Спаситель, или день на Голгофе.
- Конечно, я знал Александра Бекашева. Был ли его другом? Нет. Да и вряд ли кто-то мог бы так себя назвать. Коллеги, приятели, знакомые... Этого добра у него было предостаточно.
Я смотрел на молодые красивые лица. На всех без исключения - заинтересованность. В мои годы такое состояние у студента можно было сравнивать с болезнью. Сегодня это норма. И когда видишь эту норму изо дня в день - это удручает.
- Кем был Бекашев? Гением? Нет. Да, он был потрясающе умен и редкостно талантлив. А еще он был отличным человеком. Знаете, вам этого не понять, вы для этого слишком идеальны... Он относился к тем людям, на которых просто хочется походить. И плевать на гордость и самолюбие. И тогда я считал, и сейчас я думаю, что будь я хоть немного похож на него...это был бы лучший подарок и моей гордости, и моему самолюбию.
Да, проект "Спаситель". Впрочем, тогда он не имел такого претенциозного названия. Не был он и проектом. Все прекрасно знали, что Бекашев, помимо общей работы, занят решением какой то глобальной проблемы. По вечерам, ночам и редким выходным, используя институтское оборудование и боясь обвинения в растрате (а как иначе, энергия и материалы стоили тогда огромных денег).
В те годы я учился на последнем курсе биофака и подрабатывал в лаборатории Института человека, которой как раз таки и руководил доктор биологических наук Александр Эдуардович Бекашев.
На вопрос, чем занимались в лаборатории лучше меня ответил бы Иосиф Кац, зам Бекашева и ближайший его...нет, не друг, приятель, знакомый, коллега, но не друг... Так вот, он говорил:
- Не знаю, что мы все здесь делаем, но директор Бин говорит, что это очень важно для общества и полностью соответствует нашим умственным способностям.
Моим умственным способностям, если верить Бину и Кацу, соответствовали уборка помещения и мытье колб и приборов.
Как раз этим я и хотел заняться в один из очередных вечеров. Хотел, а не занимался лишь потому, что только что сдал кровь на СПИД, сифилис, гепатит (да, в то время люди еще болели), и, прижав ватку к сгибу локтя и найдя повод для безделья, этому безделью и придавался.
Неожиданно в лабораторию на крейсерской скорости ворвался Бекашев. За ним, чудом увернувшись от тяжеленной двери, следовал Кац.
- Саша, черт побери, ты прекрасно знал их мнение.
Какое бы мнение не было у "них", оно не льстило нашему руководителю: он зло пролетел мимо меня, в комнате отдыха стал с остервенением громыхать посудой.
- А ты хотел весь институт в свое распоряжение и неограниченный счет в Научбанке?
Что-то разлетелось вдребезги, и я услышал голос Бекашева. Он говорил так, как-будто хотел перейти на крик, но все же с трудом себя сдерживал.
- Мы боялись пространства, но смогли его победить, и теперь легко преодолеваем межзвездные расстояния. Мы боялись времени, но одолели и его, и теперь умеем путешествовать в прошлое. Чего мы страшимся теперь? Лишь собственного тела. Нашей немощной плоти. Нашего слабого мозга. - Судорожный вздох. Продолжал он чуть спокойнее. - Моя сестра учиться на космолетостроителя. У них на факультете сто десять специальностей. Когда она поступала, их было на двадцать меньше. Тридцать лет назад их было всего восемь. И учиться ей надо более десяти лет. Чтобы построить один корабль, необходимо несколько тысяч узконаправленных инженеров. Техника настолько совершенна, что МЫ уже стали недостойны ее. Величины современной физики просто непостижимы для нашего мозга. И мы вынужденны использовать тупые компьютеры...
- Я слушал твой доклад...
- Так послушай еще раз! - Бекашев опять заводился. - Мы достигли вершины своих биологических возможностей. Уже сегодня ученые - не вполне необходимые придатки к машинам. Медицина может вылечить любую болезнь, но мы БОЛЕЕМ. Наше ручное оружие может уничтожить гору, но чтобы его поднять нужна силовая броня. Посмотри на свой техногенный мир, человек! Даже по сравнению с простейшим калькулятором каждый из нас ущербен... Изя, ответь мне на единственный вопрос: почему, имея такие возможности, мы элементарно не можем сделать лучше самих себя? Только не надо нести бред о возможных последствиях. Я сегодня до тошноты наслушался этих козлов из совета.
- Потому что пока мы этого не можем...
- Не путай слова. Не хотим. И ты об это прекрасно знаешь. Мне нужно лишь несколько разрешений и неделя времени. И идеальный генетический материал. И я знаю, что мне никто и никогда этого не разрешит сделать... Быть в разы сильнее, в разы умнее и жить в разы дольше... Неужели я хочу навредить человечеству?
Не сказав больше ни слова, Бекашев выскочил из комнаты отдыха и покинул лабораторию, больше в тот день не появившись.
- Идиот, тебя посадят до конца жизни! - Кац стоял посреди лаборатории, с виду спокойный, но раздувающиеся ноздри показывали, что он готов взорваться. Бекашев, отвернувшись, копался в одном из многочисленных шкафов. - Ты знаешь, чем по закону караются несанкционированные экспедиции во времени. Тем более в запрещенные области.
- Это не экспедиция, а краткий визит. И если ты будешь меньше об этом кричать, быть может правосудие на время ослепнет и оглохнет. Я только пришел и начал переодеваться. Не совсем понимал, о чем идет речь, но и круглым я дураком не был...
- Или помоги мне...и всему человечеству. Или не мешай. - С этими словами Бекашев вышел из лаборатории.
Кац вздохнул. Весь его боевой пыл куда-то делся.
- Кто же тебе еще поможет, - прошептал он, направляясь к выходу. В тот момент он стал похож на старого мудрого еврея из анекдотов. Да, был когда-то такой вид творчества. Нам, не таким умным, как вы, он нравился.
- Куда он? - спросил я, когда Изя проходил мимо меня.
Зам усмехнулся и глазами показал куда-то вверх и в сторону. Я проследил за его взглядом. На стене, над входом в бытовку, висело большое фарфоровое распятие, повешенное давно и неизвестно кем. Раскинувший руки, почти обнаженный Христос. Может это и богохульство, но даже мне, мужчине, он и его поза всегда казались поразительно сексуальными. Склоненная голова, полусогнутые колени, поджарый торс... Живи я в средневековье, меня бы сожгли трижды.
А еще я всегда удивлялся необычайному сходству Иисуса с Бекашевым: такое же изможденное аристократическое лицо, аккуратная бородка... Даром, что сын плотника, а профиль интеллигентный.
- Идеальный генетический материал... - тихо проговорил Кац.
Я долго пытался вернуть челюсть на место. Благо, никто не видел моих неудачных попыток. И именно тогда я впервые перекрестился. Неумело, конечно.
Второй раз в своей жизни я перекрестился через два часа. Можно сказать, вошло в привычку.
Дверь открылась, и в лаборатории появились ее руководитель и его заместитель. Кац вел Бекашева под руку, словно больного. Впрочем, вид у последнего действительно был неважнецкий. Всего его била дрожь, руки по-старчески тряслись, глаза бессмысленно и бездвижно куда-то смотрели.
- С ним все в порядке, - тихо проговорил Изя, - нервы немного сдали.
Что случилось с Бекашевым в древней Иудее, я узнал через неделю. Все это время наш руководитель в отделе почти не появлялся, пропадая у темпоральной остановки.
И, что странно, куда-то исчезло большое фарфоровое распятие. В полку атеистов прибыло.
Я пришел на очередное ночное дежурство. Несмотря на позднее время, Бекашев был в лаборатории. Он сидел за столом в комнате отдыха. Перед ним стояла наполовину опустошенная бутылка водки. - Садись, - нетрезвым голосом он пригласил меня к богатому застолью. Я сел. - Пью то я редко... - Бекашев тупо разглядывал бутыль, - так что ты не думай...
Конечно, ничего такого я и не думал.
Александр налил и выпил. И некоторое время молчал. Вдруг он всхлипнул и закрыл лицо трясущимися ладонями.
- Я ведь всего лишь хотел взять его пот, - глухо заговорил он. - Капельку кровавого пота. Этого бы мне хватило... А он... - Руки безвольно упали. На меня смотрели пьяные глаза. - Ты веришь в Бога? - вдруг спросил он.
Я неуверенно кивнул.
- Как и все? Изредка? По большим несчастьям? А я верил. По настоящему. Знаешь, он ведь чертовски на меня похож. Не Бог, конечно. Сын его. Как в зеркало смотришь... И Библия не врала. Нашел ведь я его в том саду. Название на "Г". Молиться до кровавого пота... Как же, молился. Сидит, скотина, и в тарелке в воде красную краску разводит. - На лице его появилось брезгливое выражение. - И тряпочкой на лоб наносит, да так... аккуратненько... чтобы в глаза водичка не попала. Аферист древнего мира...
Три пальца моей правой руки чуть ли не инстинктивно сложились вместе.
- А этот, - продолжал Бекашев, - индийский принц. Мыслитель, блин. Сидит в носилках, нирваны дожидается, а вокруг люди от голода дохнут. Освенцим отдыхает.
Тогда мне впервые захотелось выпить. И еще я подумал, что некоторые пункты темпорального законодательства очень даже справедливы.
Я глотнул водки прямо их горлышка. Мой начальник уже поник, опустив голову на стол.
- Первый, мне нужен первый... - засыпая, бормотал Бекашев.
В тот вечер я выкинул свой крестик.
Лихорадочный блеск в глазах, впавшие щеки, нездоровая бледность. Теперь мы видели шефа только в таком состоянии. Лишь однажды он сходил к темпомашине. Вернувшись, он тут же напился и до конца рабочего дня плакал, ни на кого не обращая внимания.
Через несколько дней я снова заступал на ночное дежурство. И Бекашев опять был в лаборатории. На этот раз он не был пьян. Взгляд глубоко впавших, с темными кругами, глаз заметно давил. В них горел огонек безумия.
- Как Иваныч, представляешь? - Он улыбнулся, мягко, но, отчего то, стал еще больше похож на сумасшедшего. - Такой же спившийся и безысходный. Ее постоянно ругает. И говорит, что ребро вырвет, даром что его. Одними яблоками ее пичкает. Чтобы помнила... Да она и без того не забудет... - Он говорил медленно, слегка заторможено. - Первый... Все-таки Дарвин был не прав... И зачем я все это затеял?.. Правда, в Бога поверил, снова... А в людях разочаровался... Может, оно и к лучшему... Новых сделаю... качественнее.
Впервые я понял, что такое холодный пот и мороз по коже.
- А ты иди домой. Сегодня я за тебя подежурю.
Спорить я не осмелился. А зря.
Следующим утром я пришел раньше всех и нашел Бекашева. Он лежал у входа в комнату отдыха. Умер он быстро и безболезненно, вколов себе какой-то ядовитый реагент.
Я сидел и плакал, смотря на мертвое, и оттого малоузнаваемое, лицо ЧЕЛОВЕКА, другом которого я так хотел стать.
А в руке он сжимал диск, на котором и была та самая формула Бекашева, позволившая войти человеку в новую стадию эволюции.
Конечно, мы так и не узнали, чьи гены использовались для разработки формулы, так что "спаситель" человечества, своего рода отец нового ВИДА людей так и остался неизвестным.
- А предсмертная записка? - спросил черноволосый парень из первого ряда. - "Человек несовершенен, и все, что в моих силах - дать ему замену".
Я усмехнулся.
- Господин Кац неплохой публицист, но у него неуемная фантазия, а в этом жанре это минус...
- У вас на шее крестик, - на этот раз симпатичная девушка с задних рядов. - Вы знаете всю правду... и продолжаете верить? Почему?
- Время лечит... А правда?.. "Каждому - свое." Немцы взяли эту фразу у римлян. У входа в концлагеря узники читали эти слова и, наверное, представляли то "свое", ради чего они жили и жить хотели. А римский орел сулил каждому иноземцу отдельную печь, а каждому арийцу отличные сапоги из человеческой кожи и ароматное мыло из человеческого жира. И те, и те были правы...
- Так чьи же это были гены? Может его собственные?
- Может быть...
Так же подумали и мы тогда.
Конечно, я был не совсем справедлив к Изе. Я смотрел на опустевшую аудиторию и вспоминал события почти столетней давности.
"Лучше день на Голгофе, чем жизнь среди потомков Адама." До сих пор помню эти непонятные тогда строки. Неровный обрывок бумаги с корявыми буквами. Не знаю почему, но я сразу эту записку сжег, оправдав себя тем, что просто не хочу, чтобы Бекашева считали сумасшедшим. А умный и весьма понятливый еврей нашел полусаженную бумагу в урне, и, конечно, о чем-то догадался. Хотя тогда мне ничего не сказал.
Прошел почти месяц. Я полез по каким-то причинам в бытовку. И обнаружил там исчезнувшее фарфоровое распятие. Я какое-то время его рассматривал и думал, что все-таки Бекашев и Христос были удивительно похожи. Стоило бы повесить распятие вновь, не столько из веры в Господа, сколько из памяти и уважения к...
Меня затрясло. В голове всплыли предсмертные строки.
Через минуту я колдовал над компьютером темпоральной установки. Конечно, осторожный Кац подчистил всю информацию. Но для знающих есть несколько лазеек.
Ночь самоубийства. Было две переброски, в одно и тоже место и время, с разницей всего в час. Первый переход ТУДА: живой объект один, вес - семьдесят кило. Возвращение: два живых объекта, семьдесят и семьдесят один килограмм. Второй переход ТУДА: один в семьдесят. Без возвращения.
"Лучше день на Голгофе, чем жизнь среди потомков Адама."
Ты получил свой день на Голгофе, лучший из людей. Ты искупил грехи человечества больше двух тысяч лет назад, ты помог ему и сегодня. Для первого раза ты посчитал достойнейшей кандидатурой свою собственную. А для второго?
Для меня последний штрих в этой истории поставил звонок Коли Тахчева из медчасти.
- Слушай, не кушай завтра с утра... Да ерунда, кровь надо сдать. Да все уже сдавали, помнишь? На инкубации она стояла. А твоя пробирка пустая, почему-то. У всех есть, а твою кто-то упер. Вампиры в институте, что ли, завелись.
Я не знал, плакать мне или смеяться.
Автор приносит искренние извинения, если кого-нибудь рассказ заденет по религиозным соображениям
