Некчёмная жизнь?
-Фрагмент №3 очнулся. Кого пошлём?
Этот рассказ не является фантастическим. Он описывает чувства обречённого на смерть человека. А также заставляет задуматься о целесообразности эфтаназии.
Право выбора
Какая красота! Мне всего восемь лет, я бегу по дороге, протоптанной как теми, кто, как и я, не любит правил придуманных моей мамой, так и теми, кому нравиться гулять среди цветов и аккуратно остриженных газонов. Я терпеть не могу ходить прямыми углами, но родители не разрешают мне бегать по траве. Я не понимаю почему, но вынужден слушаться. Я мысленно благодарю тех, кто не слушается моих родителей, хотя есть подозрение, что не только они не любят ходить по траве и по газонам, вытаптывая причудливые тропинки. Недавно я слышал как бабушка Тани, говорила ей тоже самое. При этом она очень смешно шамкала и причмокивала, чем очень напомнила мне моего бульдога. Я не смог сдержаться и засмеялся. Этот смех стоил мне целого вечера взаперти. Бабушка Тани нажаловалась маме, и меня наказали. Я очень люблю забраться на чердак нашего дома и смотреть на эти дорожки. Они переплетаются между собой, образуя причудливые фигуры. Мы с Таней, моей подружкой, дали каждой дорожке свое имя.
Я несусь, и мне кажется, что никто в мире не бегает быстрее меня. Горячий полуденный воздух облепляет меня точно глина, и стремиться сковать мои движения, но я очень настойчив. Я делаю еще одно усилие и чувствую, что вот- вот взлечу. В голове витает аромат цветов и обрывки фраз, я не могу сосредоточиться на какой-либо мысли. Мир вокруг меня настолько удивителен, что порождает во мне такой шквал эмоций, который я не смог бы осмыслить и за год.
Рядом с собой я увидел шмеля, он летел в том же направлении, что и я и, посмотрев на него, я понял, что он хочет соревноваться со мной в скорости. Я побежал еще быстрее, но шмель не отставал и даже обогнал меня, что не удавалось даже Маня, хотя она бегает «точно лань». По крайней мере, так говорит мой папа. Я уже было хотел спросить у шмеля, как он так быстро летает, но, обогнав меня он потерял интерес и свернул направо к какому-то цветку.
Я добежал до дома и почувствовал запах обеда. Мне совсем не хотелось есть, но я знал, что это неизбежно и потому покорно пошел в дом. Перед собой я увидел обитую красной тканью лестницу. Она была так высока, что напоминала мне гору. Когда я обычно поднимался по ней, то представлял себя покорителем гор. Но сегодня мне не хотелось так играть, и я довольно быстро забежал на нее, и уже хотел завернуть в столовую как мне пришла в голову великолепная мысль, что я могу стать орлом и спуститься с вершины горы к ее подножью. Мысль показалась мне замечательной, и я широко расставив руки прыгнул вниз. Ноги мои оторвались от земли, казалось я и в правду лечу, и я решил не приземляться, а вылететь на лужайку и снова посоревноваться со шмелем, но что-то случилось и я внезапно спикировал прямо на первую ступеньку лестницы. Жуткая боль распространилась по всему телу, и я заплакал…
Липкое, вязкое чувство, словно разлитый по полу мед, растекается по телу, расходиться кругами от колена и доходит до самых пальчиков ног и висков. На эту липкую основу, как на пальцы, когда они в меде, налипают и другие чувства. И не ясно уже, какое из них преобладает, они пожирают друг друга и враждуют друг с другом, как умеют только люди. На секунду чувство боли отступает, чтобы уступить свое место страху. Тогда все тело холодеет, сжимается и, кажется, что боль никогда больше не прекратиться, что выхода нет, и остается только терпеть, но терпение давно кончилось. По щекам начинают течь слезы, я уже больше не боюсь - мне просто жалко самого себя, мне плохо от того, что я абсолютно беспомощен.
Новый приступ боли заставляет забыть обо все другом. Она приобретает новое качество, достигнув самых дальних точек моего тела, растворив в себе все мои органы, она начинает вскипать и взрываться. То в одном, то в другом месте она внезапно усиливается, потом отпускает, чтобы возникнуть в новом месте с еще большей силой.
Я открываю глаза – ничего не видно из-за слез, когда они высыхают, я с удивлением обнаруживаю себя лежащим в кровати. Странно, но я совершенно не помню, как мама отнесла меня туда. Да и комната кажется мне странной. Где мои игрушки, моя любимая медвежья шкура на стене? Вместо нее я вижу книжный шкаф, с разноформатными, пыльными и очень неаккуратно поставленными книгами. Я опять начинаю плакать, так как не понимаю где нахожусь, и почему мамы нет рядом. На время новое горе заслоняет приступы боли, и я почти перестаю думать о своем разбитом колене. Мне хочется позвать маму, но вместо слов раздаются только невнятные бормотания. Точно такие же как и те, которые я слышал однажды, когда мама повезла меня к моему прадедушке. У него не было зубов, он шепелявил и глотал буквы.
Сознание действительности возвращалось очень медленно моему мозгу очень не хотелось признавать, что мне уже давно не восемь лет, что моя мать умерла уже сорок лет два месяца и три дня назад; и что позвать мне просто некого, так как единственный человек,, который помнит о моем существовании, это внучка моей давнишней подруги, Тани. Уже давно она стала Татьяной Ивановной.
Тина, на работе и придет только вечером. На противоположной стене висели часы, и я решил посмотреть, скоро ли закончится рабочий день. Тина никогда не опаздывает. Она неизменно приходит в шесть, чтобы дать мне лекарства и покормить. Я начал вглядываться в цифры, но боль мешала сосредоточиться. Цифры разбегались в разные стороны, расплывались. Внезапно они закружились в хороводе и превратились в одну сплошную линию. После нескольких попыток уговорить их остановиться я сдался. Я поискал газами будильник, который Тина всегда оставляла на тумбочке, что бы я мог ориентироваться во времени. Но будильника на месте не было. Нет, Тина не могла оставить меня без этой единственной возможности развлечения. Она ведь знает, что я всегда жду ее и считаю минуты до ее прихода. Никто никогда так не помнил о времени, как помню о нем я. Постепенно я научился слышать секунды внутри себя. Но теперь боль настолько сильна, что я ни на минуты не могу сосредоточиться на себя, наоборот, я стараюсь не прислушиваться к своим ощущениям, стараюсь забыть про боль. Неужели Тина все- таки забыла обо мне и я больше никому не нужен. Снова становиться страшно, снова приходит чувство безысходности и снова ее сменяет резкая боль. Она усиливается, прорастает, дает корни в каждом органе. Кажется, что тело мое разделяется на миллионы молекул и распыляется по все комнате, что на коже начинают появляться трещины, из которых растут деревья. Они вытягиваются удивительно быстро, и достав до потолка, начинают давить на кровать, и вот-вот раздавят меня окончательно.
Но где же будильник, мне необходимо знать время, знать скоро ли придет Тина, а она обязательно вернется, и сделает мне обезболивающий укол. Я начинаю исследовать глазами пол и к радости своей нахожу его. Внутри меня все ликует, мне уже не важно, что он лежит циферблатом вниз. Время я так и не узнал, главное, что он есть, и мне больше не надо убеждать себя, что Тина вернется, теперь я в этом уверен. Странно, как я вообще мог усомниться в этом?
За окном еще светло, но уже начинает темнеть, значит сейчас примерно пять часов. В это время года темнее так рано! Обезболивание действует четыре часа, а последний раз Тина колола меня в обед. Значит, скоро она придёт, надо только чуть-чуть подождать.
Но Боже, как долго тянуться минуты! Кажется, что боль никогда не отступит. Как ноет колено…Стараюсь себя убедить, что боль на самом деле существует только в мозгах, что достаточно начать думать о чем то приятном, и все пройдет, что колено не может ныть так как его нет уже три года. Целых три года оно ноет, а я все пытаюсь привыкнуть к тому, что его нет. Надо думать о чем то приятном, о приятном… Но о чем? Вспоминать прошлое? Я уже пробовал, но от этого становиться только хуже. Возникает острое чувство того, что я неудачник, что я ничего не создал за свою жизнь и никому не помог. К чему я пришел в старости? Да у меня есть скромные, но вполне достаточные сбережения, но зачем они нужны, от них, как показала жизнь, нет никакого толка, если нет здоровья. У меня есть дети, но каким же плохим отцом я был и как плохо их воспитал, если остался один и никто из моих многочисленных родственников не вспомнил обо мне. Женщина, которую я любил вышла замуж за другого, и воспитала прекрасных детей и внуков. Я не могу быть на нее в обиде: ее муж, как показало время, смог дать ей гораздо больше, чем смог бы я. И потом, благодаря ей, появилась на свет Тина, моя любимая Тина, мой ангел спаситель.
Я пробовал думать о Тине. Да для меня она единственное светлое пятно, но что я для нее? Она любит меня, заботиться обо мне, но это не то, чего бы я желал для нее. Она так молода, так красива…Ей надо влюбляться, рожать детей, жить полной жизнью. Вместо этого она ухаживает за мной, немощным стариком…
За годы лежания на этой кровати я пробовал думать о многом, но ничто не могло заглушить боль. Она успокаивалась только после укола. Заползала в свою нору, и притаившись там ждала, когда можно будет вновь наброситься на меня и начать раздирать меня своими зубами с новой силой. Я боролся с болью, как только мог, но она неизменно побеждала и я платил сполна за свои тщетные попытки убить ее.
Я сотни раз проходил один и тот же путь, сотни раз карабкался по одной и той де отвесной скале и сотни раз падал. И сегодняшний день не исключение. Я вновь пытался обнадежить себя и найти смысл жизни, ощутить радость бытия, я вновь и вновь старался склеить куски разбегающихся мыслей и сосредоточиться. Внезапно мне пришла в голову мысль до того меня не посещавшая, внезапно я нашел выход, нашел ту тему, которая могла дать мне надежду и освободить меня от боли. Я не стал обнадёживаться заранее, так как такое бывало не раз – мне вдруг казалось, что я победил боль, что мне есть чему радоваться, но это оказывалось лишь иллюзией. Я старался убедить себя, что и этой, новой, мысли предстоит пройти проверку временем. Но несмотря ни на что я стал капельку сильнее, так как у меня появилась надежда. Уже очень давно меня не посещали свежие идеи, и я только раз из разу мусолил уже пройденное.
Как это часто бывает, мысль эта оказалась совершенно проста и мне сразу же стало странно, как это я не подумал об этом раньше. Мне вдруг стало совершенно ясно, что моей главной радостью, способной продлевать мне жизнь может быть только мысль о смерти. Я с удивлением обнаружил, что эта мысль рождала во мне совершенно новое чувство. Часто подростки, пытаясь найти смысл жизни, заходят в тупик, впадают в депрессию и начинают думать о смерти. Я не был исключением. Но это желание умереть было по детски наивным, оно практически равнялось желанию обойти свои проблемы, выйти из переходного возраста, стать взрослым. Желая смерти я никогда не думал о ней, это было желание капризного ребенка наказать всех за то, что на него мало обращают внимания, за то, что ему так плохо, а взрослые относятся к этому как к должному и говорят, что это нормально.
Нет, то детское желание смерти ничуть не походило на это, зрелое старческое чувство. Смерть, которая долгие годы так страшила меня, вдруг стала казаться мне единственно возможным счастьем. Неожиданно я осознал, что это и есть моя панацея, которую мне так долго не удавалось найти, что именно смерть может решить все мои проблемы. Мгновенно во мне сломались годами взращиваемые стереотипы, я перестал бояться смерти и наоборот, начал мечтать о ней. Теперь она представлялась мне чем-то прекрасным светлым и горячо желанным.
Я не перестал чувствовать боль, но острота ее притупилась, и чувство страха больше не приходило ко мне. Я больше не думал о времени, и оно побежало быстрее... Тина пришла скорее, чем я думал.
Первым моим желанием было рассказать о своем открытие Тине, чтобы она разделила со мной мою радость, оценила мои идеи. Но я забыл, совсем забыл о том, что я не просто друг для Тины, не ее ровесник, который может просто делиться с нею своими мыслями. Я так разволновался, что у меня совершенно вылетело из головы, что она находиться в совершенно другом положении и потому вряд ли сможет меня понять.
Да, раньше мы действительно были друзьями, наша разница в возрасте таяла как карамель на солнце, когда мы говорили о книгах, музеях, когда обсуждали общечеловеческие проблемы. Помню, когда Тина впервые зашла ко мне одна, без бабушки, и попросила разрешения посмотреть мои книги, я обрадовался ее любознательности и тяге к познанию, но про себя отметил, что вряд ли ее заинтересует моя подборка. Мне было забавно, когда я смотрел на то, как эта маленькая, еще до конца не оформившаяся девочка, в легком летнем платьице, порхает среди увесистых томов написанных серьезными мужами вовсе не для развлечения легкомысленных куколок. Но, пока я думал, Тина, наморщив носик и лоб, разглядывала мои книги, она обошла все мои книжные полки и, в конце концов набрала себе такую стопку книг, за которой я мог видеть только ее хитро улыбающиеся глаза. Это уже никуда не годилось, мне вовсе не хотелось ее обижать, но такого отношения к своим сокровищам я вынести не мог, и я сказал:
«Тина, дорогая, а может быть тебе лучше начать с приключений и романов Дюма, вряд ли тебе будут интересны эти книги. Тебе кажется пятнадцать? В твоем возрасте надо гулять с друзьями, играть…в общем развлекаться. И потом зачем ты набрала так много книг. В любом из этих переплетов содержится так много информации, что ее можно осмысливать годами, к этим произведениям надо подходить серьезно, их не престало просто листать ради забавы.»
Тина надула губки, открыла рот, чтобы что-то сказать. Но потом передумала, и помолчав немного ответила мне так, как я меньше всего ожидал:
- Мистер Сью, я прекрасно понимаю, что у Вас нет причин, считать меня серьезным человеком и доверять мне эти бесценные книги. Мне неприятно, что вы отказываете мне в основательности моих намерений. Я очень не хочу разочаровать Вас, ведь я давно мечтала дружить с Вами. Я знаю, что дружбу эту надо заслужить и что друзья это люди равные, а мы с Вами не равны. Поэтому я мечтаю, чтобы вы учили меня, стали моим жизненным наставником. Я вижу Вы не верите мне, но я готова доказать Вам серьезность моих намерений. Позвольте мне взять эти книги, и через месяц я буду готова держать оп ним экзамен, и Вы убедитесь в моих способностях».
Мистером Сью Кристина звала Виктора Григорьевича с детства. Он придумывал и рассказывал ей рассказы, в который главным героем был мистер Сью, а она представляла, что всё это происходило с ним самим.
Через месяц Тина вновь пришла ко мне. Решив проучить эту самоуверенную девчонку я начал задавать ей вопросы, которые требовали не фактического знания текста, а глубинного понимания сути. Конечно ответы ее были не безупречны, от них веяло молодостью и бессистемностью, но и этого было достаточно, чтобы понять, как я ошибался.
С тех пор мы начали видеться чаще, потом еще чаще…Скоро Тина прочла большую часть моих книг и разбиралась во всем не хуже меня. Я не заметил, как наши отношения переросли в глубокую дружбу основанную на общности взглядов и интересов. Меня удивляло, что Тина никогда не соглашалась со мной только из-за того, что я старше и что я учу ее. Она шла ко всему своим путем.
Да так было, но теперь все по другому, теперь я немощный старик, я давно уже не читаю так как почти ослеп, я не могу ходить, не могу двигаться, ничего не могу без Тины. Я постарался поставить себя на ее место и понял, как сложно будет Тине понять меня. Как может девушка только начинающая жить понять размышления больного старика о пользе смерти? Нет, я решил ничего не говорить, решил не расстраивать свою Тину.
……..
Слава Богу я не опоздала, проклятые пробки так мешают жить. Ноги как свинцом налиты и стерты, ко всему в придачу, в пяти местах. Надеюсь, что мистер Виктор Григорьевич не проснулся. Сон у него стал таким беспокойным, а боль похоже все усиливается. Конечно он ничего не говорит мне, молчит, терпит, но я ведь вижу, что ему становиться все хуже. Он уже почти ничего не слышит и не видит. Врачи говорят о метастазах.
Насколько, все же, слова не соответствуют содержанию, в этом слове нет ничего пугающего, оно такое…мирное, мягкое… Я все никак не могу до конца представить себе эти метастазы только чувствую как они пронизывают все тело Виктора Григорьевича, иногда мне кажется, что они подобны спруту крепко держащему своими присосками все окружающие органы, а недавно мне снилось, что Виктор Григорьевич как раньше гуляет со мной по парку, мы беседуем о чем-то, рядом играют мальчишки лет десяти и один из них кидает камень в другого, но промахивается и попадает в Виктора Григорьевича. Тело его покрывается миллионами трещин, словно сделано оно из стекла, а потом начинает разрушаться.
Как изменился этот дом с болезнью Виктора Григорьевича, конечно, я слежу за ним, но это совсем не то. Я и сейчас помню, с какой любовью он убирал его, как беседовал с каждым цветочком в своем саду. Я никогда не могла понять, как у него хватает времени на все: на науку, на дом, на сад, на меня.
Но как давно это было… Я всегда плохо чувствовала время, вечно меня ругали за опоздания. Единственный человек, к которому я никогда не опаздывала, был Виктор Григорьевич. Вначале я очень боялась рассердить его, боялась, что он больше не захочет меня видеть, а постепенно привыкла к точности. Мне всегда казалось, что год, два, даже десять лет это очень мало. Начитавшись книг по истории я мыслила тысячелетиями. Только теперь я понимаю, как ошибалась смешивая науку и реальную жизнь. Прошло всего десять лет с того дня, когда я впервые пришла в этот дом самостоятельно и набрала целую кипу книг. Я взяла так много потому что хотела показать как много всего мне интересно, и когда Виктор Григорьевич, указал мне на мой возраст, я чуть было не разрыдалась, хотела наговорить ему гадостей в обычной своей манере, но вовремя сдержалась и произнесла, что-то высокопарное и заумное. Всего десять лет назад я целый месяц сидела дома и старалась одолеть все эти заумные, хотя и интересные книги, рылась в словарях и энциклопедиях, так как не знала и половины терминов и кляла себя за глупость и самоуверенность. Всего десять лет…но сколько всего произошло за это время, как изменилась я и как изменился Виктор Григорьевич. Вот уже три года, как он лежит не вставая, три года, как я вижу на его лице боль и немощь, три года как он перестал верить в себя. Все это время он постепенно таит, исчезает, ссыхается, а я мучительно долго теряю самого близкого мне человека и ничего не могу сделать, кроме как колоть ему обезболивающие, кормить и убирать за ним. Но как же это мало по сравнению с тем, что сделал он для меня.
Мне кажется, что вместе с ним ухожу и я, мне всего двадцать пять, но у меня уже появляются седые волосы, ноги отказываются слушаться. Мне иногда становиться страшно от своей беспомощности. О как я жалею, что не стала врачом. Я бы наверняка нашла лекарство от этих метастазов, и Виктор Григорьевич был бы здоров.
Кажется кошка опять гуляла по тумбочке и скинула будильник. Бедный Виктор Григорьевич, он не знал сколько времени, а ведь этот будильник единственный его ориентир. А все я, не закрыла как следует дверь. Главное не показывать, что я жалею его, быть с ним а равных, он не должен чувствовать разницу в нашем положении.
Хотя ты ничего не говоришь мне, Виктор Григорьевич, я вижу, как боль разрушает тебя, вижу, что обезболивание кончилось и тебе стоит огромных усилий сдерживать себя и ждать, пока я вколю тебе новую дозу. Но кажется, несмотря на боль тебе стало лучше, в твоих глазах появилась та искорка, которой не было уже так долго, неужели еще есть шанс и ты поправишься? Почему ты не говоришь со мной, Виктор Григорьевич, что ты скрываешь от меня? Может спросить его? Нет, если он не говорит мне, значит есть действительно серьезная причина.
«Как Вы себя чувствуете, мистер Виктор Григорьевич?»,- и зачем я задаю этот банальный вопрос?
«Как будто лучше, Тиночка, вроде лучше?»
Почему он не хочет, чтобы я знала о его боли?, Боится жалости? Но ведь я так стараюсь быть с ним на равных, делать вид, что все как прежде…А может в этом все дело, я просто сама не могу признаться себе, что все не как прежде?
«Иди Тиночка, займись своими делами, нечего со стариком сидеть. Устала небось, отдохни, а я посплю. И не волнуйся, мне не больно, до утра лекарство действует.»
Зачем он хочет терпеть эту боль, неужели он думает, что мне тяжело встать ночью и сделать укол. Почему мы говорим не то, что думаем. Я ведь все равно, как обычно встану поправлю одеяло и сделаю инъекцию и он знает об этом.
«Не волнуйтесь, мистер Виктор Григорьевич, я посплю, но если, что зовите меня обязательно.»
Почему я так говорю, ведь я знаю, что он все равно не позовет?
Ушла, слава Богу. Удивительно, я рад тому, что остался один, раньше, до болезни, я любил посидеть в одиночестве, почитать мои любимые книги, подумать, помечтать, но приходу Тину я был рад всегда, всегда ждал с нетерпением, когда она впорхнет в мой дом, пожурит меня за мою любовь к темноте и откроет все окна, впустив в комнаты свежесть и шум улицы. Когда я впервые почувствовал свою немощь, понял, что шансов на выздоровление у меня нет я не хотел никого видеть, даже Тину, особенно Тину. От нее веяло молодостью, радостью, жизнью, а я всего этого лишился. Мне казалось, что я больше не могу быть ее другом. Я и раньше чувствовал, что мы люди разных поколений и нравов, несмотря на схожесть интересов и дружбу, которая так неожиданно возникла между нами, а тогда мне стало казаться, что Тина еще навещает меня единственно из жалости. Я видел, как она старалась не показывать ее, зная, что мне будет неприятно, но, когда она думала, что я не вижу ее, жалость так и сочилась из ее глаз. Мне казалось, что жизнь кончена, что в ней больше нет смысла и Тина, как главное олицетворение жизни должна покинуть меня.
Но она не ушла. И постепенно смирившись со своим положением я стал жить ожиданием ее появления. Она входила в комнату, пропитанную болью, страхом, старостью, пахнущую книжной пылью и лекарствами, открывала окно, включала свет и все неприятности отступали, боль забивалась в самый дальний угол и не напоминала о себе, с не вместе в комнату входила надежда, занимая место страха. Она приносила с собой уют и нежность. Именно нежность, а не жалость к побежденному болезнью, как я думал вначале, струилась из нее, обволакивала каждый уголок моего дома и успокаивала мои сильно расшатанные нервы.
Но сейчас мне совсем не хотелось видеть Тину. Я был рассеян, не мог сосредоточиться на том, что она говорила мне, тогда как раньше всегда с особым нетерпением ждал новостей из мира от которого вот уже три года меня отделяли стены моего дома и моя немощь. Обычно Тина приходила, делала мне укол, кормила и присев на краешек моей кровати рассказывала мне обо всем, что видела за день. Меня совершенно не интересовали новости политики или последние светские сплетни, нет, мне хотелось знать какая на улице погода, сильный ли ветер, расцвели ли липы у моего дома. Тина рассказывала обо всем, что видела, о том, что ее удивляла, радовало или злило, но не оставляло равнодушной. А я слушал ее щебетание и мне казалось, что это я спешил сегодня на работу и промок под дождем, что это я все это чувствую и вижу.
Сегодня же все было иначе сквозь складную канву рассказа как бомбы прорывались мои мысли, в клочья разрывая всю мою сосредоточенность и внимание. Они врывались в мой мозг и вытесняли от туда все картины природы, все новости и даже Тину. Я пытался бороться с ними, отложить свои размышления на более позднее время, но, казалось, что придуманная мною идея уже не подчинялась мне и совершенно самостоятельно обустроилась у меня в голове, не оставив место спорам и пререканиям. Мне пришлось покориться создавшемуся положению вещей и я совсем перестал слушать Тину.
Она всегда прекрасно чувствовала мое настроение, скорее всего она поняла, что я хочу побыть один и, быстро закончив рассказ, ушла.
Я вдруг понял, почему меня перестали интересовать новости и все то, что так долго было для меня единственным смыслом жизни. Я осознал, что с того момента, как я перестал воспринимать смерть как что-то ужасное, перестал думать о ней со страхом, мои ценности моментально изменились. Мне вдруг стало совершенно ясно, что раньше я отчаянно цеплялся за жизнь, искал причины, по которым моя жизнь очень ценна. Смешно, что я немощный старик, уже отживший свое так держался за возможность лежать на этой кровати испытывая боль и страх, чувствовать как они облепляют тебя, роют норы в твоем теле, рожают детей и кормят их твоими клетками. И это я называл жизнью? Нет, мне больше не нужно такой существование, в нем нет никакого смысла. Годами я, вместе с общественным мнением осуждал самоубийства, говорил: «Но ведь это противно Богу, человек не должен отторгать дар жизни, который дан ему Господом.» Я никогда не верил в Бога в традиционном понимании, но мне казалось, что слова эти верны, что даже если Его нет, жизнь эта высшая ценность, которой обладает человек. Получается, что я изменил своим принципам, как только возникли трудности? Сомнения вновь начинают червячками вползать в мои ноздри и щекотать нос не давая мне покоя, но я должен справиться с ними, ведь я только-только нашел избавление от своих страданий… Да, я говорил так и не отступаюсь от своих слов, я и сейчас считаю, что смерть двенадцатилетних сопляков это нелепость. Как можно хотеть смерти, не познав жизнь? Другое дело я, я прожил богатую событиями жизнь, все мои подвиги и неудачи уже позади, я боролся до последнего, я верил, что смогу победить болезнь, но не смог. Хотя Тина и скрывает от меня диагноз, но я знаю, что умираю. Я чувствую как мои органы перестают действовать, я уже начал умирать, так зачем же затягивать? К чему терпеть? Наконец то я понял – смерть это выход. Мне не о чем жалеть и не зачем жить.
А как же Тина? Я люблю ее, она очень дорога мне, но наше расставание неизбежно. Уверен, мое состояние тяготит ее, она знает, что я умру и готова к этому. Наверняка она будет переживать, но эти страдания все равно неизбежны, дело только во времени.
Решено. Осталось только продумать детали. Чем же мне воспользоваться? До чего люди изобретательны. Никогда раньше не задумывался над тем, сколько разных способов завершить свой путь на Земле придумано человечеством. В детстве, помню, я играл в игру. Задавался предмет и надо было придумать максимальное количество способов его применения. Кажется человечество на протяжении веков не переставало играть, выбрав своим предметом человеческое тело, а целью - его смерть. Я перебрал все возможные способы самоубиения и не нашел подходящего. В своих мыслях о смерти я совсем забыл, что парализован и не могу действовать самостоятельно. Но должен же быть, какой-то вариант действия. Я всегда верил, что безвыходных ситуаций не бывает. Просто этот способ еще не придуман и может быть именно мне предстоит продолжить эту игру…
Как болит голова, надо поспать, скоро лекарство перестанет сдерживать боль и я уже не смогу заснуть. Нельзя сдаваться и выпускать на волю свои прежние чувства. Я обязательно найду способ…Найду, получиться…что я тешу себя надеждами, давно пора признать, что я абсолютно беспомощен и сделать ничего не могу. Мне предстоит мучиться еще очень долго. Есть с ложечки кашку, ходить под себя в туалет, превозмогать боль… А может, все таки не стоит отчаиваться, надо только заставить работать воображение и все получиться…Кого я убеждаю?…А что если попросить кого-то помочь мне. Но кто согласиться взять на себя грех и убить человека? Даже за деньги, которых у меня нет, никто не стал бы рисковать своей свободой. Но может все-таки удастся кого-нибудь уговорить, ведь я старик, кто будет разбираться в причинах моей смерти? …Но кого, ведь у меня дома давно уже не было ни одного человека кроме Тины. Тина? Нет, я не могу даже сказать ей о своих мыслях, она так заботиться обо мне, так старается продлить мою жизнь, как я могу просить ее о смерти? Это значило бы перечеркнуть разом все ее старания, сказать, что меня это тяготит. Но ведь это до последнего момента было не так, мне действительно очень помогли ее забота и любовь. Я не имею права делать ей больно и толкать ее на такое преступление. Ведь одно дело самоубийство и совсем другое убийство. Кроме того, я просто не могу подвергать ее опасности, вдруг ее посадят в тюрьму из-за моего малодушия и слабости, из-за моего нежелания терпеть боль и подождать естественного конца. Я должен молчать и смириться. Надо спать и выкинуть из головы эту идею, она как и другие доказала свою несостоятельность.
Наконец-то заснул. Как это на него непохоже. Конечно, его, как большинство старых людей частенько мучает бессонница, но сегодня она особенно затянулась. Он явно не спал из-за чего-то важного, но из-за чего? Не стоит забивать себе голову глупостями, он обязательно мне все расскажет с утра, ведь Виктор Григорьевич доверяет мне.
Интересно, а о чем думают пожилые люди, когда им не спиться? Вряд ли они так же как я строят планы на будущее, мечтают о путешествиях, о красивом и интересном будущем. Наверное, они вспоминают прошлое. О, им должно быть есть о чем вспомнить. Сколько удивительных мелочей хранит их память, сколько правительств, государственных переворотов, войн и просто мелких квартирных концов света они пережили. Но нет, я наверное не права, когда отказываю старикам в мечтах о будущем. Ведь я столько раз слышала от них, что они начали дышать полной грудью только со временем, а в молодости многое упускалось и утекало как вода сквозь пальцы. Виктор Григорьевич говорил, что многое он ощутил только в зрелом возрасте, его чувства словно расцвели, как будто с них стряхнули налет пыли. Они как дорогое вино с годами становились все более полными, приобретали свой особый букет. «Конечно, говаривал в былые дни Виктор Григорьевич, есть и среди нас, стариков, зануды, которые считают, что жизнь кончена, как только появляются морщины. Они просто не могут понять, сколько красоты заложено в каждой черточке их лица, сколько может рассказать каждая морщинка о прожитых им годах и как это великолепно. Они не в состоянии перестроиться и начать жить внутренним, а не внешним содержанием.» Виктор Григорьевич, Виктор Григорьевич, почему о чем бы я ни думала, я все равно возвращаюсь к нему? Я так боюсь его потерять, так не хочу остаться без него. Молодость не дает мне в полной мере осознать, что такое смерть, но я чувствую ее запах, как только вхожу в этот дом. Я никогда, ни с чем не спутаю его, все здесь пропитано им, как бы я не проветривала помещение. Это запах мокрой земли, смешанный с чем-то сладким и в то же время болезненным. Нет, объяснить даже себе самой, выразить даже мысленно не возможно. Но мы еще поборемся Виктор Григорьевич, еще поборемся. Ты ведь не собираешься умирать…
Утро началось как обычно, если не считать того, что в этот раз оно, итак неторопливое, наступало особенно медленно. Оно вытекало из ночи как сгущенное молоко из маленькой дырочки в банке. Его так хочется съесть, а оно как будто предчувствует это, и делает все возможное, чтобы задержаться в банке. Но утро все-таки настало.
- В этом ежедневном вставании солнца и пробуждении мира столько уравновешенности, продуманности и даже какой-то компьютерной точности, что делается не по себе. От знания, что начался завтрашний день и будет послезавтрашний, даже если я не проснусь, попахивает скукой и банальностью, но в тоже время до чего это каждодневное рождение жизни величественно…
Философствования с утра? Не к добру. Я начинаю превращаться в зануду. Боже мой, какие у меня круги под глазами, видно не в порядке почки, надо бы побывать у врача. А Виктор Григорьевич? Господи и как же я могу размениваться на такие мелочи, когда каждый день вижу такие страдания? Опять я возвращаюсь к тем же мыслям и впадаю в упадническое настроение. Нельзя, не сметь. Я должна излучать веселье и жизнерадостность. Он не хочет, чтобы его жалели и я бы, будь я на его месте, тоже не захотела бы. Есть в этом что-то унижающее.
- Доброе утро мистер Сью, как спа…
- Дядя, сколько раз тебе говорить, зови меня дядей. Я считаю, что то, как люди зовут друг друга одна из важных составляющих их отношений, если человек тебе близок, то как же можно называть его официально? И наоборот ранее близкие люди встретившись уже после разрыва с трудом, а иногда и вовсе не могут, называть друг друга как раньше. Имя создает близость отношений.
- Извини Дядя, но бабушка с детства звала тебя при мне по фамилии и я никак не могу перестроиться. И все-таки как спалось.
- (нельзя огорчать мою девочку, ведь если она будет знать, что мне не спится, то и сама не дай Бог спать перестанет.) Настолько хорошо насколько это вообще возможно в моем возрасте.
- ( и все таки врать он совершенно не умеет. Что-то не так, я чувствую что-то неуловимо и бесповоротно меняется. Почему он не поговорит со мной. Да и что вообще может измениться?). Постараюсь вернуться как можно раньше, не скучайте ( а ты бы интересно смогла не скучать и не мучаться окажись вдруг на его месте?)
- Иди, Тиночка, иди. Не спеши. Зашла бы, например, к друзьям, не все же со мной возиться. Ты ведь молодая. Не сиди в четырех стенах. (только не бросай меня, теперь я особенно в тебе нуждаюсь, ведь мои поиски вновь окончились полнейшим провалом.)
- До свидания, Пока Дядя. (неужели ты думаешь, что я оставлю тебя в таком подавленном состоянии одного, как же плохо ты меня знаешь, в таком случае?)
- Пока.
Прошла уже неделя, еще одна, такая же как десятки предыдущих. Выскользнула как лягушка из ладошки ребенка и осталось только ощущение неудовлетворенности и обиды. Снова наступил вторник. Круг замкнулся. Вот уже восьмой день, как меня не покидает ощущение, что я, как старый носок в стиральной машинке кручусь круг за кругом, бьюсь о стенки, сдираю в кровь мозги и все ради того, чтобы очиститься от мыслей, выбросить из головы идею о возможном, нет, невозможном освобождении. Но как есть пятна, которые нельзя вывести ничем, даже временем, так и мысль эта никак не желает покинуть мою голову. Даже боль на время оставила меня и только иногда резкими уколами напоминает о своем неизменном присутствии.
Когда эгоизм подкрепляемый многолетней усталостью борется с любовью и благодарностью, то для физической боли места уже не остается. Зато буйным цветом, заслоняя все физические недуги и другие проблемы, вырастает боль душевная. Ее корни начинают разъедать самое основание, добираются до самых глубин души и пьют соки, истощая невыносимо. Кажется, за эту неделю я состарился больше, чем за все время болезни. Но смерть словно издевается над о мной, она не спешит забирать меня. О нет!! Напротив, она как будто желает извести меня, заставить принять решение самостоятельно. Она как настоящая барышня ждет, что я сам позову ее.
Вот уже неделю он как в воду опущенный, странно, что он не хочет поделиться со мной. Ужасно обидно. Я столько делаю для него, я откровенна с ним, в конце концов он знает, что я желаю только лучшего для него, так почему же он замкнулся в себе, что я сделала не так? Может быть я обидела его? Вроде нет.
Сколько раз пыталась убедить себя, что обижаться бессмысленно, ведь у каждого человека есть секреты. Даже от самых близких. Как говорят американцы, свой скелет в шкафу. А я ведь ему даже не родственница. С тех пор как он рассказал мне о своей давнишней влюбленности в бабушку, меня не оставляет мысль, что все могло быть иначе. Они ведь могли пожениться и тогда я была бы его внучкой. С другой стороны еще вопрос была бы я тогда вообще или нет. У них мог родиться сын, а не дочка, значит не было бы моей мамы. Или даже если бы она родилась она имела бы другую внешность и могла бы не понравиться моему отцу. Или наоборот понравилась бы больше и он не оставил бы нас. Тогда мама возможно бы не поехала на новый год к друзьям, а осталась бы дома и была бы жива.
Слишком много если бы…
Но несмотря ни на что, он единственный близкий мне человек с того времени как умерла бабушка. До недавнего времени мне казалось, что я нужна ему, что он любит меня так, как если бы я была его внучкой. Но в последнее время чувствуется какая-то отчужденность, не отчужденность даже, а преграда, какая-то недоговоренность. Причем я думала, что это пройдет, что просто вспомнилось что-то неприятное и у него плохое настроение. Но тут явно что-то более серьезное. Надо поговорить, определенно надо решить этот вопрос. Главное не обижаться, он ведь не обязан мне ничего говорить.
- Тиночка? Ты что-то раненько сегодня. Уж не заболела ли? Если так не волнуйся обо мне, иди полежи. Ты вымоталась вся, смотри какие круги под глазами. Иди полежи. А без укола я обойдусь. Сегодня как будто полегчало, не так болит.
- Да нет дядя ( и все таки нехорошо его так называть, язык как-то не поворачивается) я специально пораньше отпросилась, а то как не приду, так то дела по дому, а то и спать надо. Никак у нас времени поговорить не хватает. А помните раньше, как много мы говорили. ( Не с того конца начинаю, и чего меня вечно тянет о прошлом напомнить, он то ведь небось еще острее болезнь чувствует. Как же теперь все исправить? С чего начать: С чего начать?)
- О чем задумалась? Вид у тебя все же больной, ляг полежи, поговорить всегда успеем. (Как бы не разболелась, вон на щеках румянец какой нездоровый. О чем это она поговорить хочет. Я давно убедился, что человек она крайне чуткий, уж не заподозрила ли она, что-то? А если так как быть? Нужно время подумать, нельзя ее тревожить этим, но и наврать ей я тоже не могу - почувствует, да самому противно.)
- Давайте поговорим, а потом я обязательно отдохну…
- Нет, нет, нет, исключено. Сначала поспи часок, а потом и побеседуем. Что за срочность такая? Я умирать не собираюсь, часок еще авось проживу.
- (Почему он так боится разговора? Спать хочется, просто ужасно. Глядишь после сна и разговор легче пойдет) Хорошо, пойду полежу. Если что надо обязательно будите.
- Спи не волнуйся.
Главное не волноваться, что собственно такого произошло? И чего я себе напридумывал? Кристина, конечно, очень проницательный человек, но не умеет же она читать мысли в конце концов. Она, наверное, просто хочет поболтать, а то все крутится как белка в колесе, а времени на человеческое общение и не остается.
Нет. Что-то гложет. Главное найти причину, в причине дело. А следствие устранится само собой. Я ведь всегда легко решал свои проблемы. Депрессия для меня вообще - дело неслыханное. Как можно хандрить, когда вокруг столько интересного. Но почему-то именно сейчас вспоминается Лева, друг детства. ( Как не хорошо, я лежу и за могилой его последить некому). Бывало, придет ко мне домой. Сядет, голову руками обхватит и сидит так часами. Или бродит молча по комнате, так вздыхая, что пропадает любое настроение. Походит-походит, не выдержит, сядет на краешек кровати, наклонит голову набок, посмотрит на меня какими-то мутными, чуть ли не слезящимися глазами и говорит: " Счастливый ты Витька, и счастья своего не понимаешь, вот и мою беду понять не можешь. Уж такая тоска берет, что сил нет. После праздника какого-нибудь хоть вешайся, места себе найти не могу. Внутри опустошение такое, будто я не день прошлый весело провел, а близкого человека потерял. И от тоски этой никуда не денешься, так она неизбежна, что даже радоваться страшно. Любой праздник горчит из-за этой черной меланхолии. Так и хочется продлить веселье. Когда все уходят закричать: "Подождите, а как же я?! Не расходитесь! Ведь завтра я окажусь совсем один, а вы в это время с радостью приступите к новым делам". И, действительно понять я его раньше был не в состоянии. Всегда чувствовал себя в такие дни как-то неловко, как будто у него действительно горе большое и утешить его нечем, а у меня напротив какая-то удача. В такие дни мне всегда было стыдно при нем быть счастливым. Но теперь я, кажется, знаю что это такое. Как будто тебя заперли в какой-то серой, заросшей паутиной комнате. С потолка капает, на полу грязные лужи, которые растекаются по холодному, местами разбитому кафелю. Звук такой, что всю душу вытягивает. И такое чувство безысходности.
Так, главное не раскисать. Надо собраться с мыслями. Если она все же заметила мое замешательство в последнюю неделю, что мне говорить? Господи как хочется рассказать ей все, сказать, как я ее люблю, но как мне невыносимо жить. Но ведь я беспомощен, абсолютно беспомощен, как ребенок, которого не хочет мать. Его вытаскивают железными щипцами, тянут наружу, он сопротивляется, но ничего сделать не может.
И вдруг наступила озарение! Он внезапно понял, как всё просто. Он перестанет принимать пищу. Надо только обмануть Тину, сказать, что совсем не может глотать пищу, сослаться на метастазы, которые закупорили проход в желудок. Это будет совсем легко, ведь желания принимать пищу давно покинуло его. Приняв решение, Виктор Григорьевич ощутил облегчение. Теперь надо готовиться к смерти. Завещание он составил уже давно, так что подготовка к смерти должна была заключаться совсем в ином.
Разговор с Тиной прошёл на удивление спокойно. Она опустила голову, потом отвернулась и молчала. Он очень боялся её возражений, боялся, что она станет настаивать на визите врача, но она молчала.
Глаза Тины наполнились слезами, и она отвернулась, чтобы он не видел этого. Она не была способна что-то возразить, потому что её выдало бы дрожание голоса. Она молчала и смотрела за окно. Да, надо готовиться к разлуке Он принял решение, это очевидно. Он больше не хочет бороться за жизнь, он потерял к ней всякий интерес. Теперь понятно, что происходило все последние дни! Почему он так переменился.
Ночью Кристине приснился сон. Она видела себя светловолосой девушкой в нелепой грязной одежде, сидящей рядом с мёртвым человеком. Она знала, что это её отец, но и одновременно знала, что это Виктор Григорьевич. Она его только что потеряла, но понимала, что потеряла не навсегда. Она горевала, что наступила долгая разлука, но твёрдо знала, что им ещё предстоит увидеться. И потому горе её было не безысходным.
Где-то кто-то пел:
-Это страшный, беспокойный год
Смерть людей во множестве уносит…
-Ну, когда же этот год пройдет,
Он одни несчастья нам приносит!
-Вот опять, смотри, она улов несёт…
Мы ещё других не схоронили…
-Если год и дальше так пойдёт…
-Что ещё кого-нибудь убили?
Слушала я жуткий разговор,
Слушала его и размышляла:
Без Его согласья приговор
Смерть, бы нам, друзья, не оглашала…
Кристина проснулась успокоенная. Она примет его игру, и сыграет в неё достойно. Это его право, скинуть распадающееся тело, как ненужную одежду. Пытаться его удержать, значит не любить его. А она любила его все сердцем. Любила прежде и будет любить потом.
