если кто-то скажет что я понизил регистр слова "Никого" в предложеной теме, то пусть так. Ну и смысла между строк тоже искать не предлагаю, так как, судя по эпиграфу, рассказ должен касаться не всех. За возможные ошибки/опечатки прощаю себе авансом. #Баловались
Очередная оскомина.
Тем, кого это касается.
Пастернак плакал, сочиняя своё жалкое "Никого не будет в доме". Подошла Цветаева, под руку держался Рильке.
- Опять он развесил нюни. - Сказал Рильке на немецком.
Пастернак вытер сопли и протянул Цветаевой листки со стихами.
- Вчера вечером меня высмеял Маяковский, в каком-то футуристском заведении, и я это написал. - Сказал он.
- Да выбросьте! Чепуха. - Отмахнулась Цветаева. - Собирайтесь.
Пастернак кое-как собрался, очень небрежно, и все трое вышли на зимнюю октябрьскую улицу. Литературные мастера направились в Литпром, а по пути вели дружескую беседу. Пастернак говорил меньше всех, Рильке, наоборот, руководил каждой темой разговора, а Цветаева много смеялась. На всех оглядывались угрюмые советские прохожие. Особенно на Пастернака, потому что вид у него как у уголовника - особенно когда на лицо гнездилась широченная улыбка.
До Литпрома от дома Пастернака двадцать минут ходьбы, сильно не наговоришься. У входа Рильке подмигнул русским коллегам.
- Значит, как договорились. - Сказал он что-то значащим тоном.
- Собрание начнётся через полчаса. А через полчаса после начала собрания мы ждём твоего появления. - Уточнила Цветаева.
- Хорошо. Удачи.
Цветаева и Пастернак зашли в здание Литпрома. Прошли через просторный вестибюль, вдоль громадных высоких колон, поднялись по мраморной лестнице, приманили то ли вахтёра, то ли местного лакея - в общем, внимательного старичка с шерстяной шалью на плечах - и с его помощью заняли положенные им места в первом ряду зала литературного собрания.
Люди, известные и нет, сначала без цели бродили по залу, затем, определившись со своими местами, стали приглядываться.
- О, товарищ Пастернак! - Вдруг со смехом сказал Михалков. - Что за глупое недоразумение, правда?!
Михалков похлопал поэта по щеке и пошёл дальше. Цветаева пожала плечами, когда Пастернак на нее оглянулся. Затем молодой Локс ткнул пальцем в его плечо.
- Меня возмущает абсолютно всё, что вы делаете! - Воскликнул Локс. Глаза Пастернака упёрлись в лицо литературного критика и выразили удивление. - Жалкий вы подлец!
Многие участники собрания решили наградить Пастернака презрительными взглядами еще до начала собрания. Цветаева только пожимала плечами.
- А всё-таки это некрасиво. - Наконец сказала она, но в ее сторону тут же шикнули, потому что на широкую с одной стороны и узкую с другой стороны сцену вышел министр культуры СССР.
Жирный мужик в сером костюме обхватил руками стойку с микрофоном.
- Товарищи. О произошедшем мне, советскому человеку, тяжело говорить. Но я перейду сразу к делу. К сути того, зачем мы все здесь собрались. - Министр культуры выставил указательный палец в направлении Пастернака. - Пастернак получил „тридцать серебреников“, для чего была использована Нобелевская премия. Истолковать эту награду правильно можно только единственным объяснением. Он - награждён за то, что согласился исполнять роль наживки на ржавом крючке антисоветской пропаганды... Бесславный конец ждёт воскресшего Иуду, доктора Живаго, и его автора, уделом которого будет народное презрение... они ухитрились не заметить Толстого, Горького, Маяковского, Шолохова, но зато заметили Бунина! И только тогда, когда он стал эмигрантом, и только потому, что он стал эмигрантом и врагом советского народа. А теперь Пастернак.
Здесь министр культуры СССР замолчал, чтобы тщательнее нахмурить брови и закрепить взгляд на объекте его слов. Во время речи по залу бродил одобрительный гул.
- Как говорится в русской пословице, и в хорошем стаде заводится паршивая овца. - Продолжил министр культуры. - Такую паршивую овцу мы имеем в нашем социалистическом обществе в лице Пастернака, который выступил со своим клеветническим так называемым „произведением“. Если сравнить Пастернака со свиньей, то свинья не сделает того, что он сделал. Единственное что я хочу спросить - а почему бы этому внутреннему эмигранту не изведать воздуха капиталистического, по которому он так соскучился, о котором он в своем произведении высказался? Я уверен, что наша общественность приветствовала бы это.
Теперь уже участники собрания громкими возгласами приветствовали министра и с энергией аплодировали.
- Товарищ Пастернак, а ну живо выходите на сцену.
Министр культуры спустился в зал к дружелюбной ему публике, которая освистывала поднимавшегося с места нобелевского лауреата.
- Первым делом отвечу господину министру - покинуть Родину для меня равносильно смерти.
С мест раздалось громкое "Ууу!". Пастернак попытался говорить дальше, но всё время его перебивали - кто-то даже попал в лицо гнилым помидором. Прошло минут десять, писатель ссутулился окончательно и уже напрочь растрепал волосы на своей голове. Оправдываться он не хотел с самого начала, хоть и знал, что столкнётся с прямой откровенной травлей, но приходилось именно оправдываться. В конце концов Пастернак зарыдал.
- Что значит быть евреем?! - Спрашивал он. - Для чего это существует? Чем вознаграждается или оправдывается этот безоружный вызов, ничего не приносящий, кроме горя?
Весь литературный свет собрания покатился со смеху. Даже мрачная от всего происходящего Цветаева почему-то улыбнулась. В полном отчаянии Пастернак посмотрел на часы - прошло ровно двадцать пять минут.
- За что, ради Бога, скажите?! - Крикнул Пастернак в микрофон, после чего резким движением упал на колени и ударился головой об пол.
- Ну и шут! - Воскликнула толпа. - Предатель!
На сцену выбежала Цветаева.
- Да что ж ты за размазня, Пастернак! - Сказала она тихо, чтобы услышал только он, и положила его голову себе на плечо, положила на нее свои руки. - Успокойся!
- Предатели! - Снова завопили из зала сквозь громкий смех.
Кто-то закричал: - Ну надо же! В Лагеря всех! И е-ё - и е-го!
На сцену густым дождём полетели помидоры. Прекращать собрания пока никто не собирался. Пастернак спустя три минуты понял, в какое идиотское положение он поставил Цветаеву, и теперь уже сам её обнял. Причем так, чтобы его спина ограждала подругу от летящих в них гнилых помидоров, которые под злорадный хохот окружающих лопались об его пиджак.
Спустя тридцать минут после начала собрания, в двенадцать тридцать, большинство участников начали успокаиваться. Отчетливым можно было услышать разве что поросячий смех министра культуры СССР, который был донельзя доволен настроением местных критиков с литераторами и эффектом, который произвела на собрание его речь.
- Так их, с капиталистами заискивают - заслужили! - Сказал он в порыве веселья.
В двенадцать тридцать одну на сцену из-за кулис вышел рильке. В руках он держал ручной пулемёт Дягтерёва. Сначала немецкий поэт бросил растерянный взгляд на Пастернака и Цветаеву, а затем впился свирепыми глазами в участников собрания.
- НАТЕ ССУУКИ ИРОДЫ!!! - Завопил Рильке с сильным акцентом и открыл огонь.
Сообщение отредактировал Правительство: 15:04:20 - 14.07.2013