму вплотную, не без труда преодолев преграды, созданные серыми существами. На шее у человечка красовалась бабочка салатового цвета, придававшая подошедшему совершенно клоунский облик. Но сам он был серьёзен и чем-то очень обеспокоен.
- Как же так? Ну, надо же! – бубнил он охрипшим фальцетом, время от времени неприятно сморщивая покрасневшую физиономию. Закончив осмотр, в процессе которого он чуть ли не обнюхивал и не ощупывал Холодова, мужичок уставился ему прямо в глаза, и громко пропищал. – Что ж вы такое творите?
После этого он протянул Максу два куска чёрной прямоугольной ткани, которые оказались чрезвычайно липкими, и приказал приклеить их на глаза.
- Делайте это делайте, милейший и тупейший друг мой! – прикрикнул он на Максима, заметив, как тот замешкался. – Вы же не хотите, чтобы наши безмолвные собеседники окончательно высосали Ваши любимые эмоции и чувства. Кстати, стоит сказать, они уже нехило полакомились.
Макс уже прилепил прямоугольники к глазам. Стало темно, но почему-то уже не было так жутко, наверное, потому что руку крепко сжал человек, который посмел выразить заботу и беспокойство по его поводу. Максим почувствовал, что ему помогают подняться на ноги, что уже невидимый спутник куда-то тащит его за руку, и он покорно следовал туда, куда его пытаются отвести, спотыкаясь о неровности дороги и сталкиваясь с холодными преградами, источниками грозного шипения. Холодов чувствовал, что он окажется там, где ему помогут что-то понять, где ему не причинят вреда, если только необратимый вред уже не причинён. Но мужичёк очень торопился, а значит, был смысл куда-то успеть.
- Как, чем они успели полакомиться? – попытался хоть что-то разузнать Макс во время этого спешного передвижения. – И кто они такие?
- Кто они такие – и, правда – очень интересный вопрос, – пытался отвечать мужичёк, – это было бы очень любопытно узнать, так же как и то, кто ты такой и откуда ты здесь. О них подлинно известно лишь, что они – полноправные хозяева этого мира, чего о тебе сказать нельзя…
Максим резко остановился, пытаясь что-то сказать, но только широко открыл рот, а слов никак не смог пока найти.
- Не тормози ты! – попутчик резко дёрнул Холодова за руку, и тот, спотыкаясь, опять потрусил за ним. – Все эти вопросы мы подробно обсудим на месте, но нам нужно ещё добраться до этого места. И прекрати так щедро плеваться эмоциями, не удивляйся и не ужасайся слишком активно, именно этим и питались наши симпатичные молчуны.
Максим ничего пока не понимал, кроме того, что всё, окружающее его, чужое, незнакомое и опасное. Через некоторое время они вместе с красочным мужичком, видимо, добрались до места, о котором упоминал последний. Они наконец-то остановились, расцепили сжатые до боли руки, мужичёк снял с глаз Макса липкие прямоугольники, и тот обнаружил себя в просторном, но слишком тёмном помещении. Окна были занавешены плотными занавесками. В комнате отсутствовали какие-либо предметы, кроме самого простого кухонного стола и трёх табуреток. На одной из них с противоположной стороны стола восседала неподвижная фигура, закутанная с ног до головы чёрными тряпками. Лицо фигуры закрывала густая вуаль, потому трудно было судить что-либо о внешности сидящего, так же как и о том, был ли это человек живой или манекен.
- Ты, конечно же, удивлён, – важно произнёс мужичёк, обращаясь к Максиму. Он уселся на табуретку и предложил сесть Холодову, – это неудивительно, и я, как могу, пытаюсь понять тебя и помочь.
- Вряд ли получится понять меня, – ответил Макс, осторожно присаживаясь напротив мужичка. Табурет протяжно заскрипел. Максим попытался приветливо улыбнуться, собеседник же в ответ принялся скалиться так активно, что Холодову стало жутко.
- Нельзя сказать, что я просто удивлён, – продолжал Макс, – я совсем ничего не понимаю. И даже не представляю, за что уцепиться, чтобы начать хоть что-то понимать. А чтобы удивляться…, надо хотя бы знать, чему ты удивляешься.
- Ну, так попробуем же уцепиться! – восторженно воскликнул собеседник. – Начнём с того, что там, где ты имеешь счастье находиться, оказываются люди сразу же после того, как помирают.
Максим смертельно побледнел и открыл рот, чтобы что-то сказать, но ничего сказать не смог.
- Но не делай поспешных выводов, приятель, – продолжал мужичёк, – обо всём по порядку?
Холодов кивнул и покосился на чёрную фигуру, восседавшую за столом. Та оставалась неподвижной.
- Представляешь, это на самом деле тот же самый, родной тебе мир, – рассказывал собеседник Макса, – видишь же, здесь всё осталось на месте – человечки, качельки, собачки, цветочки, всё то же самое. Только застывшее, как будто твой мир поставили на паузу, а ты продолжаешь воспроизведение, как и прежде. Видишь ли, мир тот же, только время здесь течёт в другом направлении. А, точнее, вдоль того мига, в который ты вошёл сюда. Так обычно и бывает, человек умирая, не исчезает, конечно же, а продолжает жизнь вдоль того мига, в который произошло умирание его физической оболочки. Естественно, человек продолжает жизнь без неё по причине непригодности, и физическая оболочка догнивает в вашем временном потоке, а сам человек живёт в поперечном. Для вас может показаться, что жизнь его застыла или, попросту, прекратилась, но это, как видишь, не так. Тут тоже жизнь идёт своим чередом.
- Так, я-а-а…? – Макс попытался о чём-то спросить нового знакомого, но не смог договорить фразу.
- Я же говорю, погоди, Максим, не делай поспешных выводов, – мужичёк на этот раз весьма резко оборвал нытьё Холодова, – с тобой, друг мой, приключилась очень интересная и, казалось бы, невероятная история. А, как оказалось, вероятная. Ты умудрился переключить направление временной оси за миг до того, как должен был умереть. То есть, ты ведь бросился из окошка и вдруг завис прямо над асфальтом, ведь так?
- Ага, завис, – хмуро согласился Макс.
- Это как раз и значит то, что время твоё затикало вдоль того мига, в который ты завис, - мужичёк усмехнулся, – а должно было всё произойти так: плюхнулся об асфальт, благополучно помер и на законных основаниях уже и вертел бы временем. В итоге получилось, что ты переместился сюда живым и здоровым человеком, в физической оболочке, чего быть не может. Что же делать тогда со следующим мигом, в котором ты по сути должен-таки брякнуться?! Парадокс создаёшь, друг мой. А это не шутки для мира во всех его направлениях.
- Это значит, что я тут единственное живое существо? – было заметно, что страх в голосе Максима уже начал превращаться в заслуженное по случаю удивление. – А ты ведь тоже живой…, кажется?
- Мертвее не бывает! Кстати, я в суматохе забыл представиться, Семён Иванов, – мужичёк приветливо протянул пухлую руку для рукопожатия, которая, впрочем, вовсе не напоминала окоченевшую конечность мертвеца и даже не оказалась бесплотной или прозрачной, как у киношных привидений. Напротив, она была мягкой и тёплой рукой обычного живого человека.
- При жизни весь двор называл меня Семён Алкаш, – хмыкнул собеседник, – но это наименование потеряло свою актуальность с тех пор, как я покинул тот двор и ту жизнь.
- А где же мёртвые? Это они там? – неопределённо предположил Макс.
- Если ты о шипящих существах, то ты ошибаешься, – ответил Семён, – Как ни странно, но это истинные жители данной конфигурации твоего мира. Они не люди и ничего общего с людьми не имеют. Это существа, живущие вдоль этой оси времени, но вдоль вашей оси они тоже живут, но поколениями. То есть, каждый миг вашего времени сменяет поколение наблюдателей, так я называю этих существ. Они не передвигаются, как передвигаемся мы, они проявляются у каждого объекта, рождённого миром и, если можно так сказать, присматривают за ним. Тебе наблюдатели показались, конечно же, злобными и гадкими чудовищами, но на самом деле они выполняют миссию защиты всего мира. Они занимаются поиском любых несоответствий, любых парадоксов, грозящих нарушить целостность мира, и стараются исключить эти парадоксы. Извини, но ты оказался очень крупным несоответствием, и наблюдатели не отстанут от тебя, если твоя ситуация не разрешится до их вмешательства.
- Боже мой! Что же они сделают? – воскликнул Макс. – Каким образом они исключают парадоксы?
- Убирают лишнее, проще говоря, поглощают или поедают, – спокойным тоном продолжал Семён, – они, вообще-то, этим и питаются, ненужными эмоциями, чувствами и прочей шелухой, оставшейся от когда-то живых человечков. Видишь ли, когда человек помирает и лишается физического тела, к нему часто прилипают чувства и эмоции, присущие этому телу, но уже бесполезные для нового облика человека. Их и поедают наблюдатели, облегчая существование этому новому облику.
- Это какие же такие чувства становятся лишними? – удивился Холодов.
- Не поверишь, почти все, – широко улыбнулся собеседник, – зачем бестелесному существу все эмоции, связанные с плотскими удовольствиями, все критерии физических ощущений, понятий красоты, боли и тому подобное. Почти всё, чем жил человек физический, остаётся за бортом его нового существования. Остаётся только то, что связано с пониманием мира и состояния души. Острее всего умершие люди воспринимают уничтожение родственных связей и плотских привязанностей. Им бывает почти больно, когда наблюдатели начинают съедать эти пережитки. Но боль оказывается тоже надуманной и потому очень быстро проходит.
- То есть,.. – начал фразу Максим, но не смог закончить.
- Именно, – догадался о том, что он хотел сказать развеселившийся Семён, – твоя умершая бабушка никогда уже не признает в тебе своего любимого внука, потому что все эти переплетения родственных связей, все эти безумные династии и родословные, всё это всего лишь свойство тела физического. Родственником является именно тело, которое, как ты понял, отмирает. Душа, или тело, освободившееся не является, следствием всяческих генных переплетений. Потому и характер человека, и его наклонности, формируются также на уровне физического тела и уже здесь поедаются наблюдателями. Также и плотская привязанность, в случае, когда твоя сексуальная партнёрша без ума от твоего грешного тела, быстренько уничтожается нашими серыми друзьями.
- Есть, правда, такое загадочное свойство души, – вдруг посерьёзнел мужичёк, – именуемое любовью. Оно остаётся. Даже, если оно душу ранило и терзало, так и продолжает терзать и ранить. Но этим свойством обладают далеко не все люди, да и, слава богу.
- Но у меня же тело физическое осталось! – возмутился Макс, – Какое право имели эти ваши шипящие друзья меня-то грызть?!
- Ну, как же ты уже успел забыть то, с чего мы начали разговор, – всплеснул руками Семён, – несоответствия и парадоксы – любимое лакомство наблюдателей. А ты, Максим, со своим живым состоянием в переулке мёртвых – сплошное недоразумение. Наблюдатели были в таком восторге, что даже и не знали с чего начинать, по крайней мере, такого хорового шипения от них мне ещё не удавалось слушать. Они должны были слопать всё, что составляет твой парадокс, или, проще говоря, полностью высосать из тебя жизнь. В таком случае, несоответствие испарилось бы, ты благополучно простился бы с жизнью и со всем, что с ней связано, а в вашем времени в следующий миг на асфальт грохнулось бы уже мёртвое тело. Поедать они, кстати, уже начали твои эмоции, и это было то, что в тот момент плавало на поверхности – страх и удивление. В итоге, сейчас в тебе этих проблем стало поменьше, что, кстати, наверняка тебе же на руку. Но, если бы я тебя не утащил, серые друзья, поверь мне, высосали бы всё, что составляло твою жизнь.
- Но где же тогда эти умершие люди? – спросил Макс. – Я здесь никого кроме благородных серых пожирателей не увидел. Ну, и кроме тебя, конечно же.
- Умершие люди лишились физического тела и утратили всё, что могло бы им напоминать о нём, – спокойным тоном объяснял Семён, – следовательно, у них нет никакой потребности, никакого желания как-либо формировать свой облик. Они все здесь, заполняют пространство, могут растянуть себя по всей планете, могут сконцентрироваться в одной точке, могут витать где-то в небесах. Они все здесь, они составляют энергетическую сущность Земли. Но, кстати, умершие люди тоже не постоянные жители в этом времени. Рано или поздно они обсуждают с создателем свою дальнейшую судьбу, после чего воплощаются в каком-нибудь из других миров, либо снова в вашем времени. Но это не зависит от грехов или заслуг, на этот выбор влияет только желание человека. Создатель лишь помогает это желание сформулировать.
- Создатель всё-таки существует? – Максим почувствовал какое-то странное облегчение, хотя ранее в жизни он отличался, скорее всего, своим скептическим отношением к любым религиозным пояснениям мира.
- А как же без него, – собеседник посмотрел на Холодова, будто его вопрос был безумно глупым, и однозначный ответ не имел каких-либо других вариантов, – ты сам сможешь побеседовать с ним, когда этого захочешь.
Максим оставил реплику Семёна без комментария, так как совсем не мог представить себе беседу с Богом. Вместо этого он задал вопрос, который не давал ему покоя почти с самого начала разговора:
- Но, если ты сам один из умерших, почему ты не растворён в пространстве, а имеешь вполне определённый облик человека, и почему ты помогаешь мне, живому? – Максим хотел спросить ещё о том, что за неподвижная фигура, закутанная в чёрные тряпки, восседала за столом, но пока не смог на это решиться.
- А вот это ты хороший вопрос задал, дело в том, что я тоже не совсем «правильный» мертвец, – улыбка на лице Семёна расползлась буквально от уха до уха, а глаза начали дружно подмигивать, – меня тоже наблюдатели мало погрызли, потому я ещё умею понять живого человека. Мне ужасно захотелось помочь тебе. Если хочешь, то я поведаю тебе мою историю, поверь мне, она не менее удивительна. А серые друзья не тронут нас, пока мы здесь.
- Ну, рассказывай, мёртвый друг, коли времени у меня всего лишь миг и целая вечность, - усмехнулся Макс.
* * *
«В нашем дворе очень любили копать ямы. – начал свою историю Семён. – Бывают, выкопают такой овражище, каких-то штырей на дне понавставляют и ничем не огородят. Да и двор был у нас практически неосвещённый. Хулиганья было много, потому фонарей исправных – мало. Странно, что каждый день в эту яму никто не опрокидывался, но жертв было немало, особенно среди нашего брата – алкаша. Да, я был алкашом, причём со стажем и без возможности становления на путь истинный. Мои родные не раз пытались меня спасти, но все их попытки не находили должного результата. И вот, последняя их задумка касалась поиска для меня заботливой хозяйки, главы, так сказать, моего личного семейного круга. То есть, нашли они мне строгую и принципиальную даму, которая согласилась скрепить с таким конкретным неудачником узы брачного союза. Мне же было уже всё равно, я считал, что, для того, чтобы хорошенько нажраться, я всегда смогу найти соответствующие место и повод. А жена, ну, что ж, будет, кому меня спать уложить. Было мне уже почти сорок лет, о будущем думать не хотелось, хозяйство вести не моглось, и я разумно предположил, что не помешает хотя бы один действующий мозг и умелые руки рядом со мной.
Но, как говорит народная мудрость, рыбак рыбака учует издалека. Жена-красавица моя оказалась пьяницей ещё более конкретной, чем я. Как родители не распознали это её позорное увлечение спиртным, не понимаю. Но со дня нашей свадьбы мы пили целую неделю, не просыхая ни на минуту. У нас в соседних комнатах зависли её друзья и подружки, которые, казалось, восприняли эти помещения как места их постоянного проживания, и потому уже не реагировали даже на мои приветствия, но то и дело норовили послать за новой бутылкой или куда подальше.
Так вот, после недели такого праздника, алкоголь в нашем доме, конечно же, завершился. За покупкой свежей выпивки отправить меня всё-таки получилось. Но, послан я был не многочисленными нашими сожителями, слава богу, а лично моей свежеиспечённой супругой.
Возвращался я домой, когда уже природа готовилась встречать рассвет. В такие минуты обычно в душе поселяется странная тревога, перемешанная со сладостной тоской, а сердце почему-то стучит спокойно и как будто осторожно, словно боится, что его услышит кто-то, кому это слышать нельзя. Я нёс в руке тяжёлую сумку, полную горячительных напитков и мысленно предвкушал уже их распитие, потому совсем не смотрел под ноги. В итоге, как и следовало ожидать, угодил в злополучную яму. Угодил туда я красиво, несколько раз перекувыркнулся, а напоследок долбанулся башкой обо что-то с такой силой, что потерял сознание.
Когда я очухался, был уже день, судя по всему, ненастный и дождливый. Потому, пока выбирался, цепляясь руками и ногами за скользкую поверхность ямы, я ещё несколько раз успел искупаться в грязи, и вылез похожим на настоящую свинью. А, заметь, я до сих пор не снимал свадебного костюма. Выбравшись, я поплёлся к подъезду, где под козырьком скрывались от дождя самые активные алкоголики дома. Их было трое, Бугай – здоровенный мужик, спившийся после возвращения с каких-то военных действий, Лёха – обычный представитель пьющего народа, гадкий, приставучий, сидевший и недалёкий, и Ботан – бывший научный сотрудник какого-то института, проваливший все диссертации, он работал над каким-то открытием, но коллеги его опозорили, открытие нарекли шарлатанством, кто-то поставил его на взятках. Короче, Ботан потерял всё, кроме своей интеллигентской наружности, пил мало, но только потому, что быстрее всех вырубался.
Я подошёл к алкоголикам, намереваясь разбавить своим присутствием их дружную компанию. Бугай разливал водку по стаканам, а Лёха, увидев меня, достал из-за пазухи ещё одну пластмассовую посудину и поставил её на лавочку в очередь на разлив.
- Привет, алкаши, – весело крикнул им я, – хреново что-то мне сегодня. Спасибо, что не отказываете в принятии живительной влаги.
Но Лёха демонстративно прикрыл предназначавшийся мне стакан, а остальные ёмкости они загребли немытыми ручищами и быстренько их опустошили, даже не потрудившись чокнуться.
- Что это вы? – не понял я. – Как будто хороните кого-то? И не стукнулись даже, и мне выпивку зажали…
Ботан посмотрел в упор на меня, каким-то странным, изучающим взглядом. Потом проговорил тихо, но довольно отчётливо:
- Царствие тебе небесное, и земля пусть будет тебе пухом, и кончай издеваться, Сёма.
- Что за шутки?! – моментально освирепел я. – Может, ещё и под землю меня закопаете?
- Уже, – невозмутимо ответил Бугай, – лично сам вчера тебя зарыл. Ну, с Васьком, могильщиком, он подсобить за бутылку попросил. Сама-то церемония скучновата была, но на поминках неплохо налили, верно, ребята? – ребята тупо улыбнулись и поддакнули.
- Вот, уже и совсем не смешно, – рявкнул я, – вы, что слепые, не видите, что я живой и невредимый?!
Ботан задумчиво поправил треснутые очки и хмуро произнёс:
- Если мне не изменяет память, то наука этот эффект определяет, как тяжкая психическая болезнь на почве…
- Белочка, короче! – завопил дурным голосом Лёха и, запустив в меня пустой бутылкой, добавил, – Уйди, животное!
Бутылка пролетела сквозь меня и скрылась за краем той же злополучной ямы. Увидев это, а, может быть, и, не увидев, а просто так, от широты души русской, Бугай схватил в свою лапу вторую бутылку и, подняв её над головой, попёр на меня с напором военного танка, рыча на ходу:
- Сгинь, нечистый!
Конечно же, мне пришлось уйти, посылая бывших друзей в нецензурные места и искренне не понимая, что произошло с ними, а, главное, со мной. Определённо, они допились и сошли с ума, но факт пролёта бутылки сквозь моё тело давал дурацкий повод задуматься об их возможной правоте.
«Ничего я не умер. Вовсе я живой!» – бормоча такие слова как заклинания, я поднялся на свой этаж. Дверь квартиры была приоткрыта. Около мусоропровода бычковал сигарету один из знакомых моей жены, проживавший с нами по случаю празднования нашей свадьбы. Я прошмыгнул в квартиру и остановился возле кладовки, не в силах двинуться дальше. Я был шокирован увиденным. Жена моя, с чёрным платочком на голове, рыдала, сидя на диване. Она громко причитала: «Сволочь ты последняя, муж мой недоразвитый! Взял и помер, не успели от свадьбы похмелиться!» В тот момент, когда я уже готов был броситься на колени перед моей несчастной супругой, в квартиру ввалился мужик, который курил на лестнице. Он прошаркал мимо меня, даже не заметив. Сев рядом с моей женой он что-то принялся бубнить так тихо и невнятно, что я ничего не смог разобрать. Потом происходило то, во что я очень долго отказывался верить, пока не принял события как само собой разумеющееся с необыкновенным равнодушием. Мужик нежно, как мог, гладил своими лапищами руки моей супруги, и через некоторое время приступил к попыткам их целовать. В моей душе тлела надежда, что любимая оборвёт эти попытки на корню и выгонит взашей обнаглевшего утешителя. Но любимая, уже переставшая, кстати, рыдать, только запрокинула голову и тихо постанывала. Когда мужик предпринял действия, более конкретные, чем поцелуи рук, моя надежда истлела дотла, не рассчитывая на чудесное возрождение. И, когда любимая моя весело засмеялась со словами: «Ну, давай-давай! До мужа кувыркались, при муже кувыркались, значит, кувыркаться нам с тобой всю жизнь!», я сжал кулаки и уже сделал шаг по направлению к ненавистным любовникам.
Вдруг кто-то положил руку мне на плечо. Рука была такой холодной, что я остановился на месте, как будто меня сковало льдом. Мне пришлось сконцентрировать всю оставшуюся храбрость, все остатки воли и безрассудства, чтобы заставить себя обернуться. Позади меня стояла девушка с нереально бледным лицом и в той же степени нереально чёрными глазами. Она улыбалась, но эта улыбка вселяла радость, а, скорее – успокоение.
«Тебе не надо туда уже», – очень тихо сказала девушка.
Я очень удивился тому, что я поверил её словам. Ещё я удивился тому, что понял – глядя на эту девушку, я испытываю необыкновенное восхищение, хотя отлично понимаю – человеческого в ней нет ничего. В мою голову торопились мысли о чём-то новом, непознанном, но слишком прекрасном. И я уже готов был впустить эти мысли на порог моего сознания, как вдруг всё это загадочное действо перебил неведомо откуда возникший шум. Это были звуки праздника, вовсе не сумбурный гам бестолковой попойки, к которому я более чем привык за годы своей недолгой жизни, а мирные и сбалансированные звуки доброго и, возможно даже, в чём-то семейного праздника.
Я прислушался. Звуки раздавались из-за двери кладовки. Но из-под довольно широкой щели под дверью сочилась привычная тьма. Да, и как могли раздаваться звуки праздника из кладовки, доверху заваленной всяким хламом. Там не то, что праздник, и полчеловека уместиться не смогло бы. Но тем не менее, я дернул ручку двери.
К моему удивлению, вместо пыльного хлама, взору представилась огромная, освещённая гигантскими люстрами зала. Накрытый разнообразными угощениями стол красовался посреди этой комнаты. Я такого богатого убранства никогда и не видел, да и зала сама была настолько велика, что превосходила своими размерами всю квартиру, наверное. Конечно же, хламом, как и самой кладовкой, здесь уже и не пахло. Гости, восседавшие за обильно накрытым столом, были веселы и удивительно дружелюбны. Они все махали мне руками, громко зазывали занять почётное место, которое, как оказалось, пустовало.
Девушка с чёрными глазами убрала руку с моего плеча, недовольно покачала головой и сделала неопределённый жест в сторону светлой залы. Тем не менее, я слышал, как она чуть слышно прошептала: «Так… начинается тут…». Я шагнул за порог бывшей кладовки и увидел, что девушка следует за мной. Её лицо искажала необыкновенно мученическая гримаса, но она не отставала ни на шаг.
Тем временем я приближался к веселящимся гостям и уже мог разглядеть их лица. Я чувствовал, как холодеет у меня всё внутри и одновременно полыхает жарким огнём. Я был знаком со всеми людьми, сидевшими за столом, близко или поверхностно, но всех их я знал, и они когда-то знали меня. Все эти люди занимали какое-то определённое место в моём прошлом.
Сразу же я увидел бабушку. Она мило улыбалась, в точности так же, как и тогда, в далёком, почти ушедшем из памяти детстве. Сейчас память возвращалась. Мне хотелось обнять бабушку, как и в те прошлые годы, с разбегу, прижимаясь вплотную лицом к её всегда вкусно пахнущему фартуку. Именно, от бабушка всегда пахло сдобными пирогами, спелыми ягодами. Сейчас я вспомнил, что она была самым моим любимым человеком в детстве. Нет, мама тоже была любимым человеком, но именно бабушка напоминала мне самую добрую волшебницу, вечную волшебницу. Потом, по мере моего взросления яркие сказочные краски потускнели, а потом и вовсе исчезли. Вместе с любимой бабушкой. Бабушка улыбалась и звала за стол, ласково называя меня Семечкой, как и в детстве.
Рядом с ней было место, которое предназначалось моему дедушке. Бабушка сказала, что он вышел, чтобы надеть свой парадный китель и скоро должен появиться. Надо сказать, я так и не дождался появления деда, что немного расстроило меня, ибо посмотреть на него я очень хотел. Я его никогда не видел – дед погиб ещё в первые годы войны.
С удивлением я заметил среди гостей скромно улыбающегося Тёму. Когда-то давно он был моим коллегой в отделе инженеров, где я работал, пока мой мозг ещё был способен к какой-либо продуктивной деятельности. Тёма был очень странным парнем. Работник из него был никакой, в компаниях он тоже не занимал лидирующих позиций, собеседник из него получался малоинтересный, в общем, никто и никогда не ценил его. Любил Тёма выпить, крепко и в одиночку, потому все возлагаемые на него надежды, даже самые скудные, заваливал окончательно. Но было почему-то приятно находиться рядом с ним. Его слишком простая улыбка и пара обычных фраз, сказанных им, что-то меняли в людях, растопляя самые холодные сердца, ломая самую твёрдую волю. Наверное, потому его на протяжении многих лет, проведённых Тёмой откровенно впустую, не решались ни увольнять, ни как-либо наказывать. Таким образом, скромный и улыбчивый парень играл с жизнью. Но жизнь сделала более грубый ход, послав навстречу Тёме летящую на огромной скорости машину ещё одного из таких «игроков». Сейчас Тёма сидел за столом и так же, как и всегда улыбался, просто и спокойно.
Рядом с ним занимал место ещё один мой коллега, полная противоположность Тёме. Александр Фёдорович активно кивал седовласой головой и кричал что-то на ухо парню. Хотя, по работе они, вроде и не пересекались никогда. Александр Фёдорович был работником активным, вследствие чего, вспыльчивым. Всем казалось выражение его лица слишком агрессивным, но я-то знал, что Александр Фёдорович был добр, как никто другой. Просто он очень любил работать и не спешил считаться с чужими мнениями, прежде чем все посчитаются с его собственными мыслями. Александр Фёдорович не хотел уходить на пенсию, даже когда его возраст вышел очень далеко за пределы пенсионного, но, как только работника всё-таки туда отправили, он пожил всего около половины года.
На небольшом стульчике сидел вертлявый мальчишка. Его имени я не знал, они с мамой жили в соседнем подъезде. Мальчишка всегда был более чем активный, даже просто пробежаться по двору не мог без крика. Видимо, не любил он также смотреть по сторонам. И какая-то блатная иномарка оборвала радостные крики мальчишки навсегда.
Его мама, сидящая рядом, тоже была не из робких людей. Занималась, то ли бизнесом, то ли правовыми вопросами. Но после случая с сыном моментально потухла и окончательно угасла месяца через два.
Очень много людей занимало места за огромным столом. Они звали меня к себе, звали о чём-то вспомнить или что-то забыть. Но девушка с чёрными глазами сильно сжала мою руку и очень спокойно сказала: «Ничего этого нет, и не будет. Это только твоя память. Ты остался там, где тебе незачем оставаться, и твоя память осталась с тобой, хотя вам уже не по пути». Она попросила меня почувствовать миг, который мог бы стать для меня первым и единственным мигом новой жизни. Она попросила меня создать эту новую жизнь. И я тоже стал жить вдоль одного мига. Но, потом оказалось, что я могу менять направления времени по своему желанию.
Понимаешь, Максим, я до сих пор не чувствую того, что я умер. Я мёртв, но живу и как живой, и как умерший. Ты же, напротив, жив, но не можешь вернуться к жизни…»
* * *
Семен замолчал и посмотрел в сторону фигуры, закутанной в тёмные одеяния.
- Максим, – сказал он, – это она, та девушка. Она помогает таким, как я не потеряться в мире сошедших с жизненного пути. Помогает не разлететься по частям, по эмоциям и чувствам, которые порой могут разорвать бесплотную оболочку нового человека в память о прошлом бытие. Она помогает отдать наблюдателям то, что нам уже не нужно и сохранить то, что необходимо.
- Она… поможет и мне? – нерешительно спросил Холодов.
- Нет, Максим, – печально ответил Семён, – тебе она не поможет. Но вовсе не потому, что не желает. Она хочет и жаждет помогать нам. Но не может. Люди называют эту девушку Смертью, люди бояться её, но не знают, кто она такая. Существо из другого мира, абсолютно другого мира, мира, где чудеса и желания имеют больший вес, чем обыденное существование. Она из мира, где есть всё, кроме вечной жизни. И она создала необыкновенное чудо, нашла дорогу к вечной жизни для своего мира. Но она была строго наказана вершителями, сослана в наш мир, но в тюрьме своего тела. А существа из её мира, Макс, практически не могут жить в нашем, они чувствуют нестерпимую боль, ощущая всё, что привычно для нас. Но жить в нашем мире она будет вечно, если только не произойдёт новое чудо. А я, Макс, если честно, так привык к ней, что уже не могу без неё, но от этого ей ещё больнее.
- Но, всё же, – спросил Максим, – почему бы ей не помочь мне, если боль её и так нестерпима.
- Она чувствует боль, но может помогать умершим людям, но с живыми у неё не должно быть никакого контакта. Иначе она испытает такую боль, которая может испепелить весь наш мир.
* * *
Максим вышел за дверь. В подъезде было пусто и тихо.
Снаружи его ждали наблюдатели – серый конвой человеческого мира. Внутри сидела Смерть, которая даже не могла забрать его.
Впереди была вечность.
Что могла подарить она Максиму?
Нереальный разговор с Богом или Создателем, как называл его Семён?
Ответы на вопросы, которые нужно ещё определить для себя.
Но Максим глубоко вдохнул воздух, которого здесь не могло быть, и он почувствовал:
«Меня тоже здесь быть не может, но я есть, как ни крути…»
Единственный живой человек в мире застывшей жизни.
В мире вечности одного мига.
Эпилог.
- Смешно, не так ли? – неожиданно кто-то спросил Максима, хотя тот был готов поклясться, что секунду назад в подъезде не было ни одной живой, как и мёртвой, души. Потому он не решился открывать глаза.
«Дежа вю», – подумал он, вспомнив о том, как он точно так же не решался взглянуть на мир, когда завис над асфальтом во время падения из окна.
- Тебе есть чего бояться в этой застывшей жизни? – произнёс собеседник, после чего Холодов решил открыть глаза. Прислонившись к противоположной стене, прямо на полу восседал человек в клетчатой рубашке и потёртых джинсах. Наверное, этот человек забыл о существовании бритвы или не смог найти её в этом времени, так же, как и расчёску. Вид у мужичка был, проще говоря, более чем запущенный. Но почему он внушал доверие, необыкновенное спокойствие излучал весь его образ.
- Ты хотел поговорить, помнишь? – спросил человек, и Максим вспомнил.
- Ты… Бог? – неуверенно прошептал он, заранее открывая рот для последующего восхищения.
Но клетчатый мужичок кувыркнулся на пол? и его тело затряслось от истерического хохота. Неприятная эта сцена могла продолжаться минут десять, если бы здесь минуты имели свой ход. Вдоволь насмеявшись, мужик ответил дрожащим голосом, вытирая слёзы с покрасневших глаз:
- Бог?! Нет, конечно же. Если, конечно, не учитывать того факта, что Создатель имеет наглость быть каждым из нас.
- Но, кто же ты? – удивился Макс, – Здесь, как понял я, не разрешено быть живым человеком.
- Мы с тобой достигли абсолютно разных результатов, но достигли одинаковым способом, – улыбнулся мужик, – я должен поговорить с тобой, потому что это поможет тебе, хотя никакого ответа ты не получишь.
- Прекрати говорить загадками, – поморщился Максим.
- Ты, человек. – ответил тот. – Ты обладаешь в этом месте тем, чего здесь не позволительно иметь. Ты смог сохранить в себе многое. Я же, наоборот, не имею ничего. У меня не осталось ничего из того, что должно оставаться у человека. Ты понимаешь, Макс, мы как плюс и минус, как всё и ничего. Но похожи мы тем, Макс, что пришли каждый к своему результату через собственное желание, просто-напросто захотев этого. Мы умеем хотеть, Макс.
Максим не понял всего, что наговорил ему его странный собеседник, но одно его заинтересовало:
- Как это, ты – ничто? Каждый человек является кем-то и чем-то.
- Я, Максим, владел всем, – мужичок широко улыбнулся, – в своё время я был талантливым преступником. Но, когда я захотел, чтобы время останавливалось по одному моему желанию, я стал совершенен. Я мог взять всё, что захочу, мог убить любого. Я знал, что непобедим, и я возомнил себя Богом. Я плевал на то, кто и что есть Бог, каковы его принципы и морали, и я захотел победить Бога. Но однажды ко мне явился Создатель и заявил, что мой спор не имеет смысла, ибо частичка Бога есть в каждом, а потому я вправе называть себя Богом без лишних выяснений отношений. Но в тот момент я увидел мир по-другому, мир глазами Создателя и усомнился в пользе собственного существования. Я просил, чтобы он стёр меня с лица Земли, но он отказался так поступать, заявив, что я могу всё сам, только я должен захотеть этого.
- Тогда я пожелал, чтобы меня не стало, – улыбнулся собеседник, – и вот, меня на самом деле нету, Макс, ни там, ни тут. Меня и не было никогда, ибо мир всегда исполнят желаемое с должным старанием, и он выдернул меня со своих грядок с корнями. То, что ты видишь, Макс, это память мира. Моё место осталось только в памяти самого мира, так как память эту уже никто не вправе трогать.
Максим Холодов, человек попавший во плоти в мир, куда людей уводит Сама Леди Смерть, прекрасная девушка в чёрном, испытывающая ужасные муки от общения с жизнью, закрыл глаза. Он захотел так, как никогда не хотел. Он захотел жить. Жить, а не оставаться живым.
По всему телу побежала горячая волна невыносимой боли.
Макс открыл глаза и с огромным трудом улыбнулся плывущим по небу облакам.
И он поблагодарил Создателя, наблюдающего вместе с ним ожившее небо.
