Высота Славы
Мне иногда кажется, что абсолютно все степи одинаковые. Та же нескончаемая равнина, простирающаяся настолько, насколько только можно дотянуться взором, те же облака, разлегшиеся вдоль линии горизонта, то же красноватое солнце, торопиться спрятаться где-то там, за краем света. Повсюду, где бы мы ни оказались, мы оставались в степи. Будь то Подмосковье, Урал или Казахстан, Монголия или тундра. Повсюду, над головой неспешно плыли всё те же облака, к закату клонилось всё то же солнце, а до горизонта мы так и не сумели дотянуться, как бы ни старались заглянуть за край мира. А еще, всюду за нами следовал вольный ветер - коренной обитатель любой степи. Ему никогда не наскучит гнать по полю причудливые переливы, за сотни лет и веков он не сменит свою заунывную песню, которую пел, наверное, еще Чингисхану. О чем думал монгольский царь, провожая за горизонт солнце? А о чем думал Вячеслав Старожилов, на кануне каждого из десятков и сотен пережитых "дней икс"? Мне было доподлинно не известно, однако, кажется, я его понимаю, а если и не понимаю, то чувствую сейчас, наверняка, то же самое.
Ветер разбегался в поле и бился о борт очередного безымянного образца, хохоча закрылками, стоная стойками шасси. У сверкающего в закатных лучах биплана еще не было имени - только мало внятный набор цифр и букв, которые если кому-то о чем-то и могли сказать, то только лишь отцам-констркуторам. Это потом, если наш завтрашний полет увенчается успехом, то самолету дадут какое-нибудь звучное имя великого революционера, мыслителя или же приурочат к ближайшей юбилейной дате. Но это потом, когда авантюрная затея увенчается успехом и славному имени уже ничего не будет угрожать. Самолёты только на передовицах газет, в лучах славы, обретают свои громкие имена. А если не оказываются, то так и остаются гнить искореженным черметом на земле под своим буквенно-цифровым индексом - ведь бесславным обломкам имя не полагается. Ровно, как и нам. Вплоть до завтрашнего "времени че" мы так и останемся для технического персонала аэродрома просто "товарищ летчик".
Завтра, ранним утром, нам предстоит рекордный вертикальный подъем, под абсолютно безумным углом атаки. Для пущей зрелищности, эту фигуру предстоит проделать, перепрыгивая одну из высочайших гор Кавказа. И "товарищи летчики" и "безымянный образец" прибыли на окраину страны с тем лишь только, чтобы установить этот рекорд. Рекорды очень нужны нашей молодой родине, рекорды разные. Отчаянные забои в угольных шахтах, знатная урожайность в центнерах с гектара, невиданные удои. И даже наш рекорд, который на хлеб не намажешь - он даже поважнее будет, ведь, в конце-то концов не хлебом единым сыт человек.
Государство поставило перед нами задачу и мы должны её исполнить в лучшем виде. Специально для этой затеи был создан самолет - настоящее чудо конструкторской мысли - беспрецедентная маневренность в сочетании с чудовищной мощностью двигателей. При сверхмалой массе, такое сочетание делало его непригодным ни для народного хозяйства, ни даже для военных нужд. Однако, это лучшее, что можно придумать, чтобы показать всему миру что мы тут не лаптем щи хлебаем!
В приливе решительности, я сделал крепкую затяжку и с непривычки закашлялся. Чья-то тяжелая рука похлопала меня по спине так, будто бы я подавился.
- Да брось ты эту папиросу, Виктор! - негромко прозвучал за спиной знакомый голос, буквально излучающий спокойствие и уверенность. То, чего мне пока так сильно не хватает. - Ну чего ты дымишь, раз не хочешь, ну? Ты ведь уже не юнец безусый! Всем всё доказал, перед кем же теперь козыряешь, товарищ капитан? - Вячеслав потрепал меня за свежепришитый пагон.
- Вовсе я не перед кем не козыряю! - слегка обиделся я - Я тут думу думаю...
- И что надумал? - спросил Слава, присаживаясь рядом. Я молчал. Что же за вопрос-то такой дурацкий - как будто самому не понятно? Что я ему могу ответить? - Да не переживай ты так! Чай не первый полет, управимся. Ты ж у нас теперь старшОй, проявляй давай несгибаемую решительность! - ободрял меня Старожилов, беззлобно усмехаясь в усы.
- А вот и непонятно мне - с чего это я нынче первым номером лечу? - высказал я свою тревогу.
- Чего тут непонятного? Я свои вершины уже взял, пора бы и тебе дорогу освободить. Не всё ж тебе во вторых номерах отсиживаться - пожал плечами мой бывший наставник и командир.
- Вячеслав, это ничего не меняет...
- Это всё меняет, Витя. Теперь ты в нашем экипаже главный. Все решения принимать тебе. Так будь же тверже, черт тебе возьми!
***
Рассветная предрассветная тень непроницаемым козырьком ложилась на глаза генерала Батина. Не видя глаз, по одним только скулам, играющим под выбритыми до синевы тяжелыми щеками можно было догадаться до какой степени взволнован командир. Он будто бы хотел что-то сказать, но сказать хотелось так много, что лучше бы и вовсе попридержать язык за зубами, чтобы не впадать в панибратство с подчиненными. Но всё-таки, сказать что-то было надо. Он вынул из кармана шинели часы, кажущиеся совсем крохотными в его крепкой и грубой ладони. Секундная стрелка оглушительно стучала в напряженной тишине, неумолимо приближая судьбоносный старт. Негромко прокашлявшись, генерал сказал:
- Вот что, братцы. Теперь только со щитом или на щите. Или героями в кремль, к Самому или... В общем, от винта, ребятки...
Мы почти синхронно развернулись на каблуках, вырывая клочья мягкой земли и, на негнущихся ногах, двинулись к самолету. Комиссия провожала нас молча, и, один только Батин, в надежде, что этого никто не заметит, украдкой перекрестил нас в след.
Время, как будто зябко свернулось в клубок, отбрасывая прочь из памяти мало существенные детали. Вот Старожилов захлопнул горбатую кабину самолета. Моторы взревели и погнали легкую машинку по гладкой, как зеркало, взлетной полосе полевого аэродрома. Самолет залихватски прыгнул и отставил далеко под собой всё: взволнованную комиссию, аэродром и даже вездесущий степной ветер. Он разрезал хвостом облака, оставляя внизу даже их. Ни земли, ни птиц. Только белое одеяло облаков под крыльями, да зияющая лазурная пустота над нами. Над облаками всегда немного одиноко. Мы не встретим там даже мудрого старенького Бога, ведь мы уже брали такие высоты, что точно знаем - нет его. От этой торжественной и горделивой мысли становилось еще тоскливей. Уповать нам больше не на кого. Остается только надеяться на торжество человеческой мысли, воплощенной в фанерном корпусе биплана, да несусветность гордыни и безрассудства, что ведут нас к намеченной высоте.
Солнце уже во всю золотило чернильные края неумолимо приближающейся горной гряды, средь которой высилась намеченная, непокоренная, безымянная высота. Я чуть снизился, чтобы придерживаться летного задания и, оглянувшись на молчаливого Вячеслава, натянул до упора ручку газа. Наставник лишь закрыл глаза, едва заметно кивнув, в знак, если не согласия, то покорности. Сегодня старший тут я, а значит, и решения принимать мне. Какие-то секунды оставались до точки невозврата. Мгновение - и у же не отвернуть. Остается один только путь - резко вверх, а там, будь что будет.
Как узду ретивого коня, я потянул на себя штурвал, поднимая самолет "на дыбы". Вячеслав проделал то же самое, закусив губу, отливающую синевой на побледневшем, изможденном перегрузкой лице. Казалось, старший вот-вот потеряет сознание, но стальная решимость не давала ему позволить себе такого малодушия, как подчиниться потребностям изможденного организма. Мы выжимали всё, что только могли из жалобно дребезжащего самолета, а главное, из себя. Сумасшедшая стрелка термодатчика дернулась и замерла на конце шкалы, оставив далеко позади критическую отметку. Уши заложило не то от натуженного рева мотора, не то от перегрузки. Время, дремавшее до сих пор, свернувшись в клубочек, буквально выстрелило пружиной, распрямляясь в бесконечную череду долгих и напряженных секунд. Сердце сжалось в комок, а зубы жалобно скрежетали, готовые вот-вот выкрошиться. Будто усталый скалолаз, самолет карабкался на сияющую солнцем снежную вершину.
Двухмоторная машина запрыгнула барсом на проклятую высоту, облегченно сбрасывая обороты и выравниваясь по горризонту.
- Слава! Славка! Прыгнули! Прыгнули ведь, чертяки! Есть рекорд! - закричал я, что было силы. Всё скопившееся напряжение вырвалось этим радостным криком из надсаженной груди. - Со щитом мы, Слава, со щитом! Слава?
***
Пожилой еврейчик закончил напомаживать мои волосы и теперь возился с пилоткой, поправляя её на моей голове так, чтобы она смотрелась небрежно и залихватски. Кто-то важный решил, что мои погоны стоит перешить на простую солдатскую гимнастерку - на ней, золотая звездочка будет смотреться выгодней, давая понять восторженным мальчишкам со всего Союза, каких высот может достичь простой парень, из рабочей семьи, трудом, отвагой и упорством.
- Ну вот! Орёл же, орёл! Сокол! - воскликнул вошедший в комнату Батин. - Одним словом - герой!
"Да, герой" - вторила звездочка, золотым грузом давившая на слабую грудь.
- Не горбись давай, герой. - буднично упрекнул сварливый цирюльник. Ему легко, наверное, говорить. Бреет в своё удовольствие бороды членам политбюро. Ему-то звезды на плечи не давят.
- Ты вот что, - наставлял Батин - проси, конечно, что хочешь, когда спросят. Но меру знай! Не позорь мою проплешину!
- А мне много и не надо. Мне бы в поселок Рыбацкий...
- Какой такой рыбацкий? - переменился в лице генерал
- Ну Рыбацкий. Тот, что под Таежинском. Откуда Старожилов был родом. - выдавил из себя я, с трудом двигая подступивший к горлу комок.
- После, Виктор, всё после. Сейчас тебе перед Самим представать! Так что убери с лица эту кислую мину. А я вот сейчас буквально похоронку телеграфирую....
- Не надо, не надо, товарищ генерал, никакой похоронки! Что ж это получается - малодушие какое-то... Кому-то надо в глаза вдове и сиротам взглянуть... Мне надо.
- Ты это дело мне брось! Слышишь? - взорвался генерал - Что думаешь - кроме тебя о них и позаботиться некому? Старожилов точно такой же герой как и ты! Семья героя ни в чем нужды знать не будет! Никогда! Что ж ты думаешь - один ты друга потерял? Да мне Славка как родной был - соколик мой! Лучшего своего летчика я потерял! Но не кисну же? Не кисну! И тебе не велю. Приказываю...
- Простите - вклинился в разговор какой-то седоволосый мужчина, с козлиной бородкой и старомодным пенсне на носу - Как же называется та гора?
- Никак не называется - бросил Батин
- Не может такого быть! - всплеснул руками козлобородый, приготовившийся было уже что-то записывать в блокнот. - Раз так, то нужно непременно назвать! Виктор, Вам, как открывателю и предоставляется такая честь...
Я тяжело сглотнул и сказал:
- Высота Славы
- Очень хорошо! - оживился мужичек - Славы Великого Октября? Славы Трудового Народа?
Кулаки сжались в бессильной злобе. Злобе - на кого?
- Нет. Просто - Славы...
Он недоуменно пожал плечами и нацарапал что-то в блокноте, послюнявив карандаш. Батин, тем временем, двинулся ко вторым дверям и распахивая их сказал:
- От винта.
Из дверного проема, в глаза ударил яркий свет - настолько яркий, что я даже не мог различить лиц тех, кто сидит во главе длинного, торжественно убранного, банкетного стола. Так светло, наверное, на приеме у Бога. В общем-то, за неимением другого, я отправляюсь на чествование к земному. К Самому.
***
На заснеженной платформе оживленно роптали люди с красными, полотняными плакатами. На полотнищах, белыми буквами были написаны какие-то шаблонные приветствия и красноречивые лозунги, успевшие опостылеть мне еще в Москве. Перед толпой, зябко переминаясь с ноги на ногу, суетился невысокий полный человек, в абсолютно нелепой, дисгармонирующей с тяжелой шубой, белой шляпой на голове. Очевидно, местечковый бонза старательно подражал столичному начальству во всем, вплоть до внешнего вида, отрицая даже элементарный здравый смысл. Он прыжком обернулся к толпе и одними губами прошептал, плавно разводя руками:
- Три-четыре...
- Героям - слава! - воскликнули в ответ люди и радостно загалдели. Весь этот шум только из-за меня. Трудно описать сочетание моих чувств: я не привык к такому обращению и, уже устал. Радостная весть двигалась по стране куда быстрее, чем скорбный груз, который корячили за моей спиной два молоденьких адъютанта. Им следовало чествовать не меня, а другого героя, который вернулся на родную землю с тем, чтобы навсегда в ней залечь...
- Товарищ Удалов! - Обратился ко мне чудак в шляпе - Жители города Таежинск рады приветствовать героя на своей прославленной земле!
Повисла тяжелая тишина. Я, по-видимому, должен был нарушить её. Чудак умоляюще буровил меня взглядом. Он играл бровями, давая мне понять, что я должен сказать сейчас что-то неописуемо героическое и значимое. Однако, все слова, такие же трафаретные, как плакаты встречающих, вдруг, единомоментно улетучились из моей головы.
- Я приветствую вас, трудовой народ Таежинска. - проговорил я. Сами жители, очевидно, рассчитывали на что-то большее, но и после этих слов, в очередной раз взорвались бурными овациями.
- Товарищи! Расступитесь! - пришел на выручку глава - Человек устал с дороги, не будем его утомлять. Вечером, он обязательно выступит перед вами во Дворце Трудящихся. А теперь - расходитесь, не мешайте.
Народ вяло, но покорно потянулся прочь со станции. Восторженные мальчишки то и дело вертелись, желая еще хоть разочек увидеть прославленного летчика. Мне было неловко смотреть в эти глубокие, жадные до меня глаза - они явно ожидали от меня большего и было очень стыдно их разочаровывать. Но это позже. Обязательно, но позже.
- Вот что, товарищ герой! - шипел начальник, таща меня к своей машине - Будьте впредь помногословней! Народ так ждал встречи с Вами, а Вы и двух слов связать не можете!
- Но я-то не собирался выступать перед народом...
- Еще чего! Мало ли, что Вы там собирались, знаете ли! Вы, на секундочку, герой Советского Союза! Понимаете? То есть всего Союза, а значит и принадлежите теперь не сам себе, а всему нарду. Так будьте же так любезны, оставить все эти эгоистичные повадки!
Вот ведь хорек! Контра! Ярость буквально охватила меня. Я с большим трудом удержал в себе желание ударить его. Почему удержал? Да потому что этот хорек был прав.
Мы уселись в лакированный автомобиль главы. Протирая затянутое изморозью окно, я видел, как Славу грузили в кузов грузовика...
***
Я устало глядел на бурый осадок немытого стакана местного кабака, сооруженном в одном из бараков, чуть в стороне от железнодорожной станции, с нетерпением ожидая, когда же уже наконец мы выдвинемся в путь. Уже третий день за окном бесновалась неистовая метель. Ух, если бы не та встреча во Дворце Трудящихся, может мы бы и успели выдвинуться до начала непогоды. Но отменять или переносить её было никак нельзя. Хотя бы ради этих самых мальчишек, с широко раскрытыми глазами.
Я выступил, как сумел. Научившись за годы службы летчиком-испытателем, глядеть в лицо смерти, я совершенно не умел глядеть в глаза людям, которые меня обожали и боготворили. Преодолевая застенчивость, мне пришлось говорить собравшимся правильные вещи. Не потому, что заставили, нет. Просто вещи эти действительно правильные. Им очень важно их услышать. Людям нужно верить, что они не напрасно прозябают в своем медвежьем уголке, что моя победа целиком и полностью принадлежит им, что с их натруженных плеч я оттолкнулся, чтобы допрыгнуть до этой высоты. Мальчишки должны протащить через годы веру в то, что их ждет большое будущее, что отменно учась и работая, они, со временем, обязательно встанут со мной в один ряд. Как бы мне хотелось оказаться за их молодыми спинами. Трусливо спрятаться в тени новых героев.
В кабак вошел Трофим. Он, тяжело прихрамывая на простреленную в гражданскую ногу, мрачно шагал ко мне. Он мог ничего не говорить - все было ясно и так.
- Не дают, командир, машину. - он взглянул на меня из-под своих кустистых бровей, внимательно отслеживая реакцию - Да оно и к лучшему. Погода-то нынче вон - слышь как завывает? Там, в полях, так заровняет снегом, что и не надо хоронить. Переждем еще вечер, куда уж ему торопиться...
- Что поделать, Трофим - переждем. - смиренно отвечал я
- Ну не кручинься ты так, командир! Водки, что ли, выпей - оно все полегче будет...
- Да пустое это всё. Водкой дела-то не поправишь.
- Какое такое дело, а? Что, не спокойно тебе всё? Виноват ты чем перед ним?
- А кто ж виноват, как не я? - ответил я, на секунду призадумавшись над его словами. - Если бы не моя спесь - жив-здоров был бы Славка.
- Это дело нельзя так оставлять... Сгоришь ведь так! Не от водки, так совесть сгрызет. Её, мерзавку, водкой и впрямь не потопишь...
- Понимаю, понимаю я всё! Ну как же теперь быть? Прощения у него уже не попросишь!
Трофим воровато оглянулся по сторонам и убедившись, что на нас никто не смотрит, вкрадчиво сказал:
- Еще как попросишь! Только - тс-с-с-с! - он прислонил скрюченый палец к губам, затерявшимся в седой клочковатой бороде. - Есть тут один... Из шаманов, или я черт его знает... Умеет он это.
Не до конца понимая, о чем идет речь, я уцепился за призрачную возможность искупления.
- Продолжай.
- Ну, в общем это... Он тут неподалеку стойбище разбил. Я тебя туда и на санях отвезу, машину нам не надо. Сам не пойду, не хорошее это дело. Да и тебе не советую. Ну, раз так, то надо.
Трофим глядел на меня с недоверием. Еще бы - говорить такие вещи коммунисту - только дуростью сверкать. Он и не надеялся, что я ему поверю. Но я верю. И... Пропади оно всё пропадом!
- Только знай, командир: ТАМ тебе не место. Никому из живых там не место. И билетик этот, случись чего, в один конец...
***
Густые тени шевелились в темных уголках юрты или... как там они свой шатер кличут? Казалось, они ожили и чего-то с нетерпением ожидают. Проглатывая остатки склизкого и горького отвара, я вглядывался в плоское лицо шамана, что-то гортанно гудящего, в клубящемся дыму. Я пытался сфокусировать на нем свой взгляд, но острое зрение летчика как будто объявило мне войну - картинка расплывалась все сильней и сильней. В скорее, наползающие тени полностью застелили мой взгляд, а затем...
***
Здесь вовсе не холодно и в то же время как-то свежо. Здесь... Здесь сумрак, кажется, никогда не сменяется ни утром, ни ночью. Только вечное, серое марево. Оно какое-то... уютное. Как будто давно минувшие года вернулись. Будто бы вовсе и не было никакой академии, не было полётов... Да и школы-то, по-хорошему еще не было. Это как тогда, в полузабытом детстве. Когда осень уже перестает быть золотой, когда уборочная компания уже окончена. Папка убирает жухлую ботву в нашем маленьком огороде. А ты, совсем сопляк, сидишь на скамейке, сжимая своей ручонкой отполированные чужими руками грабли... Пригрелся в своем худом польтишке. Какой ты большой! Совсем уже помощник вырос. Это еще что! Вот подрасту и не такое будет! А пока... Пока лес - он вдалеке - абсолютно черный и плоский. Плоский, потому, что ты там еще и не бывал толком. Он загадочный. Там, почти наверняка, Лешак спешит на встречу к Бабке-Ёжке, чтобы вместе изловить уплывшее за кромки сосен солнышко. Но им не дадут, нет-нет! Боженька им такого не позволит. А хорошо же было, пока его не отменили - знать, что солнце обязательно потом взойдет. Знать, что завтра будет обязательно лучше, чем вчера. И я подрасту, и так же, как те летчики в потрепанном журнале, поведу многотонную машину в высь и всё-всё увижу. Ну, а пока, пускай дальше лес дышит своими загадками. Пускай дальше в этом крошечном мирке, диаметром в пару километров, есть место чудесам. И так будет всегда.
Тут, точно так же - спокойно и уютно. Так же загадочно. У рек нет дна, а у гор вершин. Загадочный, плоский и черный лес отделяет небо от земли на горизонте. Но мне некогда рассиживаться. Мне надо идти. И я знаю куда.
Славка сидит в степи, спиной ко мне, и, покуривая, глядит в горизонт, или даже куда-то сквозь него. Как в старые времена, вечером, перед стартом. От папиросы поднимается дымок и тут же уносится с вольным, степным ветром. Я стою за его спиной и молчу. Слишком много нужно сказать, чтобы говорить.
- Как оно там? - спросил он не оборачиваясь. И слава Богу. Я не видел ничего в жизни страшней, чем его бледное лицо, с закрытыми глазами и еще капающей с подбородка струйкой крови. Эта самая картина сейчас стоит перед моими глазами и ни в какую не хочет уходить. - Как оно, на этой самой высоте?
- Высоте Славы - машинально поправляю его я
- Вот как? Славы... А ведь меня там на ней уже и не было.
- Меня тоже. Высота Славы... славы... Непреступна для меня.
Мы оба молчим. Он не оборачивается, не отводит взгляд от горизонта. Да что же он там видит такое? Такое, что его голос ровный и спокойный. Умиротворенный, как все вокруг.
- А тут хорошо. - наконец произносит он.
- Очень. - отвечаю я. - Слушай, а возьми меня с собой!
- Еще чего! - он оборачивается, поднимаясь - Тебе тут не место
- А мне и там места нет.
- Слушай! - встряхивает он меня за плечи. Его лицо, вполне живое, выражает только строгость - такую знакомую мне строгость, с которой он многие годы меня отчитывал. - Ты это дело брось! Брось, слышишь! Да, я чтоб ты знал, штурвала так и не бросил! Не бросил до самого конца, а ты что же?
Я молчу. На глаза наворачиваются слезы.
- У всех своя высота славы. И тебе на свою еще предстоит взойти. Да, Витя, мертвые не знают срама, мертвым хорошо... Но помереть геройски - наука не хитрая. Жить героем - вот это не каждый сможет! У всех своя высота славы. И ты, давай уж, веди к ней машину, как бы не надрывался мотор. А мне пора...
От ослабил хватку, улыбнулся, похлопал меня по плечу и пошел, ни говоря ни слова больше. Я стоял, как вкопанный, провожая его взглядом. Пройдя пару десятков метров, он обернулся и крикнул:
- От винта!
Сообщение отредактировал Невидимая Леди: 14:42:55 - 08.02.2014
