Записки счастливого коматозника
Солнце било в глаза, стараясь нокаутировать слабо сопротивляющуюся дремоту. Та, еще немного потрепыхавшись, отступила, но затаила обиду, обещая вернуться и отомстить в самый неподходящий момент.
- Миха! Миха, твою дивизию, хорош дрыхнуть, гони ты этих коз домой! Миха, пиво греется! – голос закадычного дружка Жорика Рубина был под стать ему самому – огромный и заполняющий собой любое пространство. Лейтенант Георгий Рубин был опером, бывшим КМС по греко-римской борьбе и любителем спаивать друзей до состояния «ку». Любая пьянка с его участием всегда заканчивалась нытьем лейтенанта: «Ну, вы чего так рано-то, ну еще по капельке, потом уж по домам!» - за что он был прозван друзьями и сослуживцами Зловредным Лейтенантом Капелькой, или Каплеем. При этом сам Жорик не пил вообще по причине, которую тщательно скрывал. Ходили слухи, что его насильно «подшили», и теперь Каплей спаивает окружающих до перерывов в биографии из мести.
- Иду я уже… какие, на хрен, коз…? – окончательно открыв глаза, я увидел метрах в 50 от березы, под которой спал, привязанную к колышку черную козу. Откуда она там взялась, и зачем вести ее в дом, я категорически не знал. Оглянувшись на бывший бабушкин дом (старушка, воспитывавшая меня после смерти родителей, преставилась около пяти лет назад, оставив мне старый дом в небольшой деревеньке Солнцево, бывший колхоз «Заря» под Калугой, где сегодня мы с отделом обмывали моего «капитана»), я ошалел еще больше – метрах в 20-25 от черной козы паслась коза белая! При этом черная как-то очень неодобрительно смотрела на соседку, а белая перебирала передними копытцами, словно смущалась, и косила на меня опушенные длюннющими ресницами глаза, – чертовщина какая-то! Мы ж по приезде только по литру светлого тяпнули, не может быть, что у меня белка, да еще с козами! Ну, ребятушки, ну я вам за такие розыгрыши…
Окончательно уверившись, что это шутка моих сослуживцев, я рванул к дому, желая разорвать каждого из них на много маленьких оперят. Входя в калитку, я едва успел затормозить, иначе врезался бы в ладненькую сухонькую старушку, которая как раз выходила.
- Мишенька, а вот и ты, родной, заходи, заходи, милок, - прошуршала она.
- Бабушка?! Бабушка, но как?! Ты же… - голос у меня сорвался, договорить я не смог.
- Да выписали меня из больницы-то, Мишенька, сейчас вон и приехала, думала, помогу тебе с гостями, ну и сюрприз тебе привезла, глянь, а вот и он, сюрприз то исть, - бабушка Стася указала рукой за калитку. Там Каплей, гордо вышагивая, вел под ручки двух барышень: блондинку с огромными глазами и длинными ресницами, которая смущенно одергивала легкий сарафан, словно стараясь сделать его длиннее, и немного стервозную с виду, но красивую брюнетку в шортах и топе.
- Миха, глянь какие козочки в местной глуши водятся, - ухарски улыбнулся Жорик, - это Света, - блондинка легко кивнула и несмело улыбнулась, - а это чудо чудное зовется Дивина, - представил девушек Каплей.
- Это, Миша, внучки моей подруги, Степаниды Карловны, на лето к ней приехали, мы на станции встретились, вот я и пригласила девочек, чего им дома-то сидеть, а у вас тут танцы будут, поухаживаете, авось и… Эх, дело молодое… - бабушка ностальгический вздохнула.
- Сводничаете, баб Стася? – улыбнулся Жорик, - аж двух невест внуку привели! Но, чур, одна уже занята, - пробасил Каплей и прижал к себе Дивину, хищно скалясь во все 365 зубов, как умел только он один.
Я стоял, слушал их разговор, но голоса доносились, как сквозь вату. Потом лето, деревня, бабушкин дом, люди вокруг – весь мир кувыркнулся, и стало темно.
***
- Миша, Мишенька, ну вставай, - женский голос звал, руке было отчего-то мокро.***
- Миха, брат, ну хватит уже валяться! Ты тут прохлаждаешься, а мы за тебя отдуваемся! – басило так, что звук отдавался где-то под ребрами.***
- Миша, внучек, просыпайся, родной, не пугай девушку, - сухонькая ладошка на щеке, - вставай, вставай, милый…***
Теплая водка провалилась в горло и комом встала где-то чуть ниже сердца. Задохнувшись от жжения, я утер выступившие слезы, говоря себе: это я подавился, это я не плачу, нельзя плакать. Оглядев длинный стол, занимавший центр большой комнаты в бабушкином доме во всю длину, я ухватил кусок пирога с грибами, пытаясь заесть боль от потери. Рядом сидела Света в черном старушечьем платке, который ей совершенно не шел, лицо от него казалось серым, а голубые глаза блеклыми, она словно вся выцвела. Ива за другим концом стола жалась к Жорику, ее мутило от запаха безустанно горящей свечи в стакане с рисом, но встать и уйти она стеснялась.Вдруг вспомнилось, как бабушка пела мне в детстве, когда я рыдал, грохнувшись со старой яблони, ободрав руки-ноги до крови:
Горе, горе, горюшко,
Выплеснись на волюшку,
Слезы нашей детоньки,
Пусть осушит ветрами,
Ветры в чистом полюшке
Да развеют горюшко…
Промывала мои «раны», мазала йодом и пела, потом обнимала меня, оболтуса, выдавала сладкую плюшку с повидлом, и слез как не бывало…Какую неудачную фотографию поставили в рамку, она на ней совсем чужая – старая – бабушка такой не была! И свеча рядом дает какой-то неправильный отблеск, мертвый.
- Света, не знаешь, у Степаниды Карловны есть фотографии бабушки в молодости, они же давно дружат?
- Есть, наверное, Миш, а чего ты хотел?
- На памятник фотографию красивую нужно, чтобы ее молодой помнили, веселой, - я замялся, не зная, как объяснить, что мне неприятно видеть этот старушичий портрет, сделанный косоруким фотографом, всю жизнь штамповавшим уродливые фото на паспорт, что я не хочу узнавать в ней МОЮ бабушку Стасю.
- Ну, давай с поминок к нам придешь, я поищу…
- Хорошо. Дом возле магазина, Свет, справа?
- Да, откуда знаешь? – девушка немного настороженно глянула на меня.
- Ну, я же опер! Ну а вообще, бабушка рассказывала раньше, что у ее подружки две внучки: Света-светик и диво дивное – Дивина, в гости приезжают редко. Все знакомить нас порывалась, но не успела. Только на ее похоронах мы и встретились.
- Значит, все же, познакомила, верно?
- Да, познакомила…
Как я дотерпел до конца этого дня, не знаю. Люди приходили, уходили, что-то говорили, советовали, обсуждали, как дорого нынче жить, и, что еще дороже умирать, все это под непрерывное хлюпанье носов, стук ложек о тарелки и бутылок о стаканы, скрип туда-сюда открывающейся двери и рассохшихся половиц. Я запивал этот разноголосый гул водкой, не чуя вкуса, до полного отрицания себя и окружающей действительности, в ноль.
***
- Проверьте показатели. Что у него с давлением? – голос сухой, как наждак и острый, как скальпель.***
Боль начиналась в глазах и тонкими ручейками стекала в затылок, накапливаясь там, как дядь-лёвин первач на дне банки – такая же мутная, она колебалась от падающих снова и снова капель, ворочалась и норовила стечь в позвоночник, оккупировать тело. От этой тупой, непрекращающейся муки хотелось выть, но горло было чем-то забито – твердым и пластиковым, мерзким на вкус, не дающим стонать, поэтому боль опять возвращалась к глазам, плещась под веками, и однажды полилась из-под них наружу…- Горе, горе, горюшко, выплеснись на волюшку… - знакомый с детства голос легким ветерком бежал по щекам, осушая слезы и успокаивая.
***
Свет долбанул по глазам, да так, что меня подбросило! Кто додумался поставить кровать напротив окна? Кровать? Что за гадость в горле, почему руки привязаны? Больница? Что со мной, мать вашу?!- Марк Захарович, больной в пятой очнулся! – молодая санитарка, которая чуть отодвинула кровать от стены, чтобы вымыть за ней пол, бросила швабру и понеслась в коридор, - Марк Захарович, мент коматозный буянит!
Вокруг замельтешили белые халаты, то закрывая собой солнце, то отходя, снова заставляя жмуриться, пока кто-то не додумался повернуть кровать, чтобы не светило в глаза. Худой, высокий и рукастый с жестким голосом раздавал указания, пухленькая в голубой «пижаме» кивала и попискивала в ответ.
- Пить дайте, - попытался сказать я, но в горле мешала какая-то дрянь, и получилось мычание. Я дернул было головой, но стрельнуло такой болью, что из глаз брызнуло влагой.
- Не торопитесь, Михаил Юрьевич, Вы попали в аварию, у Вас серьезная травма головы, перелом ребер, несколько дней вы были в коме. Вам нельзя вставать и разговаривать пока тоже нельзя. И трубочку из горла мы чуть попозже вынем, понаблюдаем пока, потерпите. Надежда, смочите больному рот, и позвоните родственникам.
Какая авария, где бабушка, что…? Я провалился в сон, наверное, что-то вкололи.
***
- Миша, Мишка, родной, очухался?!, - Светка тормошила меня за руку, все еще привязанную бинтом к бортику кровати, а я пытался избавиться от вязкой дремоты, но глаза как будто заклеили скотчем.- Миха, давай, открывай гляделки, спящий красавец! Гляди, кого я ради такого случая привел – басил Каплей.
- Миша, давай, внучек, пора тебе. Да и мне пора, зовут меня, и так задержалась…
«Бабушка? Не уходи, бабуль, не уходи…» - я открыл глаза, рядом стояли Жорка с Ивой и Света. Светка плакала и все время хватала меня за руку, а Жорка радостно гудел:
- Глянь, глянь кого привел, - и выталкивал вперед стоявшую чуть за ним Дивину. Я сфокусировался на ней и понял, что Ива очевидно беременна, месяце на 7-ом, не меньше, - погляди, моя-то, коза драная, рожать скоро, а прискакала, мол, вдруг спящего красавца поцелуем оживлять надо будет, а у Светки не получится?!
- Что со мной случилось? – прохрипел я севшим горлом.
- Мурло пьяное в тебя почти что у отдела на перекрестке въехало, ну и тюкнулся ты хорошо головушкой об асфальт, неделю в себя не приходил, треснула у тебя черепушка, начальник, не крепок ты на голову!
- А бабушка где, она же здесь была?
- Миша, Настасья Даниловна уже пять лет как умерла, позавчера годины были, тебе приснилось, - Света заволновалась, - мы же на ее похоронах с тобой и познакомились.
- И мы! Каплей прижал к себе Иву, а та пихнула его в бок кулачком.
- Погоди, а как же, мы же капитана моего обмывали и тогда…? – я окончательно запутался, разболелась голова.
- Какого капитана, собирались только ехать, когда тебя машиной того, вот и сорвалась пьянка! Ничего, выпишут – отметим! – Жорка потер лапищи, предвкушая будущее веселье, а я закрыл глаза, пытаясь унять проснувшуюся боль.
- Все, Жорик, идите уже, я сама с Мишей посижу, - Света выпроводила сослуживца с сестрой из палаты и снова взяла меня за руку. Подняв глаза, я увидел у нее на руке кольцо, обручальное. И у себя – такое же.
- Свет, - осторожно начал я, - мы что… женаты?
- А ты не помнишь? Уже три года почти, как бабушка Стася нас света, потом общались, ну и поженились, а потом Настя…
Настя! Светловолосое чудо двух лет от роду, наша Настя, МОЯ НАСТЯ!!! Дочка, солнышко, беззубая шкодливая улыбка, ласкуша – Настя!!! Меня аж затопило светом, теплом, счастьем…
- Вижу, вспомнил, - жена улыбнулась и осторожно поцеловала в щеку, - ладно, отдыхай, тебе нужно отдыхать и выздоравливать. Неделя в коме, Миш, я уже боялась, что ты не очнешься, что этот день никогда не наступит…
Света тихонько что-то говорила, а я уплывал в темноту и дрему, в которых были спокойствие и уверенность, что все будет хорошо: «Спасибо, бабуль, за все!», - подумал я. И, кажется, услышал в ответ: «Будь счастлив, Мишенька, будь счастлив.»
