Белый танец.
Вечер надо проводить одинаково. Лучше, если в знакомом, насиженном месте, где каждый волен вести себя, как хочет, следовательно, без непредсказуемых, тревожащих душу последствий. Если посчастливилось такое найти, к названию прилагается "любимый", "любимая", "любимое". Такое место, в котором в череде ритуалов мы счастливы находить гомеопатические дозы открытий, столь малых, что впитываются сразу и целиком, оставляя лишь мягкое послевкусие.
Тысячи причин не позволяют, нет, не позволяли отыскать, вырастить, выхолить все необходимые ингредиенты вечернего уюта. Все препятствия, так или иначе, начинались со слова "надо", за которым следовал отвратительно обширный список. Здесь не так.
Мягкий свет свечей, наплывы воска на бронзовых канделябрах, овалы столиков, блеск паркета, драпировка стен - все это замечаешь в точности тогда, когда время и обстоятельства достаточно уместны, уместны ровно настолько, насколько необходимы, что в равной мере можно отнести и к посетителям.
Тягучие фразы плывут, слипаясь в предметы вокруг сказуемых и подлежащих, цепочки слов вяжут эфирное кружево узелками окончаний и суффиксов. Слова - атомы нашего мира.
Сажусь за столик, киваю официанту, закуриваю. Впрочем, можно сказать и так: сажусь, откидываюсь на спинку скрипнувшего полукресла, возникший ниоткуда щеголь-официант протягивает серебряный, тронутый патиной поднос, кожаный бювар меню и коробка сигар открывают вечер. По варианту бэ.
Смотрю в зал, посетителей сегодня не много. Мужчины и женщины, pardonne moi, дамы и господа, имеющие с ними некоторое сходство. Женщины изящны, молоды и красивы, красивы все, хотя вряд ли все - бывшие женщины. Словарный запас, доставшийся нам в наследство, более чем достаточен для удовлетворения самых неожиданных прихотей, вплоть до манипуляции гендерными признаками. Поэтому половая принадлежность бывших мужчин сомнительна еще более. Импозантные старцы, поджарые то ли давиды, то ли аполлоны, вечнозеленые эльфы преобладают. Sed lex, красота - вежливость жителей по сю сторону Стикса.
Столик на двоих, и стул напротив пуст. Официант наливает в бокал изумрудную жидкость, добавляет воды a la francaise, через кусочек рафинада. Странное состояние души - официант, скорее всего, не душа, а наведенный морок, дубль, создать который несложно.
- Гарсон, я просил абсент, абсент, а не анисовый эрзац. Со вкусом полыни, если это вам что-то говорит.
- Месье может не беспокоиться, зеленая фея приготовлена должным образом. Экстракт полыни запрещен в конце второго тысячелетия, жившим позже простительно ошибиться, не с чем сравнить. Месье.
Нет, все-таки не морок, настоящий. Все проходит, не исключено, что в перспективе времен и меня потянет на соус-пикан.
- Спасибо, - улыбаюсь я. - Гарсон знает толк в извращениях.
В углу зала двигали стульями, требовали шампанское. Намечалась свадьба, седой козлобородый даос пространно излагал предложение руки и сердца красавице а ля рюс. Красавица давно не возражала, но козлобородый завяз на деепричастных оборотах и никак не мог кончить.
- ...щадя, не принимая уз Гименея, того же животворящего порыва янь, влекомая инь, снедая прах одежд, перемогаясь ладошками ног по обращенной груди, открытой Луною в темной стороне печали, ответит на призыв толчком точеных фаланг фарфоровых, знавших и более, и менее забытого трепета...
Заслушавшись, я пропустил момент ее появления, заметил, лишь обернувшись к пепельнице. Стандартно красивая девушка, нет, сразу было в ней нечто, заставившее напрячься, неправильность, неточность совершенства, забытая боль.
- Здравствуйте и прошу прощения, я вас не сразу заметил. Поверьте, я не часто сижу спиной к дамам, рад встрече...Что с вами?
Она не вздрогнула, не повела плечом, распахнутые зеркала глаз оставались неподвижными. Из омута зрачков всплывали отражения, складывались в мозаику места - огоньки свечей, волны портьер, серебро приборов. Меня там не было, но это как раз в порядке вещей. Повисла неловкая пауза, пока, наконец, ее губы не дрогнули.
- Свет...
До меня вдруг дошел смысл происходящего. Ее нагота, которую я принял за обычную, была первой, истинной. Говорят, эйфория перехода бесстыдно катает новоприбывших в первые мгновения вечности, не знаю, сам я не видел, а свое мы счастливо забываем. Стать же свидетелем практически нереально, мир теней велик.
Я взял ее за руку, наскоро набросив на тело морскую пену. Женщина! Упаси господь одеть ее на свой вкус, хоть и не помним мы конца и начала, но все же, все же...Лучше не рисковать. Рука была ледяная.
- Свет, да-да, ласковый свет. Все хорошо. Ты посиди так, сейчас будет тепло.
Девушка напряглась, прозрачные пальчики впились в мою в ладонь.
- Ты кто? Он?
- Нет, что ты. Его здесь нет, не бойся. Нет, сейчас поймешь, почувствуешь. Я - просто я, обыкновенный, как прочие. Ну а в целом - да, правильно, мы все тут, бывшие люди. То, что осталось. Без Него, как оказалось. Ничего, можно привыкнуть, никто не жалуется.
Вряд ли она все понимала, да это было и не нужно. Вопрос, где же Он, если не здесь, мы предпочитаем не обсуждать, по крайней мере, в первые сто лет. Привыкаем.
- Музыка! Я слышу музыку. Что это?
- Ммм...Пройдет. Фантомный слух, фантомное зрение. Чем мы слышим, чем видим - трудно сказать. Слышим слова и видим слова. Нет звуков, запахов, вкусов, боли, ничего нет, кроме слов. А музыка...Пусть будет музыка. Ты кивни, если слышишь, о чем прошу...Ну вот, отлично. Красивая, но непонятная речь, всего лишь. Воспринимается так, музыкой, особенно с непривычки. Полагаю, доносит оттуда, там нечто вроде свадьбы, понарошку конечно.
- Ангел, мне хорошо.
- Да-да, я знаю. Я не ангел. Кстати, у нас нет имен, прежних, я имею в виду. Не то, чтобы мы их забыли, но желания носить бывшее имя ни у кого не возникает. Странно, правда? Если хочешь, назовись Ангелом, э-э, Ангелессой...Ну, как-то так.
- Ангел, ты хорошо говоришь, но я не все слышу, извини. Сейчас уже лучше. Ты говори, говори. Я в раю?
Она высвободила руку, поднесла к глазам. Искра беспокойства, взмах ресниц.
- Ангел...Ты все можешь. Наколдуй зеркальце.
- Не ангел я. Нет рая, нет ангелов, пойми. Ада, наверное, тоже. Все, что нужно, ты легко сотворишь сама. Просто найди слова и протяни руку. Вот и готово.
- Спасибо.
- Пустяки, видишь, ничего сложного. О! Замечательная сумочка, мне бы никогда...
- Отвернись.
Я перевел дыхание, салфеткой промокнул лоб. Неясное, смутное беспокойство не отпускало, что-то шло не так. Что-то, с ней связанное. Почему-то остро не хотелось свидетелей, на счастье, увлеченных бракосочетанием. Молодые старались.
- А что, все вот так появляются, в пене?
- Знаешь, не уверен. У каждого индивидуально, пена, я думаю, не обязательна...Здорово! Нет слов, тебе очень идет. Видишь ли, я впервые встречаю новеньких, раньше не приходилось.
- Не слишком коротко?
- Что ты, можно и повыше, а то и без. Носим-то по привычке, так сказать, ностальгически.
Она вздохнула.
- Я о прическе. Пришлось остричься перед... Значит, Его нет, я правильно поняла? Кто же все это создал? Красиво.
- Мы все, по чуть-чуть. Каждый отдает то, что накопил, пережил, прочувствовал. Недолюбил, недосказал. То, что укладывается в слово, становится доступно всем. Стоит захотеть, и ты увидишь, потрогаешь, найдешь время, пространство, движение. Все в общем доступе, за небольшим онтологическим исключением того, что остается в сухом остатке. Тебя. Той малости, что непередаваема, не переводима в слова.
- Ангел, помедленней. Что остается?
- Душа, неосязаемая индивидуальность, так считается. Постараюсь объяснить. Ты, я, все мы уверены, убеждены в своей неповторимости, верно? Теперь попробуй ответить, что тебя отличает от меня, в чем разница? Любое твое заключение выразится словом, сотни, тысячи раз уже где-то звучавшим, следовательно, оно неиндивидуально, ошибочно. Ты - единственная, как и любой живущий, здесь или там, нет разницы. Никогда, нигде, никто не сможет тебя повторить, вдохнуть твоей грудью, любить тобой, тобою ненавидеть. Твой секрет принадлежит только тебе, он же и делает тебя первой и последней среди людей. Вечной. Трудно отдать неназываемое.
Она взяла сигарету, затянулась. С зажигалкой я не успел, прикурила сама, от свечи.
- Ты знаешь, отвыкла от табака. Больницы, режим, надежды. Глупо.
Засмеялась.
- И что теперь, ангел? Да поняла я, но надо же тебя как-то называть, пусть так, я привыкла. Вечность в награду, ангелы-принцы, танцы и романтические вечера. Мило. Закажи что-нибудь, покрепче. Да, и не тыкай мне, кто ты еще такой, надо посмотреть.
Я немного расслабился. Кажется, с официальной частью можно заканчивать.
- Гарсон! Два абсента, неразбавленных, даме двойной. Не возражаете? Что еще?
Она открыла меню, задумалась. Официант застыл в почтительном полупоклоне.
- Вот здесь, слева, аперитивы для души. Широкий выбор, не пожалеете.
Пальчик тронул тисненный текст.
- Похороны, будьте любезны. Не слишком тебя напрягаю, крылатый?
- Замечательный выбор. Что вы, ничуть. Гарсон, и похороны, по высшему разряду.
Явился абсент, мы выпили. Официант достал изящную беретту, прицелился было в козлобородого, но передумал. Выпалил в скромного юношу, отдыхающего в одиночестве. Пуля ударила в дужку очков, потеряв на титановой перемычке ровно столько кинетической энергии, сколько необходимо для остановки возле затылочной кости. Молодой человек никого не забрызгал.
Принесли лакированный гроб. Заскучавшие на свадьбе посетители положили тело на белоснежный шелк, начались речи. Оказалось, юноша был не так уж и скромен, и если б сегодня не умер, кто знает, что бы еще натворил.
- А как же вечность, ангел? Он что, вернется?
- Пф, не сомневайтесь. Да вон уже он стоит, третий слева, слушает. Не больно и только на пользу. Обратите внимание, как важно, кто скажет речь убедительней, ярче. Тут часто хоронят, пир духа, в некотором роде. Не привыкшие говорить бледны в королевстве слов, невидимы и незаметны.
- Или уже сказали.
- Что, простите?
- Ничего.
Она встала, положила руку на мое плечо.
- Потанцуем, ангел. Белый танец.
И был вальс. Мы неслись, кружились стены, канули в сумрак гроб, покойник и молодожены, жгли спину две невесомые руки, пьянило мягкое касание бедра, паркет летел навстречу каблукам, а волосы ее пахли морем и были солоноваты на вкус. И где-то в зазвеневшей тишине, на пике, как продолжение движенья, был легкий поцелуй. Невидимый и незаметный шепот.
Время для нас течет иначе. Все, что происходит, не пропадает, здесь можно возвратиться по тропинке строчек к желаемому моменту, еще лучше туда, где прошлое уже прошло, а настоящее еще не наступило. Замереть, спрятать мгновение между побелевших ладоней - да, можем, пока хотим.
У столика ждал официант, искрились бокалы.
- Чудесный вечер, ангел.
Улыбка мне.
- Чудесный аперитив, гарсон.
Улыбка официанту, воздушный поцелуй залу.
- Простите, мальчики, но ужинайте одни. Я возвращаюсь. Прощайте, вечные!
И она ушла. Истаяло платье, исчезла сумочка, последний, стыдливый жест руки - и все, пропала.
Нет, осталось зеркальце. Ее настоящее зеркальце. Смутивший меня укол тревоги объяснялся просто - мы не отражаемся в зеркалах. Когда я в него смотрю, себя не вижу. Иногда мне кажется, что вижу ее. Она улыбается.
