Автор № 1
По призыву сердца
А вы, друзья последнего призыва!
Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена,
Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,
А крикнуть на весь мир все ваши имена.
А.Ахматова. 1944 г.
Дождь все усиливался, и скоро за окном ничего уже не было видно. А картина была замечательной, мост через Керченский пролив, названный в честь 70-летия Октябрьской революции.
Литерный поезд с бронированными вагонами шел по мосту в гордом одиночестве, автомобильное и железнодорожное движение перекрыли для простых смертных ,на несколько десятков километров.
Самый главный его пассажир находился в вагоне, в котором был оборудован штаб. Но в этой поездке он ехал один, без штабных.
Это был среднего роста шатен, с седыми висками, и темными, ровными бровями.
Глаза цвета спелого ореха, с красными прожилками на белках, от ночной работы .
На нем был одет френч военного покроя, немного протершийся на локтях, от частой работы за письменным столом, брюки с красными маршальскими лампасами, и домашние тапочки.
Тимур Иванович устало откинулся на подушки бархатного дивана, закрыл глаза. Под мерный ход поезда, под позвякивание стакана в подстаканнике, неудержимо хотелось спать. Неужели старость?
Вспомнились любимые строки: «Старость нас дома не застанет, мы в дороге ,мы в пути».
Но даже думать было лень, и он почти заснул, утопая во сне, словно в бабушкиной перине. Это было слабостью, и он не мог себе этого позволить. Неимоверным усилием воли встал, и, отдернув шторы, стал открывать окно.
Услышав шум, вошел адъютант, и стал помогать.
Они оба знали, что это нарушение всех инструкций по безопасности, но очень уж усталый вид был у хозяина поезда.
Наконец рама подалась, поехала вниз, в лицо попали капли дождя, и дышать стало легко. Он махнул рукой помощнику: «Свободен». Сел за стол, чтобы продолжать работу.
Пахло морем, степью, и полынью. Ему вспомнились сначала Забайкальские степи, потом пески пустыни Гоби, где воду сбрасывали с самолетов, по стакану на человека. А потом муссонные дожди на Большом Хинганском хребте, ледяной ветер, и крик подорвавшегося на японской мине друга Ильи.
Словно все вчера было.
В ноябре 1943 призвали в армию. Попал в школу младших командиров на Северный Урал. В марте 1945 года их выпуск посадили в эшелоны и повезли на Запад. Предполагалось, что в Восточную Пруссию. Но под Москвой составы развернули и погнали на Восток.
Война с Японией, потом снова учеба, теперь уже в Военно-политической академии. Трудные годы подъема до самых вершин власти: от члена ЦК ВЛКСМ, до первого заместителя председателя КГБ СССР, а потом и генерального секретаря. Эта вершина - была сложнее Хингана.
От воспоминаний его отвлек гудок рыбацкого сейнера, проходившего под Керченским мостом.
Он сначала обрадовался, думая, что приветствуют его поезд. Но потом вспомнил, что эта давняя традиция еще с постройки моста, и усмехнулся своей наивности.
Он брал несколько дней отдыха в августе, чтобы побыть перед школой с внуком. Но накопилось много документов, юбилейный съезд партии впереди. Бумажная волокита, которую он не очень любил, предпочитая живое общение с людьми.
Ему нравилось работать в поезде, самолетам не доверял, как ни убеждали его конструкторы.
В конце трудного дня почти перед прибытием в Ливадию, предстояло самое сложное - расстрельные списки.
Он был уверен в своих людях, стоящих на страже закона и порядка. Сам выбирал, доверяя их порядочности и профессионализму. Но документы, прежде чем подписывать, всегда читал от начала и до конца.
В апелляционном списке было семь человек, двое номенклатурных работников, пять уголовников. Смертный приговор уголовникам он подписал, даже не читая фамилии. С партийными боссами тоже можно было сразу подписать, но получить дополнительное удовольствие и радость, от торжества справедливости, почему бы и нет.
Первая папка была на Чуванова, он конечно жадный и беспринципный дурак, но не враг.
Он вспомнил веселого, любящего выпить, с похабными шуточками -прибауточками генерала, и подумал: «Пусть живет». Написал красным карандашом поперек приговора - «двадцать пять лет». Следующим был Горбатков Михаил Сергеевич, словоблуд и подкаблучник, еще и Иудушка.
Словами красивыми прикрывался, демократию разводил, а премии из рук врагов брал, и жена его в подарках тех щеголяла.
Он не мог ему простить последних дней жизни своего начальника. Когда этот Иудушка, лег формально на обследование в ЦКБ, и все ходил и жужжал на ухо председателю Комитета Безопасности.
Тимур Иванович в эти трудные и тревожные дни переехал в ординаторскую. Спал вполглаза и вполуха, и разговор врачей о визитах Горбаткова услышал.
Ассистент врача, делающий Председателю гемодиализ, пожаловался, что его не пускают к Юрию Владимировичу.
Тимур зашел в палату, и увидел сидевшего у кровати всесильного Председателя, Горбаткова, побледневшего, при его появлении.
И услышал шутку умирающего начальника: «Проиграл, ты Миша».
У Михаила Сергеевича задрожали губы, а его отвратительное родимое пятно вздулось. Он протянул руку для рукопожатия, ладонь была противно мокрой и холодной.
Юрий Владимирович ослабевший, высохший от болезни рукой, сначала подписал указ о назначении Тимура членом Политбюро. Потом его поздравил «серый кардинал» Суслин, дал «добро» Устоев, и Тимур Иванович понял, он будет новым Генеральным секретарем.
Он не рвался к власти, он просто поднял упавшее знамя из рук погибающего командира.
Три главных человека в партии выбрали Тимура Ивановича, и самое главное командир доверил ему страну. Даже не потому, что за ним всесильный Комитет Безопасности, а потому, что все они прошли войну. За ним всегда стояла Армия. За спиной Миши были, да никто, по большому счету и не был.
Генсек вдруг почувствовал легкий укол зависти, тут работаешь, как раб на галерах, такую страну на своих плечах тащишь. А эти о демократии рассусоливают, а сами воруют и предают.
Но если расстрелять, то поднимется ненужная шумиха. Сейчас Горбатков просто член ЦК, отвечающий за сельское хозяйство. Делать его мучеником за идею, нет, выкуси, Миша.
Пусть тихо посидит, указ издать о переводе его в Министерство по развороту равнинных рек Сибири. Руководить он будет формально, а на самом деле будет изолирован вместе с семьей на даче в Форосе, место надежное. А когда про него все забудут, посадим. А может и расстреляем, это уже по международной обстановке .
Прибыли в Ливадию поздно, уже после полуночи. Женя, жена, уже спала, он лег, прижавшись к ее теплому боку. От жены пахло лавандой, и яблочным повидлом. Тимур Иванович крепко уснул. Кажется счастливый.
Он спал без сновидений. В краткие мгновения между сном и пробуждением что-то начинало его тревожить. Толи предчувствие опасности, толи несбывшиеся мечты, но он выныривал из сна, не давая себе возможности расслабиться, и впустить в душу сомнения. От этой борьбы с явью и мороком по утрам часто болела голова. Женя уже по взгляду понимала, что твориться с мужем, доставала из прикроватной тумбочки спортивную шерстную шапочку.
Генеральный секретарь надевал ее, потом облачался в просторный спортивный костюм. Легкая пробежка по парку, и минут через пятнадцать они шли завтракать.
Покои Юсуповского дворца, их красота и лаконичность, которую Тимур Иванович не замечал. Если бы не работа, он бы лучше целыми днями проводил бы на рыбалке под небом. Где легко дышится, и голова, наверное, не болела бы, так часто.
Завтрак был прост и незамысловат: икра творог, мед, и любимая докторская колбаса. Жена сидела напротив, все такая стройная, с серебряными седыми кудряшками. И хоть старость бьет по женщинам больнее и заметнее, серые глаза супруги горели теплым и жизнерадостным светом.
А еще на ней был миленький сарафанчик. Совсем, как тогда в тридцать девятом, когда он увидел Женьку, спящей на даче. Он тогда влюбился с первого взгляда и на всю жизнь.
Он улыбнулся, вспомнив, как недавно прилетал медицинский академик, и они все втроем гуляли по парку, и врач настоятельно рекомендовал ему, генеральному секретарю, завести медсестричку. Лет так тридцати, комсомолку, красавицу, и просто ласковую девушку.
- Зачем? – удивленно спросил Тимур Иванович.
- Для здоровья, Тема, для мужского здоровья.- Пояснила его единственно любимая женщина. Он тогда засмеялся, и после ухода врача, предложил Женьке на ушко такое, отчего жена зарделась. А потом они были близки, и жена была прежней, жаркой и ненасытной Женькой, и он чести мужской не посрамил. Как говориться редко, но метко.
И пришлось медицинскому светиле уехать несолоно хлебавши.
Женя собрала объемный пакет, и протянула мужу: « У тебя сегодня встреча в Артеке, может, передашь Марату, гостинец, пирожки с луком и яйцами, варенья баночку».
Марат, совершенно замечательный внук, был в Артеке уже три смены. Его увлекало все: и моделирование, и военные игры, и компьютеры, благодаря деду, в лагере они были.
-Ладно, положи в багажник, Егору скажи, пусть сам отдаст.
Егор, родственник знаменитого писателя, парнем был башковитым, но с западными отклонениями. Поэтому генсек держал его около себя, внедряя дельные советы по экономике, но игнорируя политические провокации. Мальчишке всего тридцать, может и образумится еще.
Время так странно меняет отношение к возрасту. Вот теперь для него тридцатилетние – еще мальчишки. А он ,и его ровесники 1926 года рождения, или те мальчишки 1927 года из последнего призыва августа сорок четвертого?
Сколько их не дожило до победы, кто так и не родил детей, не узнал любовь.
Но они, те, кто выжил, служившие по семь, или девять лет, стали основой армии, опорой страны и ее защитой.
Именно из тех 17- летних мальчишек выросла наша армия, а если надо, миллионы резервистов, встанут и пойдут, и победят.
«Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов».
Он любил эту дачу в Ливадии. Он никогда и никому бы не признался, даже жене, ему нравилось все, что было связано с вождем.
Он верил, что да, были перегибы, но Сталин об этом не знал. Больной несчастный человек, умерший в одиночестве.
Он видел его всего однажды близко, близко, на встрече в Кремле с комсомольскими активистами.
Вождь выглядел больным, с желтыми потухшими глазами, с беспомощно лежащей на столе рукой, но это все равно был Сталин.
Нет, Тимур Иванович не был сталинистом.
Он перестал поклоняться идолу в тот миг, когда узнал об аресте Коли Колокльчикова. Выросший в профессорской семье вихрастый мальчик.
Его преданный ординарец, безоговорочно верящий в вождя, стал жертвой доноса в сорок девятом. Учившийся в музыкальном училище Коля основал ячейку из пяти человек. Они сочиняли стихи, писали к ним музыку, и больше всего жаждали не славы, а чтобы весь мир узнал, какой у нашего народа замечательный вождь.
Коля не выдал никого, до пересылки он не дожил, разрыв селезенки, и не оказание ему медицинской помощи ,привели к трагическом финалу этой молодой жизни.
Тимур Иванович вспомнил, как сам чуть не стал жертвой всесильного КГБ. Когда он возглавил сектор ЦК ВЛКСМ по работе с подрастающим поколением, он возродил свою детскую мечту: «Тимур и его команда». Первые пионерские поисковые отряды, «Никто не забыт, ничто не забыто». Пионеров переименовали в тимуровцев. Он кончено не забыл человека предложившего это - редактора районной газеты из Тувы. Его сын стал ему правой рукой, возглавил СовСпас.
Тимура вызвали на Лубянку, и допрашивал его сам Юрий Владимирович.
Председатель КГБ сидел в кабинете один, изучал его личное дело, но первый вопрос все, же задал по биографии: «Воевал?»
-Так точно. Забайкальский фронт, 625 стрелковый полк.
- Молодец, а что за культ личности такой? Чем пионеры не угодили?
Под сердцем похолодело, все -таки понимал, где и главное с кем, разговаривает.
- Никак нет, товарищ генерал.
- Почему фамилию поменял в сорок втором?
- Правдин - это фамилия матери. Я политруком мечтал воевать.
Председатель вышел из-за стола и подошел к Тимуру вплотную. Роста они оказались почти одинакового. Пронзительный взгляд из-под очков вдруг затуманился, отекшее лицо Юрия Владимировича пожелтело.
Председатель КГБ внезапно зашатался, Тимур успел подхватить падающее тело.
Он усадил больного на диван, и выбежал в приемную позвать адъютанта. Всесильного руководителя увезли в ЦКБ.
Но председатель КГБ про Тимура не забыл, скоро тот был переведен в ведомство на площади Дзержинского, а потом и до заместителя Юрия Владимировича дослужился.
На воротах «Артека» под моросящим, которые сутки дождем, обвис транспарант - « Тимуровцы всех стран объединяйтесь!»
И хоть генсек не считал себя сентиментальным и мягкотелым в груди потеплело.
Он рассказывал детям о войне, не приукрашая и не скрывая правды. Хотел, чтобы поняли, все человек может преодолеть, не ради даже своей жизни, а ради Родины.
На обед он съел пару детских порций, еда была сытной и вкусной. От ужина отказался, дома ждали пироги. Марата так и не повидал, ни минуты не было свободной.
Хороший парень растет. Да и все они: загорелые, радостные, не знающие, что такое голод и бомбежки, были тем, ради чего он и его ребята, отдавали свои жизни на войне.
К вечеру заныла давняя рана от сабли самурая, рука болела так, что хотелось ее отрубить, и выбросить в окно автомобиля.
Началась гроза, все уговаривали переждать, а он что-то предчувствуя, рвался на дачу. Поехали, провожаемые раскатами грома и сверкающими в полнеба молниями. Дача встретила темными окнами, и патрулями с фонариками.
- Что случилось?- спросил он, не выходя из машины.
–Товарищ Генеральный секретарь,- начал рапорт офицер охраны.
-Проще Вова.
-Свет вырубило, молния в подстанцию попала.
-Дизель, сломался?
-Да нет, топливо сперли. Для катера, хотели вас рыбкой побаловать, товарищ маршал. А молния ударила, и сгорели бочки, вы дым не видели ,когда ехали?
Как ни странно, Тимур Иванович засмеялся.
Эта простая житейская правда ослабила тревогу, вернула покой в душе.
Женя и адъютант разжигали камин в зале , Тимур помахал им рукой, но не остановился, прошел в кабинет.
Он любил этот кабинет в Юсуповском дворце: с портретом Ленина за спиной; с массивным рабочим столом обитым зеленым сукном; с тяжелыми шторами, защищавшими своего хозяина не только от солнца, но и от бомбежки.
На стене кабинета висела карта послевоенной Европы, с новыми границами. Именно благодаря его инициативе были пересмотрены итоги Потсдама и Ялты. Западная часть Украины отдана Польше, пусть борются с бендеровцами сами. За это, к России отошел Крым, и оставшаяся часть Украины. Вместо Прибалтики с крошечными анклавами, огромная Калининградская область.
Женя принесла в кабинет подсвечник, но он попросил его пока не зажигать. Жена ушла, забыв оставить спички. Генеральный стал искать по полочкам в столе. В самой верхней он хранил оружие, во втором ящике лежали папиросы «Герцеговина флор», и зажигалка американская ,видимо подаренная Рузвельтом вождю.
Он зажег свечи, поставил подсвечник так, чтобы его лица не было видно.
Он ждал.
В дверь тихо постучали и он крикнул: «Входи!»
Начальник службы безопасности вошел, отдал четко честь, хотя на даче порядки были домашние, и положил на стол конверт с сургучной печатью.
Тимур ждал этого конверта почти сорок лет.
Генсек отпустил помощника, и, взяв состолешницы, маленький ножичек с перламутровой ручкой, осторожно стал разрезать конверт, наслаждаясь минутой триумфа.
Вытащил сначала фото, но не стал его смотреть, перевернул лицевой стороной на стол.
Потом достал сопроводительные бумаги.
Предатель Родины, доставлен спецбортом из Канады.
Скольких усилий ему это стоило, сколько личных встреч с руководителем израильской Моссад, поставок ракет вне закона, с нарушением международных прав. Несколько сот человек трудилось, чтобы убрать клеймо «Знак качества ЕССР».
И все для того, чтобы высшая справедливость восторжествовала. Да, именно высшая. Он был в этом глубоко убежден. Тимур Иванович позвонил по внутренней связи: «Приведите его».
В дверь постучали, и тут же почти сразу ввели конвоируемого.
Руки были в наручниках за спиной, и до кресла, куда Генсек отдал приказ посадить узника, того вели вниз головой. Наконец их оставили одних.
-Здорово, атаман,- волнуясь, сказал Тимур Иванович.
- Здорово комиссар,- Квакин на канадских харчах раздобрел, обрюзг, только глаза остались все такими же, бегающие и злобные.
Вот сидит перед ним жирующий сорок лет, предатель Родины, одного года призыва. Тимура отправили на Дальний Восток, а Мишку сначала под Ленинград. Потом в госпиталях лежал, с мнимой грыжей по тылам околачивался. Но когда Красная Армия уже воевала на территории Европы, вдруг запросился на передовую. Воевать продолжил на 1-ом Белорусском.
Мародерствовал и насиловал в горящей от бомбежек Варшаве, потом в Берлине, где от расстрела и сбежал в американскую зону города.
- Женат, внуки есть?- неожиданно спросил его Квакин.
- Есть,- сказал Тимур, и перевернул несколько рамок с фото, стоящих на столе, чтобы Квакин их не видел.
Это были фотографии проводов на фронт погибших дяди Жоры и Ольги, сестры Жени. А еще фото самого Тимура Ивановича с дочкой и женой, и фото с маленьким Маратом, внуком.
- И у меня есть. Расстреляешь? Без суда и следствия? А может, дашь так умереть, у меня три инфаркта. Четвертого не переживу.
- Не знаю,- солгал, и сам себе удивился генсек.
Конечно, он не мнил себя богом на земле, но считал, что имеет моральное право привести приговор военного суда в исполнение.
Он не испытывал к этому постаревшему Квакину ни жалости, ни сострадания.
- Я искал тебя,- сказал Генсек, доставая из ящика верный «Макаров».
Тимур подумал, что придется звать начальника охраны, тащить упирающегося предателя в бункер. А вдруг начнет кричать, и Женя услышит.
Он положил пистолет обратно в ящик, и нажал кнопку.
- Чаю нам, – приказал хозяин кабинета.
-Чай с дымком, товарищ маршал,- предупредил офицер.
Генсеку вдруг стало обидно и стыдно , перед Квакиным, что свет до сих пор не дали. Нажал другую кнопку, шторы бесшумно разошлись. За окнами веранды на небольшой бетонной площадке горел костер, на котором стоял огромный казан.
- Кулеш варят, - мечтательно сказал офицер.
- Дверь открой, и возвращайся на пост,- приказал Тимур Иванович.
В открытую помощником дверь доносился веселый смех жены, и женщин с кухни.
Квакин весь подался вперед, словно вот сейчас сорвется с места и побежит в сад.
Но тут, же тело его обмякло, плечи устало опустились, и даже в полумраке было видно, как свернули злобой его глазки.
- Я тоже тебя искал, вернее мои спасители искали, как только ты стал генсеком. Нашли, поговорили, сказали: «Жди». Даже пенсию мне повышенную стали платить, кардиостимулятор поставили за счет государства. Берегли меня, чтобы состоялась эта последняя наша встреча.
Генсек уже жалел, что затеял этот разговор, и что отдал приказ привезти предателя в любимый кабинет, а не в бункер.
Совсем расслабился в отпуске. Пауза затягивалась, часы, стоящие в углу пробили полночь.
Квакин даже не повернул головы, но что – то изменилось в его лице, словно он прислушивался к чему-то происходящему внутри его тела.
Это называют шестым чувством, интуицией, но за секунду до взрыва Тимур Иванович успел, спрятаться под столом.
Взрыв был силен - вылетели стекла в дверях и окнах. К дворцу бежали офицеры охраны, кто-то держал жену Генсека, не давая побежать на помощь.
Стол выдержал.
Тимур Иванович выбрался из-под укрытия, офицеры, закрывая маршала своими телами, словно живым щитом, вывели начальника из кабинета в сад.
Женя кинулась к нему, и они стояли, обнявшись очень долго, слушая, как бешено, стучат их сердца.
А потом почти все, кроме тех, кто был на посту, ели ароматный, наваристый кулеш. Женя вдруг заплакала, сквозь всхлипы, обвиняя слишком горячую кашу.
Потом пели, военные и просто любимы песни. Разошлись, когда дача озарилась огнями, наконец-то заправили дизель.
Прошло десять лет.
Говорит и показывает Москва, наши микрофоны и телекамеры установлены на Красной площади, где через несколько минут начнется парад посвященный восьмидесятилетию Великой октябрьской социалистической революции.
Под красными знаменами в едином строю пройдут труженики полей и студенты, рабочие и артисты, ученые и представители торговли.
Этот год ознаменовался нашими новыми социалистическими победами: Наши космонавты первыми высадились на Марсе, собран рекордный урожай пшеницы и хлопка. По трассе БАМ прошел первый скоростной экспресс. Дала первые кубометры нефти Арктическая буровая «Марат-1». В состав единой советской социалистической России вошли новые округа- Улан-Баторский, и Балканский.
Вы видите, как на трибуну мавзолея поднимаются руководители государства и члены правительства. Командующие : объединенного балтийского укрепрайона со столицей в городе Калининград, Целиноградского социалистического округа, а также кавказского укрепрайона. На трибуну мавзолея поднимается Генеральный секретарь нашей партии, Председатель Верховного совета единой советской социалистической России - Тимур Иванович Правдин. Ура, товарищи!
Над Красной площадью, над единой Россией ,и миром летела песня: «Есть у Революции начало, Нет у Революции конца!»
