Сообщений в теме: 53

[Вредина]

Тут будет прозка разной степени свежести.

№1 "Записки счастливого коматозника"
№2 "Концентрическо-эгоцентрический"
№3 "Веретено" ч. 1





Копия рассказа с сезонного конкурса прозы №29

Записки счастливого коматозника

Солнце било в глаза, стараясь нокаутировать слабо сопротивляющуюся дремоту. Та, еще немного потрепыхавшись, отступила, но затаила обиду, обещая вернуться и отомстить в самый неподходящий момент.

- Миха! Миха, твою дивизию, хорош дрыхнуть, гони ты этих коз домой! Миха, пиво греется! – голос закадычного дружка Жорика Рубина был под стать ему самому – огромный и заполняющий собой любое пространство. Лейтенант Георгий Рубин был опером, бывшим КМС по греко-римской борьбе и любителем спаивать друзей до состояния «ку». Любая пьянка с его участием всегда заканчивалась нытьем лейтенанта: «Ну, вы чего так рано-то, ну еще по капельке, потом уж по домам!» - за что он был прозван друзьями и сослуживцами Зловредным Лейтенантом Капелькой, или Каплеем. При этом сам Жорик не пил вообще по причине, которую тщательно скрывал. Ходили слухи, что его насильно «подшили», и теперь Каплей спаивает окружающих до перерывов в биографии из мести.

- Иду я уже… какие, на хрен, коз…? – окончательно открыв глаза, я увидел метрах в 50 от березы, под которой спал, привязанную к колышку черную козу. Откуда она там взялась, и зачем вести ее в дом, я категорически не знал. Оглянувшись на бывший бабушкин дом (старушка, воспитывавшая меня после смерти родителей, преставилась около пяти лет назад, оставив мне старый дом в небольшой деревеньке Солнцево, бывший колхоз «Заря» под Калугой, где сегодня мы с отделом обмывали моего «капитана»), я ошалел еще больше – метрах в 20-25 от черной козы паслась коза белая! При этом черная как-то очень неодобрительно смотрела на соседку, а белая перебирала передними копытцами, словно смущалась, и косила на меня опушенные длюннющими ресницами глаза, – чертовщина какая-то! Мы ж по приезде только по литру светлого тяпнули, не может быть, что у меня белка, да еще с козами! Ну, ребятушки, ну я вам за такие розыгрыши…
Окончательно уверившись, что это шутка моих сослуживцев, я рванул к дому, желая разорвать каждого из них на много маленьких оперят. Входя в калитку, я едва успел затормозить, иначе врезался бы в ладненькую сухонькую старушку, которая как раз выходила.

- Мишенька, а вот и ты, родной, заходи, заходи, милок, - прошуршала она.

- Бабушка?! Бабушка, но как?! Ты же… - голос у меня сорвался, договорить я не смог.
- Да выписали меня из больницы-то, Мишенька, сейчас вон и приехала, думала, помогу тебе с гостями, ну и сюрприз тебе привезла, глянь, а вот и он, сюрприз то исть, - бабушка Стася указала рукой за калитку. Там Каплей, гордо вышагивая, вел под ручки двух барышень: блондинку с огромными глазами и длинными ресницами, которая смущенно одергивала легкий сарафан, словно стараясь сделать его длиннее, и немного стервозную с виду, но красивую брюнетку в шортах и топе.

- Миха, глянь какие козочки в местной глуши водятся, - ухарски улыбнулся Жорик, - это Света, - блондинка легко кивнула и несмело улыбнулась, - а это чудо чудное зовется Дивина, - представил девушек Каплей.

- Это, Миша, внучки моей подруги, Степаниды Карловны, на лето к ней приехали, мы на станции встретились, вот я и пригласила девочек, чего им дома-то сидеть, а у вас тут танцы будут, поухаживаете, авось и… Эх, дело молодое… - бабушка ностальгический вздохнула.

- Сводничаете, баб Стася? – улыбнулся Жорик, - аж двух невест внуку привели! Но, чур, одна уже занята, - пробасил Каплей и прижал к себе Дивину, хищно скалясь во все 365 зубов, как умел только он один.
Я стоял, слушал их разговор, но голоса доносились, как сквозь вату. Потом лето, деревня, бабушкин дом, люди вокруг – весь мир кувыркнулся, и стало темно.

***

- Миша, Мишенька, ну вставай, - женский голос звал, руке было отчего-то мокро.

***

- Миха, брат, ну хватит уже валяться! Ты тут прохлаждаешься, а мы за тебя отдуваемся! – басило так, что звук отдавался где-то под ребрами.

***

- Миша, внучек, просыпайся, родной, не пугай девушку, - сухонькая ладошка на щеке, - вставай, вставай, милый…

***

Теплая водка провалилась в горло и комом встала где-то чуть ниже сердца. Задохнувшись от жжения, я утер выступившие слезы, говоря себе: это я подавился, это я не плачу, нельзя плакать. Оглядев длинный стол, занимавший центр большой комнаты в бабушкином доме во всю длину, я ухватил кусок пирога с грибами, пытаясь заесть боль от потери. Рядом сидела Света в черном старушечьем платке, который ей совершенно не шел, лицо от него казалось серым, а голубые глаза блеклыми, она словно вся выцвела. Ива за другим концом стола жалась к Жорику, ее мутило от запаха безустанно горящей свечи в стакане с рисом, но встать и уйти она стеснялась.
Вдруг вспомнилось, как бабушка пела мне в детстве, когда я рыдал, грохнувшись со старой яблони, ободрав руки-ноги до крови:

Горе, горе, горюшко,

Выплеснись на волюшку,

Слезы нашей детоньки,

Пусть осушит ветрами,

Ветры в чистом полюшке

Да развеют горюшко…

Промывала мои «раны», мазала йодом и пела, потом обнимала меня, оболтуса, выдавала сладкую плюшку с повидлом, и слез как не бывало…
Какую неудачную фотографию поставили в рамку, она на ней совсем чужая – старая – бабушка такой не была! И свеча рядом дает какой-то неправильный отблеск, мертвый.
- Света, не знаешь, у Степаниды Карловны есть фотографии бабушки в молодости, они же давно дружат?

- Есть, наверное, Миш, а чего ты хотел?

- На памятник фотографию красивую нужно, чтобы ее молодой помнили, веселой, - я замялся, не зная, как объяснить, что мне неприятно видеть этот старушичий портрет, сделанный косоруким фотографом, всю жизнь штамповавшим уродливые фото на паспорт, что я не хочу узнавать в ней МОЮ бабушку Стасю.

- Ну, давай с поминок к нам придешь, я поищу…

- Хорошо. Дом возле магазина, Свет, справа?

- Да, откуда знаешь? – девушка немного настороженно глянула на меня.

- Ну, я же опер! Ну а вообще, бабушка рассказывала раньше, что у ее подружки две внучки: Света-светик и диво дивное – Дивина, в гости приезжают редко. Все знакомить нас порывалась, но не успела. Только на ее похоронах мы и встретились.

- Значит, все же, познакомила, верно?
- Да, познакомила…

Как я дотерпел до конца этого дня, не знаю. Люди приходили, уходили, что-то говорили, советовали, обсуждали, как дорого нынче жить, и, что еще дороже умирать, все это под непрерывное хлюпанье носов, стук ложек о тарелки и бутылок о стаканы, скрип туда-сюда открывающейся двери и рассохшихся половиц. Я запивал этот разноголосый гул водкой, не чуя вкуса, до полного отрицания себя и окружающей действительности, в ноль.

***

- Проверьте показатели. Что у него с давлением? – голос сухой, как наждак и острый, как скальпель.

***

Боль начиналась в глазах и тонкими ручейками стекала в затылок, накапливаясь там, как дядь-лёвин первач на дне банки – такая же мутная, она колебалась от падающих снова и снова капель, ворочалась и норовила стечь в позвоночник, оккупировать тело. От этой тупой, непрекращающейся муки хотелось выть, но горло было чем-то забито – твердым и пластиковым, мерзким на вкус, не дающим стонать, поэтому боль опять возвращалась к глазам, плещась под веками, и однажды полилась из-под них наружу…

- Горе, горе, горюшко, выплеснись на волюшку… - знакомый с детства голос легким ветерком бежал по щекам, осушая слезы и успокаивая.

***

Свет долбанул по глазам, да так, что меня подбросило! Кто додумался поставить кровать напротив окна? Кровать? Что за гадость в горле, почему руки привязаны? Больница? Что со мной, мать вашу?!

- Марк Захарович, больной в пятой очнулся! – молодая санитарка, которая чуть отодвинула кровать от стены, чтобы вымыть за ней пол, бросила швабру и понеслась в коридор, - Марк Захарович, мент коматозный буянит!

Вокруг замельтешили белые халаты, то закрывая собой солнце, то отходя, снова заставляя жмуриться, пока кто-то не додумался повернуть кровать, чтобы не светило в глаза. Худой, высокий и рукастый с жестким голосом раздавал указания, пухленькая в голубой «пижаме» кивала и попискивала в ответ.

- Пить дайте, - попытался сказать я, но в горле мешала какая-то дрянь, и получилось мычание. Я дернул было головой, но стрельнуло такой болью, что из глаз брызнуло влагой.

- Не торопитесь, Михаил Юрьевич, Вы попали в аварию, у Вас серьезная травма головы, перелом ребер, несколько дней вы были в коме. Вам нельзя вставать и разговаривать пока тоже нельзя. И трубочку из горла мы чуть попозже вынем, понаблюдаем пока, потерпите. Надежда, смочите больному рот, и позвоните родственникам.

Какая авария, где бабушка, что…? Я провалился в сон, наверное, что-то вкололи.

***

- Миша, Мишка, родной, очухался?!, - Светка тормошила меня за руку, все еще привязанную бинтом к бортику кровати, а я пытался избавиться от вязкой дремоты, но глаза как будто заклеили скотчем.

- Миха, давай, открывай гляделки, спящий красавец! Гляди, кого я ради такого случая привел – басил Каплей.

- Миша, давай, внучек, пора тебе. Да и мне пора, зовут меня, и так задержалась…

«Бабушка? Не уходи, бабуль, не уходи…» - я открыл глаза, рядом стояли Жорка с Ивой и Света. Светка плакала и все время хватала меня за руку, а Жорка радостно гудел:

- Глянь, глянь кого привел, - и выталкивал вперед стоявшую чуть за ним Дивину. Я сфокусировался на ней и понял, что Ива очевидно беременна, месяце на 7-ом, не меньше, - погляди, моя-то, коза драная, рожать скоро, а прискакала, мол, вдруг спящего красавца поцелуем оживлять надо будет, а у Светки не получится?!

- Что со мной случилось? – прохрипел я севшим горлом.

- Мурло пьяное в тебя почти что у отдела на перекрестке въехало, ну и тюкнулся ты хорошо головушкой об асфальт, неделю в себя не приходил, треснула у тебя черепушка, начальник, не крепок ты на голову!

- А бабушка где, она же здесь была?

- Миша, Настасья Даниловна уже пять лет как умерла, позавчера годины были, тебе приснилось, - Света заволновалась, - мы же на ее похоронах с тобой и познакомились.

- И мы! Каплей прижал к себе Иву, а та пихнула его в бок кулачком.

- Погоди, а как же, мы же капитана моего обмывали и тогда…? – я окончательно запутался, разболелась голова.

- Какого капитана, собирались только ехать, когда тебя машиной того, вот и сорвалась пьянка! Ничего, выпишут – отметим! – Жорка потер лапищи, предвкушая будущее веселье, а я закрыл глаза, пытаясь унять проснувшуюся боль.

- Все, Жорик, идите уже, я сама с Мишей посижу, - Света выпроводила сослуживца с сестрой из палаты и снова взяла меня за руку. Подняв глаза, я увидел у нее на руке кольцо, обручальное. И у себя – такое же.

- Свет, - осторожно начал я, - мы что… женаты?

- А ты не помнишь? Уже три года почти, как бабушка Стася нас света, потом общались, ну и поженились, а потом Настя…

Настя! Светловолосое чудо двух лет от роду, наша Настя, МОЯ НАСТЯ!!! Дочка, солнышко, беззубая шкодливая улыбка, ласкуша – Настя!!! Меня аж затопило светом, теплом, счастьем…

- Вижу, вспомнил, - жена улыбнулась и осторожно поцеловала в щеку, - ладно, отдыхай, тебе нужно отдыхать и выздоравливать. Неделя в коме, Миш, я уже боялась, что ты не очнешься, что этот день никогда не наступит…

Света тихонько что-то говорила, а я уплывал в темноту и дрему, в которых были спокойствие и уверенность, что все будет хорошо: «Спасибо, бабуль, за все!», - подумал я. И, кажется, услышал в ответ: «Будь счастлив, Мишенька, будь счастлив.»

Сообщение отредактировал 卍vErЮg@: 00:05:54 - 13.09.2013

[Вредина]

Концентрическо-эгоцентрический

Ночь. Здравствуй, автор! Не спишь? Хорошо, что не спишь! Твои стишки горят лампочками ильича, и я буду виться вокруг них, приближаясь, пытаясь согреться в этом псевдо-солнечном свете. Безрезультатно. Ты не любишь меня, автор, ты подрезаешь мне крылья на подлете! Где накал текста? Если не до полноценного светила, то, хотя бы, до еле теплого красного карлика? Где полет фантазии, где эмпиреи? Я мечусь вокруг тусклой энергосберегающей груши оголтелым мотылем.

День. Инертная золотая стружка: распил кольца Соломона «и это тоже пройдет» на мгновения. Секунды тускнеют выхлопными, превращаясь в мутные минуты и чадящие часы. Суета сует суёт свою морду в суть созидания! Да! Я стою возле копира и умножаю сущности! Сущности морщатся, требуют дозаправки катриджа и энергии Джа.

Вечер. Небо черной вертикалью ковыряет частности, добираясь до внутренностей, оголяя, гуляя, гулко и глянцево - звезды(?) - стыдно.

Уставши ждать, тебя прошу о чем? Дай мне стихов! Свободных образов, рождающих миры; горячих слов, отвергнутых толпою, чтоб между истиной и правдой только миг, пронзающий насквозь желаньем жить! Навылет в сердце дерзкой новизною! Но – нет! Монета встала поперек безумным шансом между рёбер мира, и дергаются струны сна-эфира, стенают, диссонируя тоской, вливаясь в ночь, в сосуды Каллиопы, стремясь очистится, превозмогая опыт… Прости, прости, я пренебрег тобой: о, Проза совестит меня! Ночь. Струйки беглого огня стекают по вольфраму… Стоп! Довольно!

Кружу вокруг твоего текста, автор, однокрылой вороной: тошно, страшно и невозможно взлететь. Поклевываю от безысходности лишние запятые, каркаю на картинку, критикую-каррикатурю, и, по кромочке, по краю, хожу концентрически-эгоцентрическими кругами. Круто забирая в душу.

Ты готов, автор?

Сообщение отредактировал Вредина: 11:28:52 - 06.03.2013

[Вредина]

С открытием каютки, уважаемая Вредина!


Это муза?

скорее наоборот, некое существо, питающееся энергией текстов - читатель-вампирчик эдакий

Здравствуй, ромовая Леди - Вредди!

Прочитал "Байки" и мне представился рэальный такой Харли Дэвидсон, ну или хотя бы детский мотоциклик, пририсованный к твоей аватарине.

хохо, не, харлейчик - это не про меня)

[Вредина]

Я начинаю выкладывать текст, который мечтаю превратить в более чем повесть. Приветствуются комментарии, касающиеся ляпов, опечаток, сюжетных нестыковок и прочее и прочее.

"Веретено" (название рабочее)


День начинался с прохлады. Молочно-сиреневое рассветное небо намекало на дождь, облака клубились, сталкивались, небо хмурилось и бормотало отдаленным громом. Туман расползался по саду, приминая мягкими лапами траву и царапаясь о гравий дорожек. Казалось, что утро вот-вот разразится грозой, воздух набух влагой, отяжелел. Люди, выходя на улицу, смотрели в небеса тревожно и сосредоточенно, словно ожидая беды…
Но к обеду неожиданно распогодилось, солнце вылилось в старый заросший сад, зажгло игривые блики на окнах помещичьего дома, подсветило витражи часовенки, позолотило гребень старого флюгера. Дышать стало, как будто, легче, в ветвях столетней липы послышался птичий гомон, а из людской – смех и тихое девичье пение. Дом словно бы выпрямил спину, и глубоко вздохнул, распахнув окна в сад.

- Барышня, барышня, батюшка обедать зовет, - Анюта легонько тронула за плечо дремавшую на кушетке хозяйку.
- Не хочу, Анюта, скажи батюшке, что я не голодна, - Лиза приоткрыла серые, дымчатые глаза, потянулась и потерла виски тонкими пальчиками.
- Как же так, Лизавета Сергевна, не завтракали даже сегодня, совсем голодом себя заморили! Пойдемте, барышня, Петька карпов наловил, Варвара в сметане их стомила, как Вы любите. Да и барин Сергей Константиныч, гневаться будет, совсем вы к нему не выходите, заперлись в светелке уж неделю как…
- Поди прочь, Анька! – хозяйка резко привстала и повысила голос, глаза зло сверкнули из-под темных пушистых ресниц, скулы зарозовелись, - не твоего ума дело!
Горничная отпрянула, удивленно глядя на всегда тихую барышню. Та никогда раньше не кричала на нее, и вообще относилась к Анюте ласково, помятуя, как в детстве спасла ее от отца, бившего девчонку смертным боем, забрав в усадьбу и сделав своей горничной и наперсницей.
- Прости, Анюта, что-то виски у меня который день ломит, вот и накричала, - Лиза откинулась на подушку и прикрыла веки, чуть поморщившись, - иди к батюшке, извинись за меня, да поухаживай за ним, поговори, пусть не серчает.
- Может, принести чего, барышня, али за лекарем в город послать? – Анюта обеспокоенно вглядывалась в лицо хозяйки, та снова побледнела. За последнюю неделю черты ее заострились, она стала дерганной, и оглядывалась на каждый скрип и шорох.
- Не нужно лекаря, Анюта, ступай.

Горничная, не настаивая более, вышла из комнаты Лизы. Тихонько прикрыв дверь, она остановилась за ней и задумалась. Восемнадцатилетняя Анюта, ровесница хозяйки, была не глупа, и понимала, что что-то происходит. Будучи от рождения крепостной крестьянской девкой, она рано приучилась разбираться в людях, чему немало способствовала отцовская тяжелая рука, который лупил и ее, и мать чем придется. Мать умерла от побоев, когда Анюте было десять лет. И никто больше не мог ее защитить. Сестер и братьев у нее не было, отец после смерти матери взял в дом молодую девицу, и, хоть, та не была злой, но за Анюту не заступалась, боясь разгневать мужа. Было тяжко, отец напивался и колотил девочку, и она бы тоже вскорости померла, как собака, но природная хитрость и проницательность уберегли. Анюта научилась прятаться, как только различала на лице отца малейший намек на недовольство, жаль, это не всегда удавалось, да и куда ей было бежать, в деревне везде глаза и уши.

Так, однажды, с полгода после смерти матери, в деревню наведался барин с дочкой, и застал, как отец избивал Анюту, поймав ее, когда та пряталась за сараем, и бил так, что девочка уже и с жизнью простилась. Но барышня Лизавета, увидав то, зашумела, закричала, велела прекратить и забрала девочку в усадьбу. Барин же дочери не препятствовал, а как Анюта выздоровела, определил ее в личные горничные, видя безграничную преданность девочки Лизавете.

Когда два года назад умерла от чахотки барыня Мария Федоровна, и барин запил, Анюта стала помогать молодой хозяйке управлять усадьбой, благо барышня с самого начала настояла, чтобы та ходила на уроки вместе с ней, а гувернантка и учителя хвалили Анюту за внимание и старательность. Лиза же была способной, но мечтательной и рассеянной девочкой, и цифири предпочитала языки, поэзию и, позже, французские романы. Девочки вдвоем старались поддержать хозяйство на плаву, Анюта вела книги, а Лиза научилась имитировать подпись отца, и отправляла распоряжения в деревни, переписывалась от его имени с партнерами, создавая видимость, что отец после смерти горячо любимой супруги просто решил на время в свет не выезжать, но за делами присматривает.

Спустя полгода после смерти жены, барин оправился и снова взял хозяйство в свои руки, а когда понял, что обязан сохранением дома и состояния дочери и ее горничной, чего Лиза от отца не скрывала, то загордился и стал часто привлекать дочь к решению деловых вопросов. И все было так хорошо: хозяин доволен, барышня росла и расцветала, но неделю назад начались странности.
Сначала в усадьбе объявился заезжий поляк - пан Вилинский – мужчина лет 35-ти, по-русски говорил хорошо, но с акцентом, из благородных, надменный, франтоватый, приехал из Петербурга к барину с письмом от старого друга. Сергей Константинович принял его, как хорошего знакомого, поселил в гостевом домике, но о цели приезда никому ничего не рассказал. Когда же барышня начала допытываться у отца, что за гость, зачем пожаловал, отец глянул на нее нехорошо, да сказал, мол, не встревай, чем удивил и Лизу и присутствовавшую при разговоре Анюту. Не было еще такого, чтобы отец после смерти супруги от барышни про дела свои что-то скрывал. А поляк из домика ни ногой, к обеду с господами не присоединялся, еду ему носила Глашка и рассказывала потом на кухне, что сидит приезжий лях целыми днями за столом, книгами старинными обложился, читает да записывает что-то. А сам-то мрачный, глазищами так и зыркает - колдун, не иначе.
В тот же день, когда приехал иноземец, под вечер с барышней в саду случился обморок, да глубокий такой, четверть часа в себя не приходила, как ни тормошила ее Анюта. Не помогала ни соль, ни брызганье водой в лицо. Лежала Лизавета бледная, еле дыша. Барин переполошился, за лекарем в город послал, да пока тот приехал, барышня очнулась. Расспрашивать начали, что да как, может, обидел кто, или напугал, ударилась ли, но девушка ничего вспомнить не смогла. Говорит, вышла после ужина в сад, гуляла, потом очнулась в постели, все вокруг суетятся. Приехавший лекарь, старый обрусевший немец, хотел Лизе кровь пустить и лечебных пиявок поставить, но Анюта не дала, уговорила барина, что нужды в том нет, да и выпроводила всех из комнаты хозяйки, а сама отвару успокаивающего барышне заварила.

На следующий день в господском доме чуть не случился пожар – дворовый кот забрался в окно и сбил на пол свечу в коридоре, благо Варвара, выходя из кухни, чтобы отнести барину чаю, заметила да, побросав посуду, бросилась тушить ковер. Той же ночью кто-то выпустил из стойла хозяйского жеребца Чернавца. Конь этот нрава буйного, попытался пробраться в стойло к молодой кобылке, подаренной отцом барышне, и взбесился, когда проснувшийся конюх стал его усмирять. Шум перебудил всю усадьбу, Чернавца поймали, но это стоило конюху Степану сломанной руки. И таких вот неприятностей в течение недели случилось без счету: то старинная ваза с верхней полки буфета упадет, то крыса дохлая на кухонном столе с утра обнаружится, а уж сколько тарелок да чашек было перебито… И, самое главное, Лизавета изменилась: милая, легкая, мечтательная девушка превратилась за какую-то неделю в нервную, осунувшуюся и раздражительную.
Анюта, постояла за дверью, прислушиваясь к звукам в спальне хозяйки, но та, видимо, так и лежала на кушетке, не вставая – из комнаты не доносилось ни звука.
- Что-то тут не так… К барину не пойду, - пробормотала девушка себе под нос, - сама разберусь. Не зря же меня батя лупил, ох, не зря…

***


Вот уже полчаса помещик Горюнов, сидел в столовой, рассеянно ковыряя вилкой карпа в сметанном соусе. Юшка же и вовсе осталась нетронутой, зато водки в графине изрядно убыло. Сергей Константинович, высокий, статный мужчина сорока девяти лет, седоватый брюнет с ухоженными бакенбардами а-ля Скобелев, хмуро смотрел в тарелку. Кушанья комом вставали в горле, беспокойства последних дней совершенно вывели его из привычно ровного состояния духа. Дочери становилось хуже, а он ничего не мог изменить, да и поляк, чтоб его черти взяли, был настроен решительно. Увезет дочку, как пить дать, и не поделаешь ничего – судьба. Как только Вилинский появился в усадьбе, все стало ясно. И как вовремя, будто чуял, нерусь, что пора! Ах, как же он надеялся, что все обойдется, что минет любимое дитя эта горькая чаша, ведь два года назад должно было начаться, да не начиналось, вот и думал, что в него дочка пошла, не в мать.
Налив себе еще рюмку, барин выпил, не закусывая, резко поставил рюмку на стол и тяжело поднялся:

- Глаша, убери тут!
Горничная бросилась выполнять приказ, а Горюнов вышел в сад. Дойдя до гостевого домика, постучал и, не дожидаясь ответа, вошел. Поляк поднялся из кресла ему навстречу, отложив большую книгу в темном переплете:
- Здравствуй, пан Вилинский, - голос помещика дрогнул, почти сорвался
- Дзень добры, пан Горюнов. Что, тяжко Вам? Вижу, тяжко, но ничего не поделать.
- Сколько у меня времени, пан Милош?
- Неделя, может две, потом все. Надо ехать, иначе поздно будет. И так два лишних года у судьбы сторговали. Ежели затянем, как бы хуже не было, - поляк потер переносицу, прикрыл покрасневшие, усталые глаза, - она справится, Сергей Константинович, справится. Готовьте дочь к отъезду, да девку порасторопней с ней отправьте.
- Что я ей скажу, как объясню, куда ехать, зачем?! – проговорил Горюнов и, как будто, враз постарел лет на десять, плечи ссутулились, уголки рта горестно опустились.
- Правду, Сергей Константинович, всю правду, - четко сказал поляк, - я помогу.

Удрученный помещик подошел к дверям, оглянулся на гостя, ничего не сказал да так и вышел из флигеля. Остаток дня Горюнов провел в своем кабинете, за письмами к своему банкиру и управляющему, составляя список необходимого дня путешествия дочери в Польшу. Руки его дрожали, перо то и дело ломалось, чернила оставляли неаккуратные пятна на бумаге и пальцах. Он брал новый лист, и начинал письма с начала.

425]******

Лиза бежала, задыхалась, но остановиться не могла. Какой-то необоримый страх гнал ее вперед по темному коридору. Юбка на кринолине мешала, цепляясь за острые каменные обломки, бальные туфельки давно прохудились, она сбила ноги в кровь. Вокруг было темно, стены смыкались, становясь все ниже и ниже, нависая над девушкой. Она попыталась закричать, но ни звука не раздалось из ее горла, было слышно только барабанную дробь сердца и шуршание мелких камешков под ногами. Лиза упала, споткнувшись об очередную трещину в полу, ободрала ладони и локти, сквозь белые перчатки проступила кровь. Невыносимо кололо в боку, ступни пронзала боль, саднили ладони, грудь разрывало рыданиями, хотелось прижаться горячечным лбом к полу и не вставать. Лиза приподняла голову и сквозь пелену слез увидела впереди сереющий проем.
- Господь милосердный, помоги! - с трудом поднявшись, Лиза подхватила юбки и бросилась к свету. Неожиданно она выскочила из каменного коридора в огромную залу. Двенадцать колонн стремительно уносились ввысь, поддерживая черный купол, в центре которого находилось отверстие в виде пятиконечной звезды. Сквозь него струился неяркий, розоватый утренний или вечерний свет, образовывая тринадцатую светящуюся колонну, в которой без каких-либо веревок, в 5-ти метрах от пола висел огромный остроконечный кокон. Он вращался в этом световом потоке все быстрее и быстрее, потом резко остановился, и в центре кокона вдруг открылся сверкающий глаз…

425]*****

Лиза резко села в постели. Было ранее утро, восток еле теплился рассветом, робко стучавшимся в ее окна бледными лучами. Поднеся руки к глазам, Лиза убедилась, что ни синяков, ни ссадин на них нет, как и в прошлый раз, хотя тело еще помнило боль от падения, ступни ломило, а до ладоней невозможно было дотронуться, словно они были ссечены до крови. Переведя дух, девушка попыталась осмыслить увиденное во сне. Вот уже неделю, стоило ей закрыть ночью глаза, как начинался этот сумасшедший бег по каменному темному коридору, но сегодня она впервые добралась до залы. Вспомнив огромный вращающийся кокон, висящий во световом столбе, Лиза содрогнулась, по спине пробежали мурашки, все существо ее заледенело от одного воспоминания о сияющем зрачке. Девушку словно пронзило насквозь, разом встряхнув душу, как пыльную тряпку, считав все мысли-мечты-пылинки.

Тыльной стороной ладони Лизавета утерла пот со лба и упала в подушки. Странный сон царапал сознание чем-то смутно знакомым. И это веретено, звезда, зала какого-то храма? Где-то она уже видела нечто подобное. Девушка начала мысленно перебирать все, что ранее читала о различных символах, да так и уснула.
Ночные переживания утомили Лизавету, проснулась она уже пополудни, когда Анюта тихонечко расставляла на столике кувшин с водой для умывания и прочие утренние принадлежности.
- Доброго утречка, барышня, как спалось? Хорошо ли себя чувствуете? Батюшка Ваш с утра уже позавтракал, спрашивал про Вас, - тихий голос горничной развеял остатки дремы.
- Ох, Анюта, что-то мне нехорошо, который день сны неспокойные, да одни и те же, - Лизавета подозвала наперсницу жестом, чтобы та присела на кровать. Анюта склонилась к барышне, и та зашептала ей, - уже неделю снится, словно бегу куда-то, темно кругом, спотыкаюсь, падаю, после просыпаюсь. И так каждую ночь. А сегодня не так: упала, но не проснулась, глаза поднимаю, а там впереди свет … дай-ка мне грифель и бумагу!

Лизавета пересказывала свой сон и быстрыми штрихами рисовала на листе залу, колонны, свод и кокон. Она так увлеклась, что не заметила изменившегося лица Анюты: та, закусив губу, вглядывалась в рисунок, скулы побелели. Лиза, закончив вырисовывать зрачок на коконе, подняла глаза на горничную, и Анюта тут же улыбнулась, пытаясь скрыть волнение.
- Чудно’ это, барышня, и не знаю, что сказать. Отдохнуть Вам надо, перенапряглись. Видать, читали что-то на ночь, вот и снится всякое. Я Вам отварчика травяного сварю, как мамка моя делала, чтобы спали лучше, - горничная забормотала, пытаясь успокоить Лизавету, сама думала: «Так вот про кого мамка перед смертью сказать пыталась… Ох, барышня, за что ей такое? И Мария Федоровна неспроста, значит, померла-то, шестнадцать дочке исполнилось, вот и преставилась. Так почему же не сразу началось, неужто, заговор мамкин так подействовал? Надо будет посмотреть Книгу внимательнее, может, выход какой найдется…».
Мысли неслись в голове Анюты, а она, тем временем, помогла Лизавете одеться и стала укладывать ее каштановые волосы в дневную прическу, вплетая между прядей голубую ленту в тон платья.
- Где откушать изволите, Лизавета Сергевна, в столовой с батюшкой, или в светелку подать? – голос Анюты не выражал более никакого волнения, как и всегда, наметив план действий, она успокоилась.
- Пусть в столовой накрывают, соскучилась я, да и папенька рад будет. Кстати, что там пан Вилинский, не желает ли он к нам присоединиться за обедом? – Лизавета рассматривала себя в зеркале, надевая аметистовый кулон, как вдруг солнечный луч, преломившись о грань фиолетового камня, отразился в зеркале и оно громко треснуло.
- Господи прости! – Лиза вздрогнула, испуганно перекрестилась, - что же этакое творится в этом доме?! Теперь еще и зеркало!
- Ох, и правда, барышня, может священника позвать? Пусть святит покои Ваши, да батюшки Вашего? – Анюта широко перекрестилась, одновременно начав мысленно читать охранный заговор.
- И верно, Анюта, вели послать за отцом Алексием, пусть приедет к ужину, неладно что-то у нас, - Лизавета боязливо взглянула на отражение. Трещина расползлась от верхнего края аж до самого центра, - и убери зеркало куда-нибудь подальше, завесь его, - не желая больше оставаться в комнате, Лизавета направилась в гостиную.
- Сделаю, барышня.
- И спроси про поляка, - обернувшись к горничной, напомнила, девушка, - отец говорил, он философ, ученый, побеседовать с ним хочу.
- Непременно, барышня Лизавета.

425]****

Этим утром Милош закончил последние вычисления. По всему было видно, что девушка пробудет в сознании еще неделю, полторы, не более, процесс вовсю идет, наверняка она уже ступила в залу пред око Великого Зодчего. Еще пара дней, и она начнет засыпать на ходу, а потом и вовсе перестанет вставать. А вот когда очнется… Кто знает, кем она станет. Надо как можно скорее поместить ее в сосуд, иначе все без толку. Вести ее до замка каретой уже нет никакой возможности, придется уходить тропой. Девку-горничную и кучера в ближайшем же лесу убьют «разбойники», карету разграбят, его и Лизавету «похитят» - мало ли на дорогах проходимцев? Иначе, как объяснить их исчезновение? Да и папаша помыкается поначалу, поищет, но не найдет, куда там! Нельзя оставлять эту связь, и помещика стоило бы отправить к праотцам, да уж больно подозрительно. Если сразу помрет, переждать нужно…

Как же ему повезло: Достопочтимый Мастер Петр Дескур умер неожиданно, став жертвой случайной пули на охоте, и Милош – Секретарь Ложи - по счастью, один оказался рядом с отходящим в мир иной магистром. Перед смертью, Мастер передал ему сведения о том, где хранится его личный дневник. В этом самом дневнике Мастер рассказывал про своего друга, русского помещика, разбудившего Безумную Марию, да еще и женившегося на этой шестисотлетней сумасшедшей. Хотя, чему удивляться, она была красавицей, и дочка в мать пошла.

Милош мерил шагами гостиную, мысленно прорабатывая план дальнейших действий. Как хорошо, что помещик посвящен только частично, думает, что дочку можно спасти, он же не знает, кем на самом деле была Мария, думает, что жена просто болела - летаргия с частичной потерей памяти - и от этого можно вылечить, ведь жила же она с ним 18 лет, дитя вон родила. Мастер предупреждал Горюнова, что дочь может быть больна, как и мать, что болезнь начнет проявляться, как девочка в невесты выйдет, но есть у него способ с болезнью справиться - заранее готовился перехватить контроль над таким ценным приобретением, как юная, еще не переродившаяся Слепая Пряха. Это же какие возможности!

Слепые Пряхи – лучшие, гениальнейшие пророчицы! Говорят, они жили по тысяче лет, состояли при фараонах, великих вождях викингов, при королевских династиях Европы, служа им веками. Мария, была захвачена одним из Магистров Ложи во время переворота в Англии. Как тогдашнему Достопочтимому Мастеру стало известно о Пряхе, служившей Стюартам, в дневнике Петра Дескура не говорилось, но утверждалось, что Мария была одной из последних. Великое приобретение для Ложи но… но Пряха оказалась безумной, она никак не поддавалась контролю, посему Великий Мастер ложи решил ее разбудить. С момента посвящения, когда его предшественник, умирая, передал ему штандарт и меч, а так же информацию о Пряхе, он искал мужчину, который сможет вернуть ее из-под Ока Зодчего в мир, чтобы та зачала и родила дочь. Сотни, если не тысячи кандидатов, так или иначе, были тайно представлены «больной дочери» Достопочтимого Мастера, а потом убиты, во избежание слухов, и вот на двенадцатом году правления Ложей Великого Востока, в дом Петра Дескура, Оберштерлейтенанта Гвардии Великого Княжества Литовского, занесло подвыпившего бретера и гуляку, русского офицера - Сергея Константиновича Горюнова, двадцати девяти лет отроду. Ввалившись подшофе и без приглашения на прием, который давал Мастер для гвардейцев, он столкнулся с Безумной Марией.

Петр Дескур в своем дневнике писал, что непонятно, как та оказалась в бальной зале, ведь Пряха была закрыта во флигеле, а дверь, как выяснилось после происшествия, так и осталась заперта. При сумасшедшей ключа не нашли, двое охранников оказались без сознания, без видимых на то причин. Горюнов, увидав красивую молодую блондинку в дезабилье, которая подошла к нему вплотную, глядя прямо в глаза, был очарован и, не разбирая, паненка ли она, служанка ли, в уме или безумна, немедленно поцеловал. Девушка от поцелуя лишилась чувств, Горюнов поднял шум, а наблюдавший всю эту сцену Великий Мастер понял, что дождался. Тем же вечером было объявлено о помолвке «никому неизвестной внебрачной дочери» Петра Дескура и штабс-ротмистра, помещика Сергея Константиновича Горюнова. Мария, перенесенная Горюновым по указанию Мастера в спальню, очнулась спустя четверть часа. Придя в себя, она заговорила по-русски, и потребовала немедленно привести к ней «господина офицера». Мастер в нетерпении стал расспрашивать Марию, но оказалось, что она не помнила о себе ничего, кроме имени, однако свободно говорила на множестве языков. Проведя с Пряхой более часа, Дескур убедился, что та ведет себя как родовитая паненка лет восемнадцати-двадцати, образованная, с прекрасными, немного старомодными манерами. Марию совершенно не смутило, что она не помнит ни себя, ни окружающих, она легко согласилась признать Дескура отцом, а отсутствие памяти – следствием болезни. Все, что ее интересовало – это Горюнов. Тот, в свою очередь, совершенно потерял голову, и настоял на свадьбе, которая состоялась всего спустя месяц после знакомства, в его тридцатилетний день рождения.
Два года прожил Горюнов со своей женой, крещенной в православие под именем Марии Федоровны, в любви и согласии, когда на радость супругам родилась Лизавета, о чем помещик и сообщил восторженным письмом самозваному «тестю».

Великим Мастером тут же была организована няня-гувернантка для присмотра за девочкой, ну а позже два офицера Ложи служили у Горюновых учителями языков и математики уже по приказу Секретаря Милоша Вилинского. Он так и остался единственным посвященным в тайну Безумной Марии, получив доступ к дневникам погибшего Достопочтимого Мастера Петра Дескура. Тот подробно описывал все, что знал о Слепых Пряхах. Когда эта информация попала в руки Милоша, Лизавете было пятнадцать лет. Он знал, что по достижении дочерью шестнадцатилетия, Мария умрет от какой-нибудь болезни – каждая входящая в возраст юная Пряха, сама того не осознавая, вытесняла из своего окружения мать, чтобы стать единственной. Судя по записям Мастера, Пряхи каким-то образом делили территорию между собой, и, если знающий человек желал сохранить взрослой Пряхе-матери жизнь, ее нужно было увезти как можно дальше от дочери, пока та не вошла в пору. Для передачи знаний между поколениями никакого обряда не требовалось, перерождение случалось само собой. Так и стало: спустя пару месяцев после того, как Лизавете исполнилось шестнадцать, барыня заболела чахоткой и умерла, сгорев буквально в две недели.

Офицерам Ложи, сменившим подосланную Мастером Дескуром гувернантку, было приказано со всем тщанием следить за изменениями в характере и здоровьем паненки, но та два года не подавала никаких признаков начинающегося превращения, и вот две недели назад, со слов учителя-француза, она стала бледнее, раздражительнее и еще более невнимательной на уроках. Строго говоря, надобности в присутствии учителя давно уже не было, Лизавета прекрасно говорила на восьми языках, включая древнегреческий и латынь, но девушка была привязана к домашним и убедила батюшку оставить учителей при ней, тем самым обрадовав Милоша несказанно. В тот же день, когда француз заметил за барышней странности, он тропой отправился в Замок, донеся Секретарю информацию буквально в течение суток. Секретом перемещения тайной тропой владели в Ложе очень немногие, в частности Милош овладел им с подачи Великого Мастера, заметившего за молодым человеком способность складывать, совмещать пространство и научившего этой способностью пользоваться. Таким образом можно было пересечь тысячи верст всего за сутки-полтора, но расплачиваться приходилось своим здоровьем, переход отнимал колоссальное количество сил, вынести его мог далеко не каждый.

Пропавшего француза хватились в поместье Горюновых только двумя днями позже, но сочли, что он сбежал с симпатичной горничной Олесей, дочкой старосты, пропавшей в то же время. Бедную девушку, похищенную, зашитую в мешок с камнями и утопленную в омуте реки ради этой мистификации, никогда больше не найдут. Вилинский, получив сообщение о переменах в характере Лизаветы, в тот же день тропой отправила в Россию, чтобы успеть забрать девушку до того, как она переродится. В дневнике Дескура ясно говорилось, что юную Пряху необходимо изолировать на время превращения в особенный сосуд, который был вывезен из Англии вместе с Безумной Марией, тогда, после завершения превращения, Пряха будет преданно служить первому, кто откроет хрустальный саркофаг, и Секретарь Ложи Великого Востока Милош Вилинский хотел быть первым!

Сойдя с тропы в окрестностях ближайшего к поместью Горюновых села, шляхтич купил лошадь, кое-какую одежонку, чтобы казалось, будто он вез с собой скарб, рассчитанный на все время пути от Речи Посполитой до усадьбы, и явился к помещику с письмом, якобы написанным Мастером Дескуром, о гибели которого Сергею Константиновичу никто не сообщил. В письме говорилось, что пан Милош Вилинский единственное доверенное лицо «тестя» помещика Горюнова, и только ему можно поручить юную Лизавету. Там же упоминалось, что доставить девушку к Мастеру нужно немедля, иначе вылечить ее не будет возможности. Помещик принял гостя с полным доверием, ибо перед отъездом из Польши, «тесть» рассказал ему о тайных медицинских методиках Ложи, которые помогли вылечить «дочь» Магистра, и уверил, что для «внучки» сделает не меньше, воспользовавшись своей властью главы ордена.

Совершенно подавленный перспективой расставания с дочерью, помещик, тем не менее, не возражал против ее отъезда и не настаивал на сопровождении, мысля, что «тесть» рискует своим положением ради «родственницы». Тайно, дабы не напугать дочь, начались приготовления к отъезду Лизаветы, и вот этим утром помещик решил, что пора поговорить с дочерью. К завтраку Лизавета не вышла, но горничная ее, Анюта, передала, что барышня пожелала обедать с отцом да интересовалась поляком, мол, справлялась о том, будет ли? У Константина Сергеевича отлегло от сердца, он не знал, как начать разговор с дочерью, а пан Вилинский мог бы помочь все разъяснить. Он немедля послал мужика к поляку с запиской, объяснив тому причину беспокойства.

Чуть заполдень Глаша с Варварой собрали на стол и крикнули Степана, чтобы доложил хозяевам. Первым в столовую вошел все еще расстроенный Сергей Константинович. Усевшись во главе стола, потянулся за графином, но пить раздумал. Вилинский не заставил себя ждать. Настрой его был бодр, чисто выбритое не по моде лицо светилось, оно еле сдерживал торжество, радостный блеск нет-нет да и прорывался в глазах злорадством и предвкушением. Лизавета явилась в сопровождении горничной, походка ее была, как и всегда, легка, однако внимательному взгляду открылось бы, что глаза у девушки уставшие, движения рук резки, а губы непривычно сжаты – ни следа улыбки. Едва войдя в столовую, Лизавета мельком оглядела присутствующих, потом взгляд ее дернулся в сторону шляхтича, она вскрикнула, покачнулась и упала без чувств на руки подоспевшей Анюте.

- Доктора! Доктора немедля! – перепуганный отец метнулся к Лизавете, опрокинув стул и оттолкнув Вилинского.
- Не стоит, пан Горюнов, местный доктор тут не поможет, - поляк решительно отодвинул Сергея Константиновича от девушки, - у Лизаветы Сергеевны приступ. Ее срочно нужно вести в замок, иначе будет поздно, болезнь прогрессирует быстрее, чем мы с Вами думали. Собирайте вещи, пусть паненку перенесут в комнату и оденут в дорогу, ждать больше нельзя!

Вилинский произносил всю эту речь трагически голосом, радуясь в душе столь удачному стечению обстоятельств, ведь пронести девушку тропой будет много проще, ежели она будет без сознания. В тот же время его беспокоило поведение горничной барышни, та была как-то слишком уверенна, не суетилась, будто точно знала, что такое происходит с девушкой. Но, ведь, это невозможно, посвященных очень мало, да и что может знать крепостная девка, хоть и воспитанная при своей госпоже? Впрочем, от нее все равно нужно будет избавиться, так что и волноваться не стоит. Решив так, Вилинский помог крайне огорченному помещику отнести дочь в спальню.

- Пойду я, Сергей Константинович, надо в дорогу собраться, книги сложить, не до обедов нынче.
- Да, сударь мой, я немедленно распоряжусь готовить коляску, вещи-то лизаветины собраны, ну и в дорогу вам съестного Анюта организует, - барин глянул на девушку, и та кивнула, - Вот еще что, пан Вилинский, я тут подсобрал вам на расходы, - Горюнов протянул поляку увесистую пачку ассигнаций и несколько писем, - ежели еще в чем нужда будет, обратитесь с этими бумагами к моим доверенным людям в Петербурге или Варшаве, там верительные грамоты для Вас к моим банкирам.
- Благодарю, пан Горюнов, думаю, что пан Дескур обо всем позаботится, - поклонился поляк.
- Ну, с Богом! Анюта, слыхала? Вели Варваре провизии в дорогу заготовить, да сама одевайся, вещи возьми, ты с Лизаветой Сергеевной в Польшу поедешь, лечить ее станут, никому больше доверить ее не могу. Да следи, чтобы все ладно было! Вели Степану и Федору ко мне явиться, Мишке скажи, пусть коляску готовит, поклажу мостит, - голос барина окреп, - кто там с барышней, проверь! Пусть одевают в дорожное.
- Поняла, барин Сергей Константиныч, все исполню, не извольте беспокоиться, - Анюта сделала книксен и убежала готовиться к отъезду.

Передав распоряжения барина прислуге, Анюта укрылась в своей комнате, и стала собирать вещи в дорогу. Ох, не хороший человек, этот поляк, вон и барышня его нутром почуяла. Вражина, по всему видать. Заморочил барину голову, на барышню виды имеет, знает кто она, вот и решил к рукам прибрать. Барину рассказать сейчас, так не поверит он, придется самой действовать. Только как? Барышня Лизавета без чувств, но еще должна очнуться, надо укрыть ее где-то на время превращения, как в Книге велено. К бабке Ядвиге придется идти, она хоть и склочная, но помочь не откажется, мамка сказывала, что ей много о Пророчицах ведомо. Быстро собирая дорожные вещи в мешок, Анюта уложила в него несколько пузырьков с зельями, что варила в тайне ото всех ночами в сарае за овином. Дождаться привала и усыпить шляха? Брать ли с собой Степана и Федора? А ежели убьет их поляк, как очнется? Нет, придется открыть им все, да и без помощи она не справится. Только вот тропой всех вести… сможет ли?

Так, за раздумьями, Анюта закончила сборы. Последнее что девушка положила в мешок, была тяжелая железная чурка длиной с малую пядь – заготовка, которую она еще по детству стащила в кузне, ею ведунья растирала травы, и Книгу. Затем, заглянув в комнату к барышне, Анюта увидела, что Лизавету переодели в простое дорожное платье. Та лежала без чувств, но глаза под закрытыми веками беспокойно метались, она тихонько вскрикивала, будто от боли. Пока в комнате никого не было, Анюта чуть слышно прочитала наговор, и барышня успокоилась.

За всеми приготовлениями прошел не один час, наконец, барин усадил бессознательную дочь в карету, расцеловал, прослезившись, и дал команду трогаться. Выехали Анюта с Лизаветой, только в 5 пополудни. Оставалось около 5-6 часов светового дня. Сидя с барышней в коляске, Анюта слышала, как барин и шлях обсуждали, что никакого поселения для ночевки по пути за это время не случится, и придется останавливаться на ночь в лесу, недалеко от тракта. Это полностью устраивало Анюту, из леса проще уходить тропой. Вилинский двинулся в путь верхом на своей лошади, Степан и Федор правили коляской попеременно. Переждав пару часов, Анюта попросила остановиться, мол, нужно напоить барышню, и позвала Степана, чтобы тот помог.

- Степушка, слушай меня, беда у нас, - начала Анюта, - лях этот колдун, барышню нашу сгубить хочет, порчу навел! Бежать надо, Степан!
- Чего городишь, Анька?! Какой он колдун, научник он, книги мудреные читает, больна барышня, вон и барин говорит – больна! – не поверил мужик.
- Заморочил он барина, Степан! Видал, что в доме делалось? То пожар, то зеркало в комнате барышни треснуло, говорю же, порча это! А Чернавец взбесился? Степке-кривому руку сломал! Чтоб коняка какой на лошадника кинулся, было ли такое? – Анюта тихонько заговорила Степану в ухо, да не просто, а как мамка в детстве учила, по-особенному, низким-низким голосом. Тот послушал, да и кивнул.
- А и верно ведь, странности-то с его приездом начались, все было спокойно с барышней. Что делать-то теперича? Может, мы с Федькой его того? - Степан изобразил характерное движение рукой у горла.
- Он вас сам «того», говорю же, колдун! Тут по-хитрому надо. Есть у меня настоечка одна, выпьет вечером, да и заснет крепко…
- А проснется, в погоню не кинется? Далеко ли мы уедем? – заволновался Степан.
- Не найдет он нас, я тайные тропки знаю, - Анюта прищурила глаза, словно вглядываясь во что-то невидимое кучеру, - нет, не найдет!
- Так правду баяли, что ты ведьма? – опасливо спросил мужик.
- Не ведьма я, ведунья. Лес ведаю, травки разные, заговоры, не колдовство это, не проданная у меня душа.
- И крест на тебе есть? - взгляд Степана метнулся к груди Анюты.
- Крещеная я! – Анюта достала из-под рубашки крестик, потом заметила засалившийся взгляд кучера, - вот охальник, куда глаза выкатил, нас убивать собираются, а он котом мартовским усы распушил! Иди к Федьке, расскажи все, да чтоб готовы были вечером, а не зевали! И, нате-ка вот, выпьете по глотку перед ужином, - девушка протянула Степану маленький пузырек мутного темного стекла.
- Горькая, небось? – скривился кучер.
- Не горше смертушки! – сказала, как отрезала, Анюта, и Степан понял, что она всерьез испугана, хоть и скрывает от него свой страх.
- Не боись, Анька, все сделаем, как сказала.
- Иди уже, не забудь сам зелье выпить и Федьке дать!

Выпроводив кучера из коляски, Анюта достала из своего мешка еще два пузырька. Тот, что с сонным настоем спрятала в нашитый в складках юбки кармашек, противоядие же сунула за корсаж. До привала оставалось еще часа три, и, устроив барышню поудобнее, она откинулась на спинку кресла, попытавшись уснуть. Ночью у нее будет очень много хлопот, и тропа выпивает силы у проводника более, чем у путника, идущего в одиночестве. Надо отдохнуть. С этой мыслью юная ведунья и уснула.


Продолжение следует.

[Учебная Тревога]

Пока две неточности выцепила , но с середины читала бегло, может и ещё есть)

"что минет любимое дитя эта горькая чаша, ведь ..." - думаю, не минет, а минует чаша сия.)

и

противоядие же сунула за корсаж.

- корсаж у горничной? Думаю, в поместье горничные одевались проще, если только не были иностранками.)

Впечатление от сюжета - читабельно, единственно меня смутило то, что пророчицы, по идее, служить не могут никому) Тем более - такой силы, как заявляет автор. Чем сильнее дар в существе, тем меньше он оставляет места для служения чьим то интересам. Пророчествуя, пророк исполняет волю высшего существа, которая приказывает ему донести нечто до людей. Часто, пророчество произносится против воли прорицателя. Да и судьба самых известных прорицателей и пророков - незавидна. Изменить пророчество нельзя, и какой от него прок тогда?) Но это только моё мнение. ИМХО.

[Вредина]

за "минует" - спасибо, опечаточка.

корсаж у горничной , таки, был, это уже конец 18-го века типа, да и воспитывалась она с барышней, такие наперстницы часто донашивали за госпожой.

про служение пророков - мысль понятна, но не буду обсуждать, потому что в том-то все и дело... сюжетец будет развиваться.

[Учебная Тревога]

Будем ждать)

[Автор №6]

Статистика участия:
Первый тур - Разрушители вселенной

[Автор №6]

Когда мне было 4 года, я мог допрыгать на одной ножке от Луны до Кассиопеи, потом перескакивать с рукава Стрельца на рукав Лебедя, словно играя в пятнашки – от звезды к звезде. Их было много, но я-то был великим путешественником, и прыгал значительно лучше всех моих друзей. Потом Млечный Путь мне надоел, и я принялся за Солнечную систему, тут было не менее интересно. Ну, подумаешь, там звезды, звезды, а потом черная дыра, зато у нас! У нас был Сатурн, и можно было кататься на его кольцах, как на качелях. Правда, меня за это постоянно ругали, потому что однажды я их чуть не сломал. Пришел какой-то странный дядька в черном костюме, весь затянутый, прямой, как будто ему в спину засунули палку от швабры, и как давай орать! Но папа меня забрал и велел больше не шалить, иначе он запретит мне бегать по небу.
Я обещал, что буду осторожнее, потому что лишиться такого здоровского развлечения мне совсем не хотелось. Однако, одному гулять по Галактике было скучно, и я позвал Мари. Она, хоть и девчонка, жизнь понимала правильно, с ней было весело. Сейчас, когда мне исполнилось 6 лет, я понимаю, что мы любили друг друга. Не как мама и папа, потому что они никогда вместе не прыгали на одной ножке по Млечному Пути, и не как я люблю кота Персея, и не как ленивец-Перси любит плюшевого медведя. У нас была совершенно особенная любовь, одна на миллион! Я не знаю, сколько это – миллион, но точно больше, чем мармеладок в коробке с хлопьями, а их там очень много.
Однажды мы с Мари договорились встретиться ночью под старыми качелями во дворе миссис Злыдни и пойти исследовать Марс. Нас, почему-то, постоянно не пускали на Марс днем, и это нам страшно не нравилось, в этом была какая-то тайна. Папа говорил, что на Марсе играть опасно, но при этом морщил нос, так же, как когда мама спрашивала, понравились ли ему брокколи. Поэтому я решил, что он говорит не очень серьезно, и мы с Мари отправились в экспедицию на красную планету. Сначала мы решили исследовать Марс внешне, поэтому стали медленно крутить его во все стороны, рассматривая кратеры и долины в поисках чего-то неожиданного или странного. Но кроме песка и гор цвета двухметрового кирпичного забора странного русского, недавно поселившегося на Яблочной улице, ничего не нашли – это было скучно.
Решив взглянуть на планету поближе, я запрыгнул на огромный шар. Он начал раскачиваться, и я понял, что с гравитацией что-то не так, наверное мы как-то сломали поле, когда крутили шар. Я попытался на нем удержаться, схватился руками за вершину одного из горных хребтов, но соскользнул, оцарапав ладони, и начал падать. Мари закричала, да и я тоже закричал, пролетел мимо Венеры и упал прямо на Солнце! Было очень больно, но еще больше мне было обидно, что Мари видела, как я испугался. Конечно же, дальше продолжить исследование после моего падения нам не дали: появился Черная Швабра, схватил меня и Мари за шиворот, потом связался с родителями, и нас забрали домой. Больше Мари никогда не разрешали видеться со мной, ее родители страшно бранились, кричали на папу, называли его безответственным идиотом. Мама стояла рядом и слушала, а когда Мари увели домой, сказала, что разведется с папой и заберет меня в Новый Орлеан к своей матери, потому что больше не может жить с сумасшедшим ученым, которому наплевать на безопасность собственного ребенка.
В этот момент мне показалось, что вселенная разлетелась на кусочки, а ее осколки выжигают у меня на коже невидимые страшные раны, звезды взрываются, превращаясь в сверхновые, и меня засасывает в ту самую черную дыру, все глубже и глубже…
Через год родители развелись, мама забрала меня к бабушке, и я больше никогда встречался с Мари. Но самое страшное - моя вселенная была разрушена до основания, и я не мог ее восстановить, ведь в Новом Орлеане не было ТАКОГО планетария, где можно беззаботно прыгать на одной ножке от Луны до Кассиопеи.

Сообщение отредактировал Автор №6: 00:14:16 - 14.04.2013

[Учебная Тревога]

Мило. Трогательно)

[Sh@dow]

Кто, кто? Автор в пальто... Написано же: Автор №6
Брысь в Пивную, гаданием на кофейной гуще заниматься

[BaronKorr]

Здорово!

[Вредина]

несколько опечаток имеются, торопливый текст.
и совсем миниатюра. в конкурсе нет низшего предела?

[Автор №6]

всем спасибо) опечатки исправил.

[Автор №6]

Нехорошо записывать числительные цифрами... Впрочем, ерунда. Откуда взялась идея? Не бывает так, чтобы ниоткуда, причина всегда есть. Обычно - что-то, читанное ранее. Если не секрет.

согласен про числительные, сам так не делаю, но в этот раз отчего-то пропустил.
что касается идеи - понятия не имею откуда она взялась. мне кажется, все началось с названия.

[Miss Ulyana]

Мне очень понравился рассказик
Нет, всё-таки, не рассказик. Миниатюрка.

Но всё равно понравилась