Я - бог. Покрытые коркой несмываемой грязи, босые ноги тревожат слежавшуюся пыль, отмеривая шаги долгого пути. Пути бога.
Загрубевшая кожа подошв, с безразличием камня, месит и жидкую грязь размытой дождем дороги и устланный сучками покров леса.
Я - бог. Эти самые ноги, в лучшей обуви, скроенной из тонких, как шелк шкур... как всегда, когда накатывают воспоминания, голова опускается гранитной глыбой, и невидящие глаза смотрят на дорогу.
Мерная, серая, грязная лента. Есть в этом что-то успокаивающее. Рука поправляет сползший ремень мешка и, возвращаясь, непроизвольно оглаживает бороду.
Большую. Длинную. Седую. Боги не люди, но кто сказал, что боги не стареют.
Я бог.
Пламеобразный нож из черного обсидиана, направляемый сильной, умелой рукой, под траурное молчание опускается вниз.
Жаждущая человеческая плоть почти не оказывает сопротивления.
Со сноровкой бывалого актера жрец замирает.
Глаза, невидимые за прорезями маски, голодными волками всматриваются в лица присутствующих.
Жертва - молодая красивая девушка, со смуглой кожей и большими, как у лани, глазами, еще жива.
Обнаженные руки и ноги свободно распластаны на широком жертвеннике, сделанном, как и нож, из вулканического стекла.
Из раны, почти посередине между двумя маленькими грудьми с коричневыми сосками, пробкой выглядывает рукоять кинжала.
Тишина.
Вторая мускулистая рука тайной любовницей ложится поверх своей товарки. Большая деревянная маска, с оскалом искусственного рта и живыми глазами-волками, склоняется над девушкой. Бесшумно колышутся выкрашенные в кричащие цвета, длинные перья.
Деревянный рот кривится в ухмылке, и в полном несоответствии раздаются слова.
Губы жреца, отгородившись деревом маски, шепчут положенные слова посвящения.
Голос звучит громче. Еще громче. Завороженная толпа сначала неуверенно, но по мере возрастания звука, все более слаженно начинает повторять молитву.
Благодарность. Просьба. Унижение. Восхваление. На самом высоком аккорде руки напрягаются, и освобожденной от тетивы стрелой, нож-пробка вылетает из груди.
Из раны, получив, наконец, долгожданную свободу, темно-алым фонтаном выплескивается вечная пленница. Кровь.
Тело девушки конвульсивно вздрагивает, с каждым толчком выбрасывая новую порцию алой жидкости, а вместе с ней и частицу жизни.
Под всеобщий рев, проводящий ритуал оборачивается к барельефу, вырезанному за ним, прямо в скале. Широко раскрытые глаза, растянутый в ухмылке рот... увеличенная копия маски жреца.
Мускулистые руки протягивают нож с рубиновыми каплями.
Это тебе, о Великий! Ради, во имя Тебя!
Всеми забытая, на алтаре лежит жертва. Красный ручеек из рассеченной груди почти иссяк. Жизнь тоже. В близости смерти слух не воспринимает ни криков толпы, ни приветственной речи жреца.
Хорошо и тепло.
Больно и холодно.
Прежде чем из глаз окончательно ушла искра жизни, прежде чем взгляд, живой взгляд, остекленел горным хрусталем, в нем появляется удивление.
В истекающие минуты, секунды, она увидела... лицо.
Обычное лицо. Внимательные серые глаза под низко посаженными черными бровями, высокий лоб, аккуратная темная борода и губы.
Ярко-алые на темно-сером фоне. Губы растягиваются в улыбку, и в последнем прозрении мозг узнает оскал кровожадного бога маски и каменного изображения.
У девушки не остается времени даже испугаться.
Бог пришел забрать свою жертву.
В следующую секунду она умирает.
Одержимые поклонники истово продолжают воздавать хвалу каменному идолу, за общими фразами не забывая выпросить и кое-что для себя. Ослепленные верой не видят, да и не хотят видеть, что происходит на камне. Рядом или над, теперь уже никому не нужной жертвой.
Босая нога со всего размаха врезается в скрытый высокой травой камень. Я взвываю от боли и, прохромав несколько шагов, поспешно опускаюсь на землю.
Всегда сбиваюсь с пути, когда задумываюсь.
Проклятая привычка.
Как же давно это было. Толпы восторженных почитателей. Жертвы. В дни, особо требовавшие моего покровительства, перед крупным походом или важным предприятием, кровь, стекающая с многочисленных алтарей, на некоторое время образовывала небольшую алую реку.
Мужчины, женщины, парни, девушки, дети...
Я осмотрел продолжающую ныть ногу - коричневая загрубевшая кожа, обломанные ногти. Боги не чувствуют боли. Как бы не так. Рука привычно гладит бороду.
Как же это случилось? Когда началось?
Культ Анхра-Каала - мой культ, многие столетия был самым могущественным на континенте. И самым кровавым. Я смеялся над другими богами, довольствующимися жалкими подачками немногочисленных почитателей.
Корзинка с фруктами, пара зачерствевших лепешек, а то и просто букетик цветов. И они еще называли себя сверхсуществами.
Кровь. Человеческая кровь. Вот истинная пища великих. Нектар, Амброзия, Амрита, Сома, Живая вода - все что хотите в одном лице.
Красная. Маслянистая.
Кровь давала силы, могущество. Верующие души давали власть. Карать и награждать, испытывать и прощать, оставаться безучастным и снисходить, повинуясь малейшим прихотям, минутному настроению - вот что такое быть настоящим богом.
Я осторожно поставил ногу. Еще ноет, но идти можно.
Опираясь на длинную палку, худое тело с трудом поднимается с земли. Немощное тело. Тело старика.
“Ничего, - побитым псом льстит внутренний голос, - потерпи. Еще немного. Скоро. Совсем скоро все это кончится”.
Когда же это началось?
Напрягая дряхлеющий мозг, уже в который раз задаю себе один и тот же вопрос.
Кто мог тягаться в могуществе с Каалом?
Кто мог сравниться в количестве верующих?
Реки крови не иссякали. Слова молитв не прекращались.
Как же так получилось, что я стою здесь, на земле, дряхлым стариком с босыми трясущимися ногами?
Да, кровь. Человеческая кровь. Нектар и амброзия... впрочем я уже говорил.
Насмехаясь над другими богами, я постепенно привык к этому божественному напитку. Благо, источник казался неисчерпаемым.
Кто скажет, в чем сила богов?
В людях. В обычных человеческих душах. Сердцах. Во всем, что составляет человека. Чем больше верующих, настоящих верующих, тем больше сила. А с силой можно привлечь новые души.
Со мной не так. Люди - те самые верующие, разбаловали меня. Будь они прокляты!
Они сами виноваты.
Столетия за столетием. Жертвы, кровь заменили любые другие проявления веры в бога. В меня.
Я привык. Я стал таким. Я питался этим и от этого становился еще могущественнее...
Это была моя сила и моя слабость.
Как получилось, что мне перестали приносить жертвы?
Это произошло не в один день и даже не в одно столетие. Просто... Однажды я понял, что уже не обладаю той властью.
Боги. Те самые довольствующиеся цветочками боги, теперь позволяли себе насмехаться надо мной. Из людей уже мало кто хотел отдавать старшего сына или дочь в жертву Анхра-Каалу. Даже пленных, бывших врагов, предпочитали использовать в качестве рабов, нежели как жертвенное мясо.
Осмелевший цветочколюбивый Олимп, Гаронмана, Асгард, как вам больше нравится, заманивал все большее и большее число сторонников в жизнелюбивые сети.
Я чувствовал, что слабею.
Из каждодневных, жертвоприношения превратились только по праздникам, затем по большим праздникам, а затем раз в год.
Вот тогда я начал замечать в своей бороде первые седые волоски.
Кто сказал, что боги не стареют?
Дорога, мутной рекой, выплеснула меня на высокий холм. Подслеповатые глаза рассмотрели внизу, почти слитые с горизонтом ветхие домики, примостившиеся у неширокой реки.
Деревня. Маленькая деревушка.
Далеко же ты забрался, Селиг. Ничего. Скоро все кончится.
Трясущиеся ноги, будто не протопали до этого целый день, с энтузиазмом принялись месить пыль пути, поднимая карликовые смерчи пыли.
Быстрее. Еще быстрее.
Теперь совсем скоро.
- Сюда, за мной.
- Черт! Ничего же не видно. Свети лучше, задница верблюда!
Перешептывания голосов, отражаясь от стен, наполняли пространство пещеры.
- Далеко еще?
- Нет, последний поворот.
- А?.. демоны преисподней! Какого ты не сказал, что здесь эта глыба!
- Сам то ты что, глаза проглотил?
- Будь оно все... Свети лучше!
По пещере двигалось трое. Нет. За третьей щуплой фигурой, сжимающей трясущимися руками нещадно коптящий факел, на границе света и темноты, угадывался смутный силуэт. За ним еще. Еще. Молчаливой цепочкой передвигались они, старательно обходя попадающиеся на пути препятствия, а то и падая, чтобы через мгновение подняться и продолжить безмолвный путь по внутренностям старой горы.
Только пара впередиидущих: невысокий крепыш, в отсветах факела сверкающий темными глазами на ястребином скуластом лице, и широкоплечий здоровяк с ношей, перекинутой через плечо - то ли длинный мешок, то ли толстый ковер - позволяли себе нарушать священную тишину этого места.
- Эй, кажется, он зашевелился.
- Ничего. Это даже к лучшему. Мы уже на месте.
Скулолицый остановился. Он стоял на пороге пещеры.
Ровные, гладкие стены, сохранившие следы человеческих рук. Своды, поднимающиеся так высоко, что приходилось задирать голову. И отверстие в потолке. Да что там отверстие - небольшая дыра - в которую с любопытством заглядывали белые кучевые облака.
Свет, льющийся из дыры, падал на широкую каменную глыбу, вытесанную из какого-то темного материала. Верх был почти гладким, и лишь бока украшали полустертые временем, удивительно реалистичные барельефы.
Распластанные тела людей, умирающих в муках, жрецы в больших масках, толпы, приветственно воздевшие руки к небу... Чаще других повторялось... лицо. Нет, не лицо. Оскаленный в ухмылке рот, растрепанные волосы, широко раскрытые в предвкушении очередной жертвы глаза.
- Это здесь, - тихо произнес проводник.
Идущие следом бесплотными тенями начали втягиваться в пещеру.
Ястребиноликий подошел к камню и осторожно провел рукой по некогда идеально гладкой поверхности.
- Ты только подумай, Юлдуз, - словно в пещере они были вдвоем, обратился он к здоровяку, - десять веков, десять сотен лет сюда не ступала нога человека. Этот храм был заброшен, еще когда великий воитель Чингиз-баши пас коней бедным пастухом, в перерывах между воздыханиями о глазах прекрасной Ниялы, мечтая о будущих завоеваниях. Заброшен, когда легендарный, ныне распавшийся в прах город Риам находился на вершине своего могущества. Я долго искал его. Последнее капище Анхра-Каал-Камона. Кровавого бога.
- Угу, - проникновенная речь произвела на напарника должное впечатление, - куда этого ложить-то?
Ястребиноликий вздохнул.
- Сюда, - он вновь осторожно провел рукой по алтарю, - конечно же сюда.
Когда ноша опустилась на постамент, и развернулись одеяла, все увидели ребенка. Мальчика. Лет восьми.
Несчастное дитя испуганно озиралось, обводя присутствующих затравленными глазами. Он порывался что-то сказать, может закричать, но из горла не вылетало ни звука, лишь рот беззвучно открывался и закрывался, как у выброшенной на берег рыбы.
- Успокойся. Как тебя зовут, дитя? - к ребенку придвинулся ястребиноликий.
- Селиг, - каким-то чудом родилось слово.
- Вот и прекрасно. Мы тебе не сделаем ничего плохого, Селиг. Ты просто нам немножко поможешь, а когда все закончится, пойдешь домой. Ты ведь хочешь домой?
Мальчишка слабо кивнул.
- Вот и хорошо. Ты будешь себя хорошо вести, Селиг и выполнять все, что я скажу. Ты понял меня?
Опять слабый кивок.
- Хороший мальчик. Разденьте его! - последний окрик относился к молчаливым соучастникам.
Несколько рук потянулось к ребенку и поспешно стянуло нехитрую одежонку, обнажив худые ручки и обтянутые кожей ребра.
- Положите его головой на север.
Откуда-то в руках у ястребиноликого возникла большая деревянная маска, изображавшая ужасное существо с растянутым в ухмылке ртом. Серые в пещерной темноте перья бесшумно колыхались от невидимого ветра.
- А теперь отойдите и замкните круг! Вы знаете что делать.
Послушные исполнители плечом к плечу замерли вокруг алтаря. Из одного места, над головой ничего не понимающего мальчика, высокий женский голос затянул песню. Или не песню.
Слова были незнакомые. Ритм тоже.
Быстрой волной она распространилась по кольцу людей, и вскоре вся пещера наполнилась незнакомыми звуками. Звуками, которые никто не слышал на земле скоро десять сотен лет.
Присутствующие начали раскачиваться в такт древней мелодии.
Камень неприятно холодил обнаженную спину. Селиг перевел взгляд на доброго дядю, обещавшего отпустить его домой. В голове крутилось:
“... будешь хорошо вести... пойдешь домой... делать что скажу...”
“ Я буду себя хорошо вести, - решил Селиг, - я вытерплю”.
Лицо доброго дяди закрывала страшная маска с вырезанной на ней жуткой рожей. Окружающие начали петь и раскачиваться быстрее. В руке у стоящего над Селигом что-то блеснуло. Что-то широкое, острое, темное.
Еще быстрее.
Рука с темным поднялась выше. Еще выше. Прямо над часто вздымающейся грудью. И в этот момент...
Селиг увидел.
Окружающие предметы. Люди. Пещера. Дыра с кусочком неба. Поплыли перед глазами. Он ясно увидел... лицо.
Мужчина. Старик.
Длинные спутанные волосы. Борода. Глаза под нависшими седыми бровями и рот с бледно-розовыми губами, слегка приоткрытыми. Губы, похоже, собирались улыбнуться, но забыли, как это делается...
- Стойте! Именем закона приказываю остановиться!
На самой высокой ноте напев оборвался, занесенный для удара нож замер в воздухе.
На пороге пещеры, освещенные мерцанием многочисленных факелов, замерли десятка два человек городской стражи.
- А-а-а!!! - рука человека в маске, окрыленная яростью и сознанием того, что заветная цель, такая близкая, так и останется недосягаемой, в последнем отчаянном усилии начала стремительно опускаться. Обсидиановый нож тускло мерцал собственным светом, увеличивая силу, увлекая за собой руку. Закончить. Завершить начатое.
Копье. Короткое и тонкое, пущенное другой умелой рукой. Рукой одного из стражников, атакующей птицей просвистело в воздухе, быстро преодолев небольшое расстояние, и новоявленный жрец, так и не ставший им, безжизненной куклой отлетел к противоположной стене.
- Селиг! - расталкивая стражников, в пещеру влетел немолодой мужчина в пропахшей морем одежде рыбака.
- Папа!
Прежде чем отец обнял его на долю секунды, ребенок увидел лицо старика. На этот раз губы были искривлены. Они изображали гнев и еще... бессилие.
- Селиг! - шершавая отцовская борода прижалась к щеке.
Не дожидаясь команды, ноги начали двигаться быстрее. Они тоже устали. Очень устали, но там, в деревне...
Когда произошло последнее, неудавшееся жертвоприношение, я был практически без памяти. Кровь, столетиями питавшая меня, остатки крови, еще позволяли влачить жалкое, немощное существование.
Прочие боги, как и люди, давно забыли некогда могучего Анхра-Каала.
Там, в жилище богов, те, кто ранее страшился даже попадаться мне на глаза, сейчас гордо шествовали, не желая замечать немощного старика с длинной седой бородой.
И вдруг... это... жертвоприношение. Впервые за тысячу лет. Промежуток не такой уж и большой для богов, но за него я почти забыл вкус жертвенной крови.
Крови невинного ребенка.
Лучшей жертвы.
Сначала, когда, потерявшего всякую надежду, слуха коснулись первые слова гимна-посвящения, полузабытые слова, я не поверил. Невинная кровь - вот что мне было нужнее всего. И мне ее давали.
Нежданная жертва укрепила бы почти растраченные силы. Я - бог, я многое могу. Новоявленный жрец получил бы ни с чем не сравнимое могущество, а это значит - новые неофиты, новые верующие, новые жертвы.
Мы еще потягались бы с выскочками с Олимпа.
Я так возбудился, что показался жертве раньше срока, до того как нож вошел в тело, навсегда отдавая несчастного мне. Казалось, я уже почти ощутил на губах солоноватый привкус жертвенной влаги...
Се-лиг. Се-лиг. Отмеривали ноги метры пути. Левая. Правая. Левая. Правая. Се-лиг. Се-лиг.
Мальчик, тебя забрали. В самый последний момент. Я сделал все возможное, но не иначе вмешались братья по Олимпу. Одного, ни они, ни твой счастливый отец, думающий, что навсегда вырвал сына из рук кровожадного божества, не учли.
Ты лежал на алтаре, мальчик. Над тобой пропели молитву посвящения, а значит - ты мой!
Где бы ты не спрятался, на какой край земли тебя бы не забросила судьба сына рыбака, бог найдет предназначенную ему жертву, а отыскав, имеет право забрать свое.
Твою жизненную силу!
Я покинул Олимп, не думаю, что мое исчезновение кто-либо заметил. Простым стариком я скитался по земле.
Здравствуй Селиг. Я уже близко.
Деревня, каких, наверное, сотни встречалось на пути, встретила меня полдневным зноем и собачьим гавканьем.
Я метнул взгляд на четвероногих прихвостней, и они подавились собственным лаем. Поджав хвосты, звери улепетывали от босого старика в грязных лохмотьях.
Собаки чувствовали. Чувствовали и боялись.
Немногочисленные, в середине дня, жители, в основном ребятишки, удивленно поднимали глаза; и еще долго любопытный взгляд жег спину.
Пусть смотрят.
Столько времени, но наконец-то все свершится.
Уверенной поступью ноги несли своего обладателя в противоположный конец селения, там, за плетеным покосившимся забором, с развешанными для просушки сетями, я знал это.
Сейчас, когда цель была так близка, я старался ступать неторопливо, сдерживать себя, но предатели-ноги, против воли, все более и более ускоряли шаг. Они тоже устали. Они жаждали сил.
Я побежал. Ковыляя и, наверное, смешно перекатываясь, но побежал.
Вот и забор. Все как должно быть. От сетей несет водорослями и рыбой. Скорее!
С трудом сдерживаю себя, чтобы не кинуться прямо на них и попасть, наконец, в заветный двор. Чувства подсказывают - он там. Сквозь переплетение веревок, кажется, я даже угадываю копошащийся на земле силуэт.
Ребенок! Селиг!
Забыв о боли и усталости, ноги поспешно несут своего обладателя вдоль сетей.
Вот, наконец, и он – проход! Шаг, и я во дворе.
Прямо передо мной, на пыльной земле, сидит ребенок. Светлые волосы, измазанные грязью щеки, большие глаза в окружении пушистых ресниц.
Он совсем не изменился. Жертва. Моя жертва. Ребенок что-то мастерит из нескольких обструганных деревяшек, валяющихся здесь же на земле.
Живые глазки отрываются от поделки и наши взгляды встречаются.
Совсем как тогда.
- Если вы к отцу, - говорит мальчик, так он вместе с другими ушел к реке. Лодки смолить.
Знакомый голос. Знакомое лицо.
Он мой!
Внутри все ликует.
Конец страданиям.
Конец мучившему последние столетия голоду.
Неторопливые ноги делают последний, решающий шаг. Остается только протянуть руки, прижать их к голове, и жизненная сила жертвы перейдет в того, кому она предназначена.
Живя собственной жизнью, рука отбрасывает посох и тянется к белобрысой головке.
Старые, немощные руки, но совсем скоро, пусть ненадолго, они обретут подвижность и силу молодости.
Руки трясутся в нетерпении, и эта дрожь передается мне.
Темные глаза удивленно моргают.
- Дедушка, с вами все в порядке?
Не совсем, но скоро будет. Ладони наконец-то смыкаются на голове. Мягкие, пушистые волосы.
Все!
Сейчас начнется!
- Вам плохо, дяденька?
Из небытия выводит голос мальчика. Как и раньше, слегка удивленный голос.
С трудом разлепляю глаза. Странно, не помню, когда их закрыл.
День. Солнце. Пыльный двор, окруженный сетями, маленький мальчик и седой старик, обнявший светлую голову немощными руками.
Немощными?!
Ничего не произошло. Ребенок удивленно смотрит на меня, а тело продолжает трястись уже не от предвкушения, а от ярости.
Не может быть!!!
Кто, кто из олимпийских сородичей сыграл такую злую шутку? Хотя даже им это не под силу. Предназначенную жертву ничто на земле и на небе не в силах отобрать у божества! Она здесь! Я чувствую это! Тогда почему ребенок еще жив, а мои ноги, растеряв остаток энергии, бессильно подкашиваются?
Я смотрю на ребенка.
В обоих взглядах одинаковое удивление.
- Селиг? - рождают пересохшие серые губы.
- Селиг, - неопределенный жест худыми плечами, - нет, меня зовут Ниал. Селиг - это мой дедушка, - глаза ребенка загораются, - так вам нужен он. Как я сразу не понял. Он в доме. Заходите. Только осторожно. Дедушка очень плохо себя чувствует.
Глаза закрываются, чтобы невольно не выдать бушующие внутри чувства.
Селиг. Моя жертва. Он здесь. В доме.
Дедушка.
Что есть время для бога, чья жизнь измеряется столетиями? Что есть для него, для меня, пятьдесят, сто лет? Миг, секунда.
Я нашел тебя, Селиг, но увы, слишком долго искал.
Хотя ты все еще моя жертва.
Маленькая темная конура. Низкий потолок, и окна, затянутые рыбьим пузырем. После света дня я еще некоторое время не могу различать предметы.
Откуда-то справа раздается тихое покашливание, переходящее в яростный приступ кашля.
Поворачиваюсь и иду на звук.
Так и есть. Он здесь. Чувства бога к жертве звонят праздничными колоколами.
Передо мной на низкой деревянной лежанке расположился старик.
Седые спутанные волосы, длинная борода, дряблая, вся в морщинах кожа.
Пока еще цепкий мозг, невольно отмечает некоторое сходство со мной. Невесело усмехаюсь. Может так и должно быть. Мы: бог и его жертва. Два старика на пороге вечности.
Селиг продолжает кашлять, его немощное тело скрутилось под шкурой-одеялом и судорожно вздрагивает.
Я - бог.
Против воли, рука, моя рука тянется к худому плечу старика. Так и есть. Это моя жертва. Я могу хоть сейчас высосать из него остатки жизненный соков. Вместо этого часть божественной энергии переходит к лежащему.
Старик замолкает.
Я чувствую, что немного ослаб. Совсем немного. Предательница-рука поделилась со стариком лишь малой толикой божественной силы, но увы, таких толик осталось счетное количество.
Удивленные глаза открываются, смотрят сначала на руку, затем на меня.
- Ты кто? - голос едва слышный, дряблый, как и кожа.
С едва заметной усмешкой опускаюсь на лавку.
- Здравствуй, Селиг.
- Я тебя...
- Знаешь, знаешь. Мы встречались много-много лет назад. Помнишь? Или постарался забыть?
- Я не... - он старик, и я знаю, как тяжело выделить одно лицо из многих тысяч промелькнувших за жизнь, - … ты-ы!!!
На миг, короткий миг, бесцветные глаза старика вновь стали глазами восьмилетнего мальчика, распластанного на жертвенном камне.
- Выходит, все-таки признал. А я вот тебя не забывал. Я искал тебя, Селиг. Долго искал. Слишком долго.
Лежащий на лавке сглотнул подступивший комок.
- Много лет, еще долго после... после того, что случилось, твое лицо приходило ко мне в кошмарах. Я говорил себе, что тогда мне почудилось, и никакого лица не было, но... Даже сейчас, стариком, я просыпаюсь среди ночи в холодном поту, потому что не могу забыть того, виденного более восьмидесяти лет назад. Кто ты? Что тебе от меня нужно?
- Ты знаешь ответ.
Старик кивнул.
- Знаю. Со страхом, с надеждой, чтобы это, наконец, закончилось, я ждал тебя. Всю жизнь. Я знал, рано или поздно, ты появишься. Ты здесь, чтобы забрать причитающееся тебе?
Настала моя очередь говорить.
- И да и нет, Селиг. Я могу не спать, но когда я засыпал, передо мной вставало твое лицо. Лицо восьмилетнего мальчишки. Я почти физически ощущал как молодая, полная жизни сила, входит в меня. Ты был нужен мне, Селиг. Ты был мой, и ты знал это. Да, все эти годы я искал тебя, чтобы забрать принадлежащее мне. Ты даже не представляешь, от чего мне пришлось отказаться ради этих поисков и тем более не можешь представить, как я надеялся на них. Глупый старый бог. Сегодня, когда я увидел во дворе твоего внука... Он так похож на тебя, Селиг.
Старик напрягся.
- Успокойся, - отвечая на его невысказанный вопрос, я махнул рукой, - боги слишком ревностно охраняют принадлежащее им, а он - не мой.
- Ты? Ты убьешь меня?
Легким ветерком усмешка коснулась серых губ.
- Посмотри на себя. Старик. Умирай спокойно, последних минут у тебя никто не отнимет, тем более что их осталось не так уж и много. Надеюсь, ты прожил достойную жизнь.
- А ты, что теперь будет с тобой? Ты вернешься на небо?
- Небо, - на этот раз усмешка была явственней и злей, - небо не для таких как я. Говорят, старые люди имеют привычку ворчать, вспоминая славные дни прошлого. Никогда не думал, что это касается и богов. Раньше на небе было весело. Множество божеств. Больших и маленьких, великих и не очень. Часто самой необычной и устрашающей наружности. Духи, мелкие божки селений, гурии или апсары, ублажающие нас...
- Что же изменилось?
- Многое, слишком многое. Даже и не вспомню, когда они все ушли. Наверное правда, другие времена требуют новых богов. Сейчас там всего несколько, но великих божеств. Окружили себя штатом прислужников, установили жесткие правила... Некоторые из слуг даже взбунтовались...
- Ты присоединишься к бунтовщикам?
- Старому Анхра-Каалу нет места в новом мире. Слишком долго я цеплялся за жизнь, слишком много было жертв, позволивших мне влачить свое существование. Теперь, кажется, пора.
- Ты умрешь, - в голосе старика слышалось удивление, - я думал, боги вечны.
- Ничего нет вечного ни в этом, ни в том мире. Даже боги. Особенно боги. Настает час, и мы уходим. Нет, мы не умираем в человеческом понимании этого слова, мы... засыпаем, наверное, так будет лучше всего сказать. До поры до времени. Пока в новом цикле истории, времени, а может Вселенной, вновь не понадобится забытое божество, и тогда случайная или намеренная жертва пробуждает нас к жизни. Есть только одно но - это время может никогда не наступить.
- И ничего нельзя поделать?
- Я, как и ты, не выбирал, кем рождаться. Кто-то там наверху, еще более великий, чем самый могущественный бог, решил это за нас, и мы несем каждый свой крест, как любят говорить сторонники новой религии. У бога столетия жизни, но в конце - неизвестность. У человека... люди счастливее богов. Во всяком случае, мне так кажется. Вы всего лишь непродолжительные гости в этом мире, но зато потом ваша душа переходит в новое состояние. В отличие от меня, вы проживаете цикл перерождений, жизней, чтобы в конце...
- Что в конце? - напрягся старик.
- Не знаю, - честно признался я, - может быть, знает тот, кто создал и богов и людей, а может быть тот, кто в свою очередь создал его, и так до бесконечности. Рано или поздно тебе предстоит выяснить это, но уже без меня.
- Мы... мы еще встретимся.
- Кто знает. Пути высших существ неисповедимы, но если правда, что все в этом мире появляется с каким либо умыслом, то... все может быть. Хотя, думаю, вряд ли. Каково бы ни было мое предназначение, я его уже давно выполнил.
- Когда я буду... окажусь там, я замолвлю за тебя словечко.
Я улыбнулся, на этот раз искренне.
- Спасибо. Хотя, думаю, я натворил достаточно гадости, чтобы спать до скончания времен вечным сном. Впрочем, кто знает какие критерии у высшего существа и есть ли для него понятия: добро... зло... хорошо... плохо... рационально... Он может тратить кучу энергии на то, чтобы передвинуть пылинку, а может не шевельнуть и пальцем, дабы спасти гибнущий народ, планету, солнце.
- Ты говоришь странными словами.
- Прости. В любом случае я рад, что тогда, восемь десятков лет назад, нам помешали, и я рад, что нашел тебя слишком поздно. Если слово бога, старого, умирающего бога, хоть что-нибудь значит, я тоже попрошу за тебя.
- Спасибо.
Мы замолчали на некоторое время. Два старика на исходе лет. Две разные, но прожитые жизни.
Селига опять начал мучить кашель. Поделившись с ним силой, я понял, что у меня самого ее почти не осталось. Мы оба это почувствовали.
Светлые глаза бывшего мальчишки, как тогда, встретились с моими.
- Пора, - спросил или утвердил тихий голос.
- Пора, - согласился я.
- Прощай Анхра-Каал.
- И ты прощай, Селиг.
- Удачи тебе.
- Тебе тоже.
- Странно, я совсем не боюсь.
- Я тоже, - соврал я.
Сила, жизнь, энергия уходили по каплям.
Тоненькой струйкой, легким паром остатки влаги поднялись в воздух и, закружившись, понеслись к облакам.
Два облака.
Некоторое время они летели вместе, а затем... В краткий, неуловимый миг слились или разделились, но уже одно эфирное создание, продолжало свой путь наверх. В бесконечность.
Приход наш и уход загадочны - их цели
Все мудрецы осмыслить не сумели.
Где этого начало, где конец,
Откуда мы пришли, куда уйдем отселе? (О.Хайям, пер. О. Румера)
Сообщение отредактировал Автор №9: 19:53:29 - 14.08.2012
